Ему идёт красное

*** Ему идёт красное. Красный — цвет жизни, цвет пламени, цвет силы. А Джейн — сильный. Сильнее Саймона, сильнее капитана. Сильнее всех на свете. От него пахнет потом и порохом, выделанной кожей и оружейной смазкой. От него пахнет нагретым на солнце металлом, табаком и страхом. Я чувствую, что он боится — меня. Я хочу сказать: не бойся. Хочу протянуть руку, чтобы ощутить тепло его кожи. Саймон тоже тёплый, но — по-другому. От Саймона пахнет застарелой тоской и медикаментами. Теми, которые он всё чаще пытается в меня впихнуть. Я хочу сказать: Саймон, не нужно, ведь снаружи я совсем настоящая, даже смеюсь иногда. Но он грустно улыбается: внутри тебя поселились демоны, мей-мей. Они копались в твоей голове, мей-мей. Я должен это исправить, мей-мей. И тогда я начинаю плакать. А Саймон думает, будто я боюсь уколов. И тоже начинает плакать. И говорит со мной противным ласковым голосом. А Джейн — наоборот. Снаружи он — придуманный. Весь целиком. И сразу видно, что он сам себя такого придумал. Потому что ему так легче. Есть правила, по которым можно жить. Джейн видит меня настоящую. Ту, которая снаружи. И он каким-то звериным чутьём чувствует меня настоящую. Ту, которая внутри. И он боится, потому что не понимает. А я — понимаю. Но больше так не хочу. Я покажу его огонь. Сегодня. Сейчас. Пламя кипит под его кожей — обжигающее, яростное, живое. Нужно только выпустить его на волю, и все сразу поймут. Джейн не такой, каким хочет казаться. Он тоже не совсем человек. Как и я. Я не помню, как в моей руке оказывается нож. Да, Джейну идёт красное. *** Когда я просыпаюсь в госпитале на Ариэле («Ты должна умереть, мей-мей, чтобы проснуться»), Джейн смотрит на нас с Саймоном странным ускользающим взглядом. Так отводил глаза папа, когда я спросила у него, где Портер. Портером звали нашего спаниеля, и папа ответил, что его отвезли в летний домик, и мы обязательно туда поедем, чтобы я могла с ним поиграть. Так на меня иногда смотрит Саймон, когда говорит, что всё будет хорошо. Не знаю, кого он на самом деле пытается убедить — меня или себя? — но мне легче сделать вид, будто я ему верю. Да, Портер до сих пор живёт в летнем домике, папа. Ему там хорошо бегать по саду и гоняться за пёстрыми зябликами. Прости, я уже не смогу его навестить. Да, Саймон, мы обязательно вернёмся домой. Или в какое-нибудь другое безопасное место. Хочешь, я даже тебе его нарисую — наш будущий дом? Высокие окна в белых рамах, сирень в палисаднике, фруктовая роща. И — кресло-качалка для меня на веранде. И — твой рабочий кабинет в библиотеке. Но когда Саймон соглашается со мной, я всё равно вижу на его лице — ложь. А где ложь — там всегда предательство. Мы предаём друг друга своими желаниями. Точно так же Джейн в данную минуту предаёт — нас. Нет, уже предал. В мыслях ли, в поступках, но он решился на главное, переступил черту. Возможно, ему не понравилось, что я показала всем его истинную сущность. Это было легко. Я только надрезала кожу, а внутреннее пламя само нашло выход. Выплеснулось обжигающими ярко-алыми каплями, пачкая всё вокруг, заливая серую майку и деревянный стол. Я метила в горло — туда, где больше всего огня. Но в последний момент рука дрогнула. И испуг на лице Джейна быстро сменился яростью. Мне хочется кричать. Саймон, неужели ты не видишь? Саймон, сделай же что-нибудь! Он предаёт нас, и ему больно. Потому что сейчас Джейн не настоящий. А это всегда больно — быть не тем, кто ты есть. Когда Саймон реанимирует больного, Джейн кладёт мне руку на плечо. И на мгновение внутри меня вспыхивает безумная надежда, смешанная с гордостью за брата: вот сейчас! Сейчас Джейн всё про нас поймёт! И неловкая попытка его предательства со временем забудется, словно нелепый сон. А ещё я вижу, как сильно Саймону не хватает прежней жизни. Он ведь любит спасать людей, он для этого учился, он здесь в своей стихии — ловкий, уверенный, сильный. Мой любимый брат. И мне так хочется, чтобы Джейн удивился, чтобы разделил моё восхищение и мою нежность. И я накрываю его большую руку своей — такой маленькой и слабой, лишённой настоящего огня. — Ты чего? — Джейн смотрит на меня сверху вниз, и в глазах его наконец-то нет страха. Только удивление. — У тебя есть братья? — Сестра. Младшая, — отрывисто бросает он. — Она на тебя смотрит? Как я — на Саймона? — С чего б не смотреть, глаза-то на месте. На нас начинают оглядываться, и Джейн резко выдёргивает руку. — Будь паинькой, заткнись, а? Сейчас нас всех заметут из-за тебя и твоего недотёпы братца. — Считайте, что ваш пациент умер! — О! Как Саймон хорош в эту минуту! Он поворачивается к нам со спокойной гордостью человека, хорошо выполнившего свою работу, но на его лице в ту же секунду вспыхивает виноватое выражение. Прости, мей-мей, как я посмел забыть про тебя, мей-мей. Саймон, что же ты с собой делаешь?! Джейн уже катит меня по коридору. Запах предательства становится всё острее. В какой-то мере я этому даже рада. Когда они меня найдут, то заберут обратно, и Саймон сможет вернуться домой. А я… Мне просто холодно. *** Двое конвойных ведут нас по служебному коридору клиники. Внезапно Джейн впивается связанными в запястьях руками в лицо одного из них. Тот хрипит, конвульсивно дёргается, но уже поздно: огонь Джейна пожирает его целиком. Пожалуй, это даже красиво: два столба пламени в хрупких человеческих оболочках схлёстываются между собой в последней яростной битве. У конвойного с хрустом ломается челюсть, алые капли брызжут на ослепительно белый, стерильный пол. Резкий, чуть солоноватый запах крови щекочет мне ноздри, перебивая стойкие запахи лекарств и дезинфекции. И даже мой Саймон, мой тихоня Саймон, вместо того, чтобы закрыть мне глаза рукой (не смотри мей-мей, тебе нельзя волноваться, мей-мей), воспламеняется от искры Джейна. В существе, которое яростно бросилось на другого конвойного и сейчас коленом выдавливает из его грудной клетки остатки воздуха, сложно узнать моего брата. Он совсем не похож на себя, мой милый, отважный Саймон, — на того врача, который полчаса назад сражался за жизнь пациента. Теперь он борется за смерть. Руки Джейна испачканы кровью. Он расстёгивает наручники за спиной у моего брата, и на белом халате Саймона остаются отчётливые следы. Мне хочется смеяться. Теперь ты мечен, Саймон, раз и навсегда мечен. А Джейну так идёт красное. А потом я слышу их отдалённые шаги. Раз-два, на руках синева… Детская считалочка отзывается в голове острой пульсирующей болью. Меня тошнит. Содержимое желудка скользким комком вырывается наружу. Саймон держит мои волосы. А нужно бежать. Выругавшись, Джейн рывком вздёргивает меня на ноги. Подошвы ботинок скользят в луже крови, рвоты и… кажется, мочи. В момент смерти отказывают основные рефлексы. Я заглядываю в иссиня-багровое лицо трупа с развороченной нижней челюстью, с лицевыми костями, вспоровшими кожу. Малыш, кажется, написал в штанишки, жаль, некому наказать малыша… Если бы не они, я бы осталась ещё на некоторое время. Я никогда вблизи не видела, как из человеческого тела уходит огонь, как угли постепенно подёргиваются серым пеплом, как угасают последние признаки жизни, а внешняя оболочка начинает постепенно остывать. Но они близко. От нового приступа головной боли я почти теряю сознание. Джейн, опережая Саймона, подхватывает меня у самого пола. Я прижимаюсь к нему, и страх отступает. На мне наверняка остаются кровавые отпечатки его ладоней. Теперь я, как и Саймон, отмечена — им. Навсегда. Интересно, боится ли он меня — сейчас? И что будет, если я его поцелую? В щетинистый подбородок, в шею, в щеку — неважно. Главное — притронуться губами к его коже, ощутить текущий под ней огонь. Но я не решаюсь. А потом становится поздно. Нас опять спасают. И руки-в-синем остаются далеко позади. *** Интересно, кого целует Джейн? Я пытаюсь представить рядом с ним поочерёдно Инару, Зои и Кейли. Но ничего не выходит, хотя Кейли милая и нравится всем-всем-всем. Даже Саймону. Он проводит с ней всё больше времени, я узнаю это по его лицу — такому же виноватому, как тогда, в госпитале. Мей-мей, прости, я должен думать только о тебе! Я ненавижу его за это. Начинаю кричать, царапаться и кусаться, надеясь, что Саймон поймёт. Не понимает. Думает, что я ревную к Кейли. Я выкрикиваю ему в лицо самую немыслимую, самую грязную площадную брань, надеясь, что Саймон услышит меня. Не слышит. Думает, будто это — побочный эффект нового лекарства. А сказать по-другому я не могу, ведь будет ещё хуже. Я всегда подбираю не те слова. Потом капитана берут в плен нехорошие люди. Они его мучают, выпуская по капле огонь. Я хочу видеть, как. От одной этой мысли мне становится плохо. Я — мерзкая, гадкая, отвратительная Ривер. Но когда Зои удаётся выкупить и доставить на борт «Серенити» окровавленного, истерзанного, полубезумного Уоша, я снова становлюсь хорошей девочкой. Капитан сделал нам слишком много добра, чтобы умереть. Я просто иду спасать капитана. Даже Кейли идёт. Хотя она совсем не умеет стрелять и боится смерти. А я уже умирала на Ариэле. Пусть и понарошку. И в мой мозг тыкали раскалёнными иголками, чтобы я могла убивать, не пачкая красным безупречную синеву своих рук. Поэтому я стараюсь смотреть на людей не больше шестидесяти секунд (даже тихонько считаю про себя: раз… два). Не хочу случайно убить кого-нибудь взглядом. Саймон смеялся, когда я сказала. Дурачок, ведь есть же люди, способные затушить взглядом свечу! Джейн пойдёт впереди. Я это знаю. Кто ещё? Наверное, Зои. И Уош — смешной такой Уош, которого пытали-пытали, а он возьми да и выживи — во имя любви. Чтобы опять броситься в самое пекло. Иногда лучше умереть, сгорев, как сгорают планеты, которые пожирает их собственный огонь. Потому что если убить в себе пламя, то можно жить долго-долго, до самой смерти презирая то, что от тебя осталось. Саймон этого не понимает. Он думает, что его огонь — я. А я — тяжёлый груз, камень на шее, кандалы на руках. Но если он меня бросит, его пламя погаснет. А Кейли совсем не умеет стрелять. Плохо, очень плохо. Значит, придётся — мне. У меня хорошая память и твёрдая рука. Правда, я никогда ещё не убивала, но не думаю, будто это сложнее, чем просто ткнуть в человека пальцем. Мы с Саймоном когда-то играли в войну. Пиф-паф, ой-ой-ой! Стану я совсем больной! Только не смотреть! Потому что сейчас всё будет по-настоящему. Жалко, Джейн меня не видит! Хорошо, что он не видел меня… …В расширенных зрачках Кейли плескается первобытный ужас. Ни одна сила во Вселенной не сможет остановить меня. *** — Скажи, что ты ещё умеешь? Она всё-таки пришла ко мне. Хоть и боится. Но я чувствую за люком чьё-то напряжённое дыхание. Кто там прячется? Пастор? Капитан? Саймон? Что они хотят узнать обо мне? А главное — зачем? В последнее время я не знаю, кому могу доверять. И Кейли — в первую очередь. Потому что она — лжёт. Потому что пришла ко мне, держит меня за руку, а кончики пальцев у неё холодные и дрожат. — Что я умею? — переспрашиваю чужим хрипловатым голосом. Кейли вздрагивает. На мгновение мне кажется, будто она опрометью выскочит из каюты. Но эта лживая-лживая-лживая девчонка остаётся сидеть рядом со мной. — Джейн сказал, будто ты умеешь убивать взглядом. Это похоже на детскую игру в угадайку. Неужели я ошиблась и Кейли пришла поиграть со мной? Как раньше, когда мы, хохоча, гонялись друг за дружкой по кораблю Что ж, Кейли сделала ход и проиграла. Теперь моя очередь. — А ты спишь с моим братом, — говорю я, внимательно следя за нею из-под полуопущенных ресниц. — Корчишься в оргазме, когда его горячие обветренные губы ласкают твои соски, а его член вонзается в тебя всё глубже и глубже. Лицо Кейли заливает густой румянец. Даже веснушки перестают быть видны. И я понимаю, что угадала. И что она сейчас уйдёт. Потому что люди не любят — такой! — правды. Во входной люк нашей с Саймоном каюты снаружи гулко впечатывается чей-то сильный кулак. Похоже, я угадала что-то ещё. Но Кейли вдруг совершает странный, неожиданный поступок. Всхлипнув, она притягивает меня к себе и крепко обнимает. — Бедная маленькая девочка, как ты ревнуешь! И я больше не чувствую в ней ни страха, ни лжи. *** — Ведьма! — приветствует меня на следующее утро Джейн, когда я сажусь на единственное свободное место за столом: рядом с ним. А мне уже получше. Я почти не слышу голосов. И Саймон попросил у капитана разрешения, чтобы я опять ела вместе со всеми. В глаза он мне, правда, так и не посмотрел. — Зато ваша ведьма! — повторяю я слова капитана. И все смеются. Кроме Джейна. Мне его жалко. Похоже, вчера он услышал совсем не то, что хотел бы знать. Странно, я не могу ненавидеть Кейли, хотя должна-должна-должна. Потому что она отняла у меня брата. И Джейна тоже отняла, не прилагая к этому никаких усилий и даже не заметив этого. Но она не лжёт. И у меня кружится голова, когда я пытаюсь себе представить, как можно совершать такие ужасные поступки и при этом не лгать. За столом Саймон со мной предельно заботлив и нежен. Он глядит на меня глазами нашкодившего щенка, подкладывает мне в тарелку самые лучшие куски и совсем не обращает внимания на Кейли. Может, это у них случайно вышло… ну, секс? Я читала, что люди часто заглушают страх смерти банальным соитием. Смешно! Я могу в уме проложить недельный курс для корабля, но до сих пор не умею разбираться в человеческих отношениях. — Девочке-то и вправду лучше, — вполголоса говорит капитан Саймону. — Улыбается, щёчки порозовели. У капитана до сих пор повязка на голове, чтобы не повредить пришитое ухо, он морщится от резких движений и кособочится при быстрой ходьбе. — Да, я и сам заметил. Только сглазить боялся. Саймон просто расцветает от его слов.Тянется за миской с салатом — наверняка, чтобы положить мне добавки! — и случайно касается запястья Кейли, которая встала, чтобы убрать посуду со стола. Миг — и во всей Вселенной не остаётся никого, кроме них. Словно кают-компания — это декорация для странного спектакля с неизвестным финалом, где каждому из нас отведена своя, непонятная мне, роль. Я отчётливо вижу, как гаснут боковые огни рампы, и в луче ослепительно-яркого прожектора видны только вспыхнувшая от радости Кейли и неловкий, до нелепого счастливый Саймон… только их сплетённые в случайном прикосновении руки. А вокруг них сгущается тьма. Рядом со мной с присвистом, почти со всхлипом, втягивает воздух Джейн, и окружающий мир снова становится обыденным и реальным. Саймон отпускает салатницу, Кейли продолжает собирать грязные тарелки. А я медленно опускаю руку под стол и тянусь к Джейну. Мне никогда в жизни не было так страшно, так весело… и так горячо в груди. Я наощупь нахожу его большую шершавую ладонь, и изо всей силы стискиваю её, больше всего на свете боясь разреветься — прямо здесь и сейчас. Джейн вздрагивает. — Дура конченая, ты что себе придумала? — тихо шипит он мне в ухо. Но руку мою отпускает не сразу. *** Ночью я прихожу в каюту Джейна. Пока он спросонья целится в меня из Веры, с которой спит в обнимку, я стягиваю с себя ночную рубашку. — Пусти меня к себе, мне холодно. Джейн неразборчиво матерится по-китайски. Я надеюсь, что это обозначает согласие, и делаю робкий шаг вперёд. — Стой на месте! Капитан мне голову оторвёт! — торопливо восклицает Джейн. — И яйца в жопу засунет… Какого рожна ты вообще ко мне припёрлась? — Я тебе не нравлюсь? — Где твой затраханный братец? Я грустно улыбаюсь: — Ты почти угадал. Саймон теперь приходит в нашу каюту только под утро. А мне приснился страшный сон и… разве я нисколько тебя не возбуждаю? Уош говорит, что у тебя встаёт даже на дырку в матрасе. Краска медленно заливает шею и уши Джейна. — Прибью паршивца, — вполголоса говорит он. — Как тебя там, девчонка… Ривер?.. Ривер, будь паинькой, натяни на себя свою линялую тряпку. — Ты не хочешь меня? Я могу… мне можно… я уже совершеннолетняя… Я дрожу. Непонятно отчего, но только не от холода. Я не ожидала, что придётся вот так его уговаривать. К горлу подступает комок. — Проклятье! — видно, как он мучительно пытается подобрать слова. — Детка, ты совсем не знаешь Джейна. Джейн — это такой клёвый, суперкрутой парень, который всегда получает то, что захочет. Даже бабские…эээ… женские прелести. Малыш Джейн побывал в таких экзотических местах, что… впрочем, тебе это лучше не знать. Но ты не баба…не женщина. Ты — мелкая, чокнутая на всю голову девчонка, будь тебе хоть сто раз по восемнадцать. У тебя даже сиськи… эээ… грудь… не выросли... не хочу тебя обидеть, но ты с двух сторон плоская, как доска. По моим щекам начинают катиться крупные солёные слёзы. — Ta ma de! — Джейн накидывает мне на плечи колючее солдатское одеяло. — Не реви, дурочка! — тщательно закутывая меня, добавляет он. — Вырастут твои сиськи… и задница вырастет огромная… как у нашего сержанта. И сама ты подрастёшь, поумнеешь. Моя двоюродная сеструха тоже вот так, от бабьей тоски, под мужика легла. Ничем хорошим это не кончилось. От него пахнет жалостью, но его ладони жгут меня даже сквозь толстый слой верблюжьей шерсти. В коридоре мы натыкаемся на полуодетого взъерошенного Саймона и пастора Бука. — Ты… ты… кобель похотливый, что ты сделал с моей сестрой? Джейн яростно толкает меня на руки святого отца и без слов бьёт Саймона в лицо. Наотмашь. Изо всей силы. Тот отлетает спиной в перегородку и медленно сползает на пол. — Не смотрите на меня так, пастор. Когда столичный говнюк очнётся, может в девку хоть фонариком посветить, хоть этим… жопоскопом проверить. Не попортил я в ней ничего. У Джейна Кобба много дерьма за душой, но баб он трахает осознанно, бесплатно и с чувством. Так и запишите. — Я нисколько в тебе не сомневался, сын мой, — пастор Бук улыбается в седые усы. — Будь так любезен, проводи Ривер до каюты, а я пока проверю пульс у доктора. Ривер, детка, с твоим братом всё будет хорошо. — Зачем ты его ударил? — спрашиваю я у Джейна. — Потому что сам он кобель, — бурчит Джейн. — Кобель, — легко соглашаюсь я. — А ты — хороший. Но если ты ещё хоть раз ударишь моего брата, я тебя убью… Вот, кстати, мы и дошли. Расскажешь мне на ночь сказку? *** Мне теперь почти всегда весело. И тепло. Джейн, конечно, ворчит, на тему придурошной психопатки, с которой он вовсе не обязан нянчиться, но после той ночи меня прочь не гонит. И совсем-совсем не боится. Потому что с ним я — нормальная. Ну, почти. — Наслышан я, что ты пришёлся по вкусу малышке Ривер, — ухмыляется капитан, когда видит нас вместе. — Шкурой своей рискую, Мэл. Я — лучший боец на этом корыте, и если она опять на кого с ножом бросится, то пускай на меня. Я смогу её остановить… Хотя девка головастая. Канючила сказку, а сама с лёту мой кольт разобрала, почистила и собрала обратно. — С патронами? — Дурак я, что ли? Нет, Мэл, я разве похож на идиота? — Тебе честно? — Иди в задницу, капитан. — Смотри, если обидишь девочку… — Завали хайло, Мэл. За кого вы все меня держите? Грохнуть в порядке самозащиты — это я могу. Реши ты её на пару с братцем выпнуть на периферийную луну — тоже плакать не буду. Но… — Извини, — капитан примирительно хлопает Джейна по спине. — Я глупость сказал, не подумал. — Ладно, — легко соглашается Джейн и оборачивается ко мне. — Пошли, мелкая. Нечего тебе взрослые разговоры слушать. Ох, и засмеют же меня, что с тобой связался. Но над Джейном никто не смеётся. Даже когда я сажусь с ним рядом за столом. — Жена приказала извиниться, — смущённо произносит Уош, легонько кивая в сторону невозмутимой Зои. — Я про тебя гадости говорил. Теперь буду говорить на одну гадость меньше. — Всем нам не чужды благие порывы, сын мой, — спокойно отвечает ему пастор Бук. Инара благосклонно улыбается Джейну, когда он пододвигает мне кружку с какао. — Эй, вы все с ума посходили, что ли? Я что, при смерти? Или у нас внезапно настал грёбаный Сочельник? Нет? У меня куча девок в семье, сеструха мелкая — по возрасту почти такая же, как эта, — Джейн кивает на меня. — Клянусь панталонами любимой мамаши, если вы не прекратите сюсюкать со мной, будто я совершил невесть какой подвиг, я прямо посреди стола кучу накладу и каждого заставлю сожрать по ложке своего дерьма! — О! Наконец-то мы видим истинное лицо истинного Джейна! — восклицает капитан. И все, наконец-то смеются. И Джейн вместе со всеми. Молчит только Саймон. Сидит напротив меня, смотрит глазами побитой больной собаки. На скуле у него багровеет след от вчерашнего удара. И Кейли молчит. Угрюмо изучает что-то на дне кружки. Потому что: прости, мей-мей, я — скотина, я — бездушная похотливая сволочь, я хуже Джейна… я бросил тебя одну. Мей-мей, я больше никогда, слышишь… тебе было одиноко, ты звала меня, а я… мей-мей, мне стыдно… мей-мей… Я пыталась ему объяснить, но он, как всегда, не понял. Я для него — камень, груз на совести, кандалы на руках. Он гасит огонь между собой и Кейли для того, чтобы оберегать меня. Но от этого им обоим только хуже. А у меня теперь есть Джейн. Я мечена им, от-мечена им… когда-нибудь, когда я буду готова, он женится на мне. А Саймон — на Кейли. И мы будем ездить друг другу в гости, по-семейному… Смешно, когда-то я думала, что рожу Саймону ребёночка, потому что очень сильно его люблю. А теперь знаю: отцом будет Джейн. Только мне нужно пить побольше лекарств и слушаться брата. Он найдёт, как вылечить то, что синерукие напортили в моей голове. И я должна ему помочь. А Джейн поможет мне. Уже помогает. Разрешает быть рядом с собой, неумело заботится, рассказывает разные истории. Не все приличные, правда, но я уже большая, я всё понимаю. Я знаю, что однажды Джейн забудет Кейли и женится на мне. Потому что у него больше никого нет… из девушек. *** — Они шлюхи, — добавляет Мэл. И Джейн сразу же соглашается. Саймон объясняет мне, что мы летим помогать подругам Инары. Хотя «помогать» — слишком громко сказано для весёлой поездки в дом, наполненный шлюхами. Они все хорошие, но громкие и визгливо смеются. Инара не такая. Она — красивая и молчит. И, кажется, немного стесняется местных девушек. Особенно — Нэнди. Дружба дружбой, но различия между ними заметил даже капитан. И — сходство тоже. У меня начинает болеть голова. Саймон говорит, что девушкам кто-то угрожает. Кто-то плохой. Он называет его имя. Ранс Бёрджес. А у Петалины в животике настоящий ребёнок, и Бёрджес хочет его забрать. За это капитан и Джейн убьют Бёрджеса. Потом мы улетим. А пока все пьют и смеются. У Джейна на коленях сидят сразу две девушки, которые шлюхи. Я пытаюсь обратить на себя внимание, подаю ему виски. Девушки заливисто хохочут. Говорят что-то о поездке в гости со своим самоваром. Джейн что-то грубо им отвечает. Я всё жду, когда он, наконец, с ними поссорится и пойдёт рассказывать мне сказку. Но Саймон просит меня помочь с Петалиной. Ребёнку у неё в животике совсем грустно, нужно с ним поговорить. Я соглашаюсь, хотя голова болит всё сильнее. Когда я возвращаюсь в гостиную, Джейна там уже нет. А из его комнаты доносятся протяжные стоны, восклицания, скрип пружинного матраса и смех. Опять этот смех! Я смотрю в замочную скважину, но вижу только широко раздвинутые женские ноги, между которыми ритмично подёргивается волосатая мужская задница. «Джейн не такой», — успеваю подумать я прежде, чем рвотный спазм сгибает меня пополам, и остатки моего ужина извергаются на окрашенный деревянный пол . Я выпрямляюсь и вытираю рот рукавом. Странно, но мне не стало легче, наоборот — головная боль только усилилась. Нужно попросить у Саймона лекарство. Но его не оказывается в комнате у Петалины. И Кейли тоже нигде нет. Говорят, будто завтра Бёрджес будет штурмовать ранчо, а нас совсем мало, как тогда, когда взяли в плен капитана и Уоша. И мы можем умереть. Густой, тягучий воздух в доме пропах дешёвой выпивкой, женскими притираниями, мужским потом, сексом и страхом. Они все боятся, а секс позволяет забыть о смерти. Только пастор за стойкой вполголоса читает Библию двум девушкам. Истории из этой книги похожи на сказку, но я почти не различаю слов: в голове всё плывёт, будто в тумане. Мимолётно отмечаю для себя: Библия, оказывается, может бороться со страхом не хуже секса. Но я подумаю об этом потом. Я слишком устала. Мне холодно. Потому что Джейн опять предал меня. Нет! — говорит мне внутренний голос. Он не предавал. Для предательства нужна ложь — как на Ариэле, а Джейн не лгал, он просто никогда не был моим. Он по-своему любит меня, как Саймон, чуть меньше Саймона… не любит, просто привязан. Но мне не нужно второго брата, не нужно друга. Я хочу, чтобы весь огонь в Джейне был моим. Или — погас совсем. Нет, я не позволю Бёрджесу и его людям убить Джейна. Мне обязательно нужно найти оружие. Я сделаю это сама. Я возьму этот большой и острый нож, которым за столом нарезали хлеб, спрячу его в подол своей красной кофты и поднимусь в комнату Джейна. Его шлюхи мне не помешают. Не успеют, не смогут, не должны. Я не буду убивать их, просто оглушу, свяжу разорванной на полосы простынёй, заткну рты салфетками. Нет! Я просто скажу: «Джейн, мне страшно!». Он, наверняка, разозлится, но потом застегнёт штаны и скажет шлюхам что-то вроде: «Сгоняйте за выпивкой, красотки, а я пока спроважу эту чокнутую». Возможно, даже хлопнет одну из них по округлым, выпирающим ягодицам. Джейн ведь не любит плоских, как доски, или как Ривер Тэм. Но я не буду на него злиться. Несмотря на головную боль, я смогу улыбнуться. «Я пришла, чтобы рассказать тебе сказку». А потом — воткну ему нож в сердце. Потому что настоящий Джейн прячется где-то внутри, под кожей — там, где струится по венам пульсирующий яркий огонь. Я выпущу этот огонь наружу, он наконец-то согреет меня, и мне больше никогда не будет холодно. Нет! Я просто свяжу Джейна. Дождусь, пока шлюхи уйдут, а он, обессиленный их ласками, уснёт в луже собственной спермы и пота. Свяжу — и лягу рядом, прижавшись к его тёплому боку, положив голову к нему на плечо. Буду лежать до рассвета, слушая его дыхание. И первым, что он увидит, открыв глаза, будет моё лицо. Я скажу: «привет!», но Джейн не сможет мне ответить, потому что я воткну ему в рот отрезанный рукав от кофты. А потом я поцелую его. И начну медленно освобождать. Вначале — от остатков одежды. Потом — от кожи. Говорят, если срезать кожу с лица маленькими кусочками, то, в конце концов, вместе с нею снимутся все маски. Первый слой — грубость и похоть. Второй — недоверие и страх. И только потом, в обрывках лицевых мышц и нервных окончаний, проглянет настоящее, глубоко запрятанное лицо. Нужно только суметь его разглядеть. Потому что будет слишком, слишком много крови. Но я — сильная, я крови не боюсь. А Джейн… Джейну идёт красное.