Oh Lord, I'll go with you

Хёк смотрит на гроб. Он ждет, когда же накатит осознание того, что там, в этой деревянной коробке, лежит его тетушка. На самом деле, он сейчас, кажется, чувствует... Ничего? Ничего из того, что должен был бы чувствовать. Он просто устал и очень раздражен. Злость не покидает его с самого утра, когда мать позвонила спросить о том, придет ли он на похороны. Мать, которая обычно успевала достать его визитами за несколько дней до любого их семейного сборища. Мать, которая обычно отчаянно хваталась за любой шанс завести Хёка в церковь. Сегодня он слышал в её голосе неуверенность. «Я надеюсь, что ты не придёшь» — между строк, которое она даже не постаралась скрыть. Будто он мог не прийти. Позволить тётушке уйти в окружении этих гиен. От мыслей его отвлекают причитания его двоюродной бабки. Только сейчас Хёк замечает, что пастырь закончил молитву и люди начали подниматься к гробу. Момент прощания. Момент, когда все прогнившие родственники начали плакать, словно по команде, словно кто-то учил их этому с детства. Хёк в отвращении ведёт головой и усмехается. Он видел, как они улыбались всего час назад. «Давно не виделись, ты так похорошела», «А твои близнецы все еще ходят в ту гимназию с особым уклоном?», «Давай вечером пропустим по стаканчику», «Нам определенно нужно встречаться чаще». Они так же выйдут с похорон и продолжат проживать свою никчемную жизнь. Оставят свои лживые слёзы в этом зале, рядом с этим гробом, так, будто они любили тетушку. Будто не они выдохнули вчера с ее смертью. Она была другой. Не вписывалась в рамки этого семейства. Не ходила в церковь каждое воскресенье, неприлично громко смеялась на праздниках, материлась, курила, не была замужем. Она была собой, сотканной из той сотни причин, по которым ее ненавидели. Хёк такой же. Только теперь он остался совсем один. Он выходит к ней последним. На её серое лицо страшно смотреть. Сердце в груди пробивает кожу — тянет вырваться, и Хёку становится тесно в огромном церковном зале. Он видел её всего неделю назад, пытался убедить её взять деньги на лечение у него. Всего неделю назад она была живой. — Нахуй это, — она переводит взгляд на него, а во взгляде решимость, — Хёк, я умру. Это просто будет временной отсрочкой. Слёзы — затмевают и он никак не может увидеть ее выражение лица, но ее голос звучит непривычно мягко. — Я не хочу умирать, зная, что ты потратил деньги, которые копил так долго. Я не смогла уехать подальше от этой чокнутой семейки, хоть ты должен. Ему чудится, что он слышит «пожалуйста», но он уже ни в чем не уверен. Гул в ушах становится все громче. — Хей, успокойся. Дыши, Хёки. Дыши, слышишь? Я прожила прекрасную жизнь, и я ни о чем не жалею. И ты не жалей меня. — Так уж и ни о чем? — голос его подводит, но они оба делают вид, что не замечают. — Ну… Разве что о том, что я не увижу твоего суженого. — Их извечная манера общения. Пытаться перевести все в шутку, когда все совсем хуево. — Ты определенно увязнешь в чём-то неправильном и выберешь себе какую-нибудь хуйню с членом. — Хуй с хуем. — Идиот. — она смеётся, хоть это и даётся ей с трудом — голос становится сиплым, а смех переходит в кашель. Хёку снова хочется плакать. — Впрочем, кого бы ты не выбрал, главное, чтобы он не был похож на твоего отца. — Это еще почему? — Хёк улыбается, сквозь слезы, но улыбается, потому что улыбается она. — Твой отец хуйня с членом, только еще и религиозная, а это, поверь мне, самый наихудший вариант. Хек переводит взгляд на витраж. Отражение отвечает ему силуэтом сильно заёбанного парня, тени залегли под глазами, лицо обычно привлекательного парня приняло сильно побледнело, но отражение улыбалось ему. Остаточное влияние воспоминаний. Интересно, насколько безумно он выглядит у гроба с розой в руках и улыбкой на лице? Квон переводит взгляд в зал, к матери, чтобы убедиться, что она смотрит на него с осуждением. Они его боятся. Также, как боялись её. Родственники перешёптываются и Хёку кажется, что он слышит их шёпот в своей голове. Они твердят, что он ненормальный, что он должен покинуть этот мир вслед за ней. Хёк хочет схватиться за голову и закричать во всё горло, чтобы они замолчали, но всё резко останавливается. Хёк замечает на скамейках молодого парня. Он улыбается ему в ответ. Хотя этот оскал вряд ли можно назвать улыбкой. Их взгляды пересекаются. В глазах парня сама тьма, а в ней полчища демонов. Квон чувствует, как его утягивает на дно этих глаз, но это неважно. Ты определенно увязнешь в чем-то неправильном. Он больше не слышит голосов в голове. *** Хёк сидит так долго. Тело затекает, а спину начинает беспощадно ломить. Он не помнит, сколько именно провел в этой позе, просто в один момент все начали покидать церковь, а солнечные лучи перестали проникать сквозь разноцветные фрески. Обычный церковный холл к вечеру превратился в место, где обитает тьма. Его тьма. Тёмный зал будто сошёл со страниц готических книг. Чёрт знает сколько еще он просидел бы так, пока не услышал, как кто-то опустился на скамейку рядом. Хек оглядывается и видит того самого парня, которого видел в церкви днем. Горло жжёт невысказанным «спасибо». Хёк бы и рад освободить его, но не знает как объяснить, поэтому он просто продолжает молчать. Тишина затягивается, а в голову так и не приходит ничего путёвого, и Хёк решает оставить всё как есть. Он успевает привыкнуть к этой уютной тишине, когда её нарушает низкий голос соседа. — Соболезную твоей утрате. Хёк слышал эту фразу десятки раз сегодня и каждый раз он еле сдерживал в себе содержимое желудка. Каждый раз он из последних сил сдерживал себя в руках, чтобы не высказать лживым тварям всё, что он думает по их поводу. Впервые за день эта фраза достигла своей изначальной цели. Впервые он услышал в голосе человека участие и искреннее сожаление. Странно, что в том самом горе, что должно было сплотить близких людей, ближе всех подобрался незнакомец из церкви. — Мы ведь все, — Хёк не торопится высказаться, ему хочется воспользоваться этим шансом, последним подарком тётушки, раствориться в моменте и выжать из него всё, что возможно. Всю боль по капельке, — когда-нибудь умрем. Утверждение звучит скорее вопросительно и Хеку самому странно слышать эхо своего дрожащего голоса, что отбивают стены слишком большого холла. — Что с нами будет после? Что бывает с людьми после смерти? — Я не знаю. — голос незнакомца звучит тихо, но уверенно. Хек, наверное, мог бы слушать его вечно. — Полагаю, что после смерти всё наконец-то заканчивается. Наступает конец. Я думаю, нас просто не ждёт ничего. Хек наблюдает за ним как завороженный и чувствует, как с каждым произнесённым словом незнакомца ему становится легче дышать. Как будто рука, что сдавливала его горло с самого утра, наконец даёт ему выдохнуть. — Как если бы твоя смерть никак не касалась тебя, а тех, кто останется после тебя... Наверное, надо жить так, чтобы после тебя кто-то остался. Чтобы тебя было кому оплакать. — Чёрт… — Квон смеётся. Его смех подхватывает эхо и это всё звучит довольно жутко. Хёк не успевает заметить улыбку Чихо, — Если всё так, то, кажется, я проебался. — Возвращайся домой. Парень рядом легонько сжимает его бедро в утешительном жесте и встаёт со своего места. Он не успевает выйти через гранёные двери холла, а Хек успевает решить про себя, что это не последняя их встреча. *** — Ты, вроде как, работаешь здесь? Хёк не удивляется, когда находит своего нового знакомого на том же месте на следующий день. Парень выносит венки к выходу. Он даже одет во всё в те же чёрные брюки и водолазку с высоким горлом, разве что пальто теперь аккуратно висит на спинке скамейки. Он замечает Хека только сейчас, но смотрит так, будто ожидал его здесь увидеть. Он вешает последний венок к стенке возле двери и не спеша идёт в сторону Квона. — Это не совсем так называется. Но да, я, вроде как, здесь работаю. Впервые за несколько дней на улице стоит солнечная погода. В непривычно огромном холле церкви множество окон и фресок, через которые проникают солнечные лучи, и из-за этого холл кажется светлее и больше. Магия вечера окончательно развеивается, потому что при дневном освещении парень напротив кажется Хеку совсем обычным. По-своему красивым, но в глазах, что так не давали покоя ему всю ночь сегодня, плещется разве что бесконечная усталость. Хёк садится на одну из ближайших скамеек и хлопает ладонью рядом в приглашающем жесте. — Ты разве не должен одеваться как-то... Не как обычные люди? — Хёк спрашивает из искреннего интереса. Незнакомец морщится, будто последнее, чего бы он хотел от жизни — это отложить все свои дела на потом и разговаривать с малознакомыми типами, но всё же садится рядом. — Прислужники церкви и есть обычные люди, — в его голосе звучит осуждение, но оно не злое, он терпеливо объясняет Хёку, словно несмышлёному ребенку, — Я не совсем обычный служитель в том самом понимании этого слова. — Люблю необычное. Хёк знает, как действует на людей его улыбка. Он умеет казаться привлекательнее, чем он есть на самом деле. Хёк откровенно провоцирует, и они оба это понимают. — Я Хёк. — Чихо. Чихо сжимает протянутую ладонь чуть дольше, чем того требуют приличия, и сильно залипает на улыбающегося парня. Хёку кажется, что-то тёмное в его глазах, что почудилось ему вчера, на миг вернулось. — Так ты расскажешь мне, почему подсел ко мне вчера? — Ты инородный. — Чихо смотрит перед собой, избегая встречаться взглядами с Хёком. Хёку нравится его голос, тембр, паузы, что делает Чихо между фразами, словно у него есть всё время этого мира и ему некуда спешить, словно он уже пришел к тому, что люди ищут годами. Хёк слушает как завороженный. Ему нравится. Он прислушивается к тому, как отзывается в нем низкий голос. — Ты не вписываешься в церковь, в этот холл, в эту скамейку. Ты как Люцифер. Хёк не может удержаться от смеха и переводит лукавый взгляд на Чихо. — Который дьявол? — Люцифер был самым любимым ангелом господа — самым прекрасным, — он переводит взгляд на Хёка и лучше бы нет. Чихо смотрит, глазами пожирает каждый миллиметр Хёка. Под этим взглядом Квон забывает выдыхать, — он тоже не вписывался в рамки одной религии, они ему жали, как тебе жмут эти стены. — Звучит примерно как «бла-бла-бла, ты очень горяч». — Рад, что ты уловил суть. — Чихо улыбается впервые за день, и Хёк приписывает эту маленькую победу себе, но тут Чихо внезапно поднимается и Квон понимает, что разговор окончен. Он злится, ему приходится буквально вытягивать Чихо на крошечный шаг навстречу, но тот отчаянно вырывается и отступает на два. — Мне нужно работать. — Чихо тормозит, обдумывая следующую свою фразу, — До встречи. *** Хёк приходит в церковь всё чаще. Когда выдаётся возможность, он делает это каждый день. Поначалу Чихо сторонится его. Квон видит все эти стены, что тот выстраивает между ними, для него они осязаемы. Они вовсе не являются помехой. Он ломает каждую из них по очереди, неспеша, одалживая у Чихо немного терпения. Иногда они часами разговаривают, порой Чихо уходит почти сразу, но Хёк добивается своего, У привыкает к нему, теряет бдительность и перестает считать своего Люцифера опасным. Их своеобразные игры заканчиваются в тот день, когда Хёк приносит с собой бутылку Хеннесси. — Я не пью. — Ну разумеется, ты не пьешь. — Хёк усмехается, но не спешит прятать бутылку. Он распечатывает её и делает глоток, специально небрежно, будто ему лет пять, и он не в состоянии выпить жидкость из горла, не пролив половину содержимого на себя. Капли коньяка стекают по его подбородку, шее, ниже, и теряются за воротом футболки где-то в районе ключицы. Чихо прослеживает за ними и громко сглатывает. — Мне нельзя. Ты не понимаешь…— впервые в его голосе теряется уверенность. Он кажется совсем растерянным маленьким мальчиком. Хеку даже становится жаль, но он слишком устал от всего этого. — Я завязал. — О, так ты когда-то пил? Чего еще я о тебе не знаю? Хёк издевается и даже не думает скрывать этого. Он зол и злость наполняет его всего вместе с алкоголем, что греет тело. Он притягивает Чихо за лацканы его чёрного пальто, обжигает его своим дыханием. Они лицом к лицу. У Чихо больше нет возможности избегать его взгляда, но Хёк сам загнал себя в свою же ловушку. Слишком близко. Это притяжение работает в обе стороны. Хёк неприлично долго задерживает взгляд на губах Чихо. Они кажутся очень мягкими. Их хочется потрогать и он не отказывает себе в удовольствии, кончиком пальцев очерчивая контур нижней губы. — Отпусти себя, Чихо. Пожалуйста. Ты нужен мне. Чихо тянется к нему первым, целует слишком остервенело. Чихо кусается и громко стонет в губы Хёка, будто он ждал этого с первой встречи. Впрочем, Квон почти уверен, что так всё и было. Он наскоро освобождается от пальто и принимается за пряжку ремня Квона, но Хёк хочет не так. Не так быстро. — Что? — Чихо дышит загнанно, словно марафонец, и явно не понимает. Похоже, Хёк сказал последнее вслух. — Не так быстро. Я хочу заняться этим медленно. Хочу наслаждаться каждым твоим стоном, прочувствовать каждое твое движение в себе, — он смотрит Чихо в глаза, бережно берёт его лицо в свои ладони, они стоят возле скамейки у самого окна, свет проникает сквозь витражи и падает на лицо Чихо цветными отблесками. Хёк бы поклялся, что это самое красивое, что он видел в своей жизни. — Позволь себе насладиться. Он чувствует, как тело под его руками расслабляется. Чихо улыбается и заправляет выбившуюся прядь волос Хёка ему за ухо, берёт в руки его лицо, зеркалит его движения и смотрит прямо в его глаза. — Люциферу лучше знать, как именно опорочить святое место. — Он отпускает пряжку ремня Хёка, но только ради того, чтобы медленно расстегнуть свою. — Ты ведь поможешь мне расслабиться? Разумеется, Хёк понимает. Он опускается на колени, не обращая внимания на то, как сильно они дрожат и переводит свой взгляд наверх. На Чихо. Недалеко от них алтарь и это всё кажется Хёку отрывком из религиозного фильма для взрослых. Он уверен, что они не порочат церковь. Всё, что происходит между ними — прекрасно. Священно. Хёк преклоняется перед своим божеством. Хёк хочет сделать божеству приятно. Он медленно расстёгивает ширинку на чужих штанах, еле задевает жёсткую ткань джинс пальцами. Хёк двигается слишком медленно и знает, какой агонией это отзывается в Чихо, но по-другому никак. Он ведёт языком по всей длине, медленно, распаляя их обоих. Он невольно всхлипывает, но этот звук теряется за вырвавшимся стоном Чихо. Всё правильно. Вот она. Его религия. Ради этого и умереть не жалко. Чуть позже. Хёк очень хочет сделать приятно, так, как не делал никогда никому. Он рвано дышит, проводит языком ещё раз и берёт член в рот наполовину. Он медленно двигает головой и совсем не думает ускоряться и Чихо несдержанно подмахивает бёдрами. Хёку хочется скулить. Он так долго ждал. Хёк уверен, что Чихо тоже. Его сводит с ума эхо низких стонов Чихо, которое заполняет всю церковь. — Раздевайся. Хёк не сразу понимает, чего от него хотят. Он переводит взгляд на Чихо, старается взять глубже последний раз и выпускает чужой член изо рта. Он медленно снимает свою одежду, не позволяя себе разорвать зрительный контакт с Чихо. Стопорится, прежде чем снять боксеры. В зале прохладно, но дело даже не в этом. На него неожиданно накатывает смущение. Избавившись от последнего элемента одежды, он пытается поудобнее расположиться на жёсткой скамейке. Под пристальным взглядом одетого Чихо Хёку неуютно. Чихо изучает его тело, проводит руками от ключиц до тазовых косточек, затем возвращает руки на грудь Хёка и успокаивающе поглаживает, проходится по плечам, выцеловывая каждую родинку, опускается к бёдрам и медлит. Хёк красивый. Хёк под солнечными лучами, с солнечными зайчиками цветных витражей, играющих на его лице и по всему его телу, прекрасному телу, с вечно выбивающейся кудрявой прядью. Смущённый до безумия, голый Хек, безумно, невозможно красивый. Чихо привстает, отходит чуть подальше, а в глазах Квона все его эмоции, как на ладони. Чихо может его сейчас сломать, если захочет, но всё в нем кричит защищать и оберегать. Чихо наклоняется за чужой курткой, роется в карманах, пока не находит желаемое. Конечно же, находит. Его демон всё спланировал с самого начала. Чихо протягивает найденный тюбик Хеку, — Думаю, ты не просто так взял это с собой, — Хёк краснеет до самых ушей и Чихо уже и сам не уверен в том, что делает, но Хёк заводит руку за свою спину, приподнимает ногу и прикусывает губу. Такой Хёк — слишком, и Чихо чувствует, как горит его лицо. Квон избегает любопытного взгляда, а Чихо хочется поскорее избавиться от штанов. Хёк разводит колени шире и Чихо перестаёт себя сдерживать. *** Хек приходит через неделю. Он долго не решается выйти из дома и приходит на пару часов позже, чем обычно, и не застает Чихо на месте. Это странно, ему казалось, что Чихо как привидение, сросшееся с этим местом, всегда находится здесь, когда ты его ищешь. В церкви без него совсем пусто — до неё долго ехать и людей в ней бывает не так много, а без Чихо это просто очень красивое, но очень пустое здание. В ней нет души и Квону кажется, что бог не в ней, а в самом Чихо. Порой ему кажется, что Чихо и есть бог. Перед уходом Хёк решает пройтись по округе. За церковью пустошь, скалистая равнина, где можно было бы прогуляться. Правда, он не успевает уйти далеко, как замечает знакомый силуэт в пальто позади здания. Чихо сидит на корточках, а перед ним горит книга. Хёк бы поклялся, что видел твёрдую обложку священной книги, но это так не в стиле Чихо. Если кто и мог сидеть на заднем дворе церкви и сжигать Библию, то сам Хёк, но уж точно не служитель самой церкви. Он хочет подойти ближе, увидеть то, что видит сейчас перед собой Чихо, но не успевает. Чихо оборачивается на звук и в его глазах бездонная чернота. Как в самую первую встречу. Кажется, что в его зрачках нет ничего. Это очень страшно, на самом деле, но Хёка тянет к нему как душевнобольного, ему просто жизненно необходимо в этой пустоте раствориться, либо заполнить её собой. Хёк, в который раз за последнее время думает, что проебался, но ноги упрямо несут его вперед. — Ты ебанутый. Он садится рядом с Чихо и больше ничего не говорит, а пустота в глазах Чихо рассасывается. Он смеётся. Хёк правда ожидал чего угодно, но Чихо весело смеётся и, кажется, скидывает с себя лет десять. Кажется, что он совсем мальчишка. Хёк замечает початую бутылку виски, отпивает из неё и передает ее владельцу. — Ты ведь не пьёшь? Чихо толкает его в плечо, не переставая улыбаться, принимает бутылку из рук его и делает большой глоток. — Я не пью. Просто кажется…— Он не продолжает, и Хек смотрит вопросительно, — Бог отвернулся от меня. Не знаю… Это сложно. Почему ты так ненавидишь его? Он возвращает бутылку Квону и смотрит внимательно. Хёк знает, что ему действительно важно узнать ответ. Понимает всю значимость момента, который хочется растянуть на несколько вечностей. Он, Чихо, Библия в огне и душевные разговоры. — Ну, ты не мог не заметить, что у меня встаёт на горячих священников. — Они смеются. Хек убирает свои волосы в маленький хвост, прежде чем продолжить, — Я обнаружил это в пятнадцать. Влюбился в одноклассника и решил, что любящие родители всегда меня поддержат. Мне казалось, что наша семья образец добродетели, а оказалось, что в этом слишком много условностей. Хёк обдумывает как лучше рассказать историю, с которой начался его раскол с семьёй, когда на его стороне была одна тётушка. Чихо не торопит, только продолжает делать небольшие глотки. Никаких «ты можешь не говорить, если не готов». Чихо знает, что Хёк расскажет, а сам он выслушает и именно его историю среди сотен проповедей чужих людей сохранит в себе. — Они позвали священника. Пытались вылечить это религией. Прошли месяцы, прежде чем тётушка подняла скандал и увезла меня к себе. Тогда они просто отреклись от меня. От меня настоящего. — Пиздец. Хёк снова смеется. Почему-то делиться сокровенным с Чихо очень легко. Только хочется, чтобы это было взаимно. — Ладно. Попробуем по-другому. Почему ты его любишь, У Чихо? Как ты пришел к богу? — Чихо допивает оставшееся виски и бросает бутылку к успевшей потухнуть книге. — Он нашел меня, когда я был в отчаянии. Когда я был сломлен. Я живу здесь, в этой церкви, для того, чтобы мои демоны оставались взаперти. — Он кончиками пальцев проводит по щеке Хёка, опускается до губ и убийственно медленно отводит руку, будто не решаясь притронутся. — А что, если я здесь для того, чтобы их освободить? Чихо поднимает руку выше, запускает её в волосы Хека, выпутывая из них тонкую черную резинку. Взъерошивает их, пропуская пальцы сквозь кудри на голове и смотрит настолько преданно. Хёк задыхается от нежности в глазах напротив и впервые молит всех известных ему богов, чтобы эта нежность не оказалась дурманом его больного подсознания. — Мне нравится, как вьются твои волосы. Хёк понимает это неожиданно ясно — Чихо капитулировал. Именно в этот самый момент он сдался всем своим демонам. Самому главному своему демону.