Смотри сквозь туман

      — Хельги, это Свеч, — знакомит Виз, едва переступив порог квартиры и втащив Хельги за собой в прихожую. — Я тебе про него рассказывал. Свеч, а это Хельги...       — А мне ты про него все уши прожужжал, — улыбается Свеч, и щёки у Виза горячеют. Как на это отреагирует Хельги? Виз же так и не решился признаться, хоть и обдумывал не раз, с какой стороны к этому ответственному делу подойти!       Если он сейчас спросит, почему это Виз так много про него рассказывал...       Но Хельги лишь на мгновение приподнимает брови — и протягивает руку:       — Очень приятно! Виз и правда много рассказывал... о вас? О тебе?..       — На «ты», на «ты», — поспешно кивает Свеч, отвечая на рукопожатие. — Не настолько я вас обоих старше, чтобы ко мне на «вы» обращаться.       «Ну вот и познакомились», — с облегчением выдыхает Виз, расстёгивая куртку. Ужасно боялся, что они с первого взгляда друг другу не понравятся — ну мало ли, ну бывает же так!       Зря, выходит, переживал — да что уж там, сразу было понятно, что зря: ещё бы эти двое совершенно замечательных людей друг другу не понравились! А теперь, когда видно, как у Хельги горят глаза, повода для сомнений и вовсе не остаётся.       — Я прекрасно знаю, о чём тебе не терпится послушать, — тем временем продолжает Свеч. — Разувайтесь, мойте руки и проходите на кухню: заварю вам чаю и всё-всё расскажу. Виз, конечно, эту историю слышал уже тысячу раз, но, — он коротко усмехается, — наверняка будет не против послушать ещё.       Да каким же дураком надо быть, чтобы отказаться! Ведь истории о том, как свершается невозможное, — это лучшее, что можно услышать.       На кухне Свеч протягивает им кружки с ароматным чёрным чаем, подвигает ближе вазочку с печеньем и улыбается, взъерошив волосы:       — Ну что ж, слушайте. Когда мне было пятнадцать, мне, конечно же, хотелось невозможного...       Виз знает эту историю так хорошо, что уже давно мог бы рассказывать её вместо Свеча; но подпирает голову кулаком: слушать ему нравится гораздо больше.       Жил-был мальчик, который мучился вопросом о своём месте в этом мире; и перспектива выучиться на визитёра и отрицать смерть его не устраивала — хотелось быть полезным иначе, так, как не может больше никто. Вот и пришла в голову идея стать «фонарём» — ведь все знают, что «фонарями» только рождаются. Взять и доказать, что и самый обычный человек способен светить, — чем не то самое невозможное, чем не единственная и неповторимая полезность?..       Решив, что для свечения надо быть счастливым (не зря же говорят: «Светиться от счастья»), мальчик начал думать, как бы ему это самое счастье постоянно в себе держать. Так и додумался до пронизывающего и окрыляющего чувства благодарности всему миру — ведь когда ты благодарен, ты счастлив, и мир вокруг тебя счастлив тоже.       Чтобы счастье получалось более чётким — придумал мальчик каждый раз вспоминать по пять причин для благодарности, по числу пальцев на одной руке: до чего удобно будет загибать по пальцу на каждую причину! Да только оказалось, что если в светлые дни называть эти причины совсем несложно, то вот в дни тёмные даже несчастные пять пальцев загнуть едва удаётся.       Взялся мальчик думать над тем, как бы сохранить это чувство благодарности, чтобы в нужный момент откупоривать его и до самой макушки им пропитываться, — и додумался до чая, полного благодарности. Стал нашёптывать свои причины для благодарности над щепотками заварки, и чай, который из этой заварки получался, после первого же глотка окрылял и дарил свет.       И вскоре свет внутренний стал светом внешним; и когда мальчик впервые вышел на улицу безо всякой защиты и увидел, как расступается вокруг него туман, он понял, что наконец-то совершил невозможное.       Но останавливаться на достигнутом было нельзя: свет — вещь непостоянная, недостаточно однажды к нему прийти, надо всю жизнь в его сторону стремиться. И мальчик продолжал быть благодарным миру; и светил всем, кто оказывался рядом и нуждался в свете.       Вот так он до сих пор и светит; и чай, полный благодарности, не забывает заваривать, порой специально ради этого собирает знакомых — и они заваривают его все вместе.       На одной из таких встреч Виз со Свечем и познакомился: его, четырнадцатилетнего мальчишку, взяли за компанию, чтобы показать чудеса, которые в этой квартире творятся. И Виз, насмотревшись на ритуал заваривания чая, до поздней ночи не отлипал от Свеча, всё расспрашивал и расспрашивал — о жизни, о взглядах на мир, о том, как Свеч стал таким прекрасным и как ему, Визу, таким же стать...       Свеч смеялся, но охотно отвечал, не посылал куда подальше и даже если раздражался от обилия вопросов — никак этого не показывал. На следующий день Виз пришёл к нему сам, один, — и с тех пор стал частым гостем в квартире Свеча, даже одним из самых любимых гостей, если верить его словам. А Свеч поддерживал его в любых начинаниях — но и о рисках всегда напоминал, чтобы Виз не вздумал лишний раз подходить к самому краю. Конечно, если бы что-то случилось, его бы вытащили визитёры; но ведь смерть — вовсе не самое страшное, что может произойти, а от всего на свете спасения не придумаешь.       — Ну ничего себе вы даёте! — неподдельно восхищается Хельги. Осекшись, мотает головой: — То есть ты даёшь; извини, я от восторга аж забыл, что мы договорились не выкать... Как же такого человека на «ты» называть; неловко!       Свеч только посмеивается — и отпивает чай: после длинной истории небось хочется промочить горло. Интересно, а этот чай у него тоже какой-нибудь особенный? Или в хорошей компании особенным становится любой чай?..       А Хельги сияет так, будто кухня полна тумана, который надо разогнать сию же секунду:       — Слушай, а есть ещё такие же, как ты? Я просто думаю — представь, как было бы здорово, если бы все вот так светили. Туман бы тогда от нас убежал куда подальше!       Свеч почёсывает макушку и пожимает плечами:       — Есть, конечно. То есть лично я с ними не знаком, но более чем уверен, что не я один до такого додумался; пускай и способы у них наверняка другие. Эх, не вышло у меня стать единственным и неповторимым! — он смеётся совершенно чисто, без капли печали: и сам не раз думал, как бы так всех вокруг научить излучать свет.       «Туман бы и правда сбежал, — думает Виз, вгрызаясь в шоколадное печенье. — И больше бы никто никогда не становился его жертвой. Вот чудно-то бы жилось!..»       Но они уже не раз обсуждали это как в компании других людей, так и наедине. И всегда приходили к одному и тому же: светить вовсе не так легко, как кажется; это безумно тонкое и сложное дело.       И Свеч, отсмеявшись, именно это и говорит:       — Не так-то легко стать таким же, как я. Звучит оно просто: будь искренне благодарным — и всё приложится. Нет, мои хорошие, быть благодарным — это та ещё тяжкая работа, особенно с непривычки. И не у всех на это хватит ресурса — потому что рождаются люди разными. Да и не всем вариант с благодарностью подойдёт — а я иных и не знаю.       — Проще визитёром стать, — влезает Виз, — чем подобному обучиться.       — Вот именно! — кивает Свеч; и поспешно добавляет, заметив, как потухает у Хельги взгляд: — Ты не спеши расстраиваться, в мире ещё столько прекрасных людей и прекрасных способов освещать друг другу жизнь! Для этого не обязательно излучать свет в прямом смысле, как это делаешь ты; можно светиться так, как светится Виз рядом с тобой, — и губы его растягиваются в хитрой улыбке.       Виза снова бросает в жар: вот зачем Свеч это говорит, специально провоцирует, подталкивает к разговору? Но как, он же... он не готов, он не продумал всё как следует, он...       А Хельги, коротко усмехнувшись, смотрит Визу прямо в глаза:       — Так что, говорят, ты все уши про меня прожужжал? Не хочешь теперь мне... пожужжать немножко?..       Коварные люди, прямо к стенке припёрли, никуда ведь от них не сбежать! И Виз, собравшись с духом (это не может быть страшнее первой смерти, точно не может!), выпаливает:       — Я тебя люблю. Ты мне глубоко симпатичен, я счастлив проводить время с тобой и был бы очень рад, если бы наши отношения стали кое-чем большим, нежели просто дружба.       И смущённо отводит взгляд, чувствуя, как горят щёки: он всё-таки сделал это, он всё сказал, кто б мог подумать, что это случится именно здесь и сейчас...       — Браво! — аплодирует Свеч. И похлопывает по плечу: — Вот уж что я люблю в визитёрах, так это вашу отчаянную смелость. Не стал отпираться и мямлить, выложил всё как есть!       — «Фонари» ничуть не менее смелые, чем визитёры, — с лёгкой хитрецой в голосе отвечает Хельги. — Так что и я выложу: я тебя тоже люблю, Виз; и если ты позволишь держать тебя за руку, целовать в губы и напоминать каждый день о своей любви — счастливее меня не будет никого на свете.       Как же бесконечно красиво он признался, с ума сойти... Нет, лучше не надо сходить, лучше сохранить ум ясным; а то иначе как же ему с Хельги-то жить?..       Жить. Вместе. Не в мечтах, а в самой настоящей реальности.       Свеч, точно прочитав мысли, поднимает кружку чая и смеётся:       — Так выпьем же за это! — И прибавляет гораздо тише и серьёзнее: — И пусть никогда вас не разлучит туман.       «Он будет полным дураком, если попытается это сделать», — усмехается Виз. И тот же самый ответ читает в глазах Хельги — не горящих, но таких же ярких, как и всегда.