Наваждение

      Ватикан без сил ввалился в дом, бросив свою сумку на туалетный столик. Лёгкое пальто было убрано в шкаф, сапоги были поставлены на полку, а шарф аккуратно сложен. Католик опёрся спиной об стену и чувствовал, как гудят ноги от долгого хождения на каблуках по городу. Да и дождь, под который он попал, не сделал дело лучше. Ватикан прошёл в спальню, включая приглушённый свет. Всё точно так же, как и оставил. Кровать заправлена так идеально, насколько возможно, вечный порядок, который почти что неестественный, словно здесь никто не живёт и лишь пыль магическим образом не появляется, а если появляется — исчезает почти мгновенно. Католик рухнул на кровать, чувствуя усталость и напряжение во всём теле. Голова немного гудела от напряжения, а ещё жутко побаливала шея. Пожалуй, ему надо вновь начать восстанавливать свою осанку и повторно прививать привычку к тому, чтобы не наклоняться слишком низко к столу, когда читает. Шуршание шёлкового покрывала и лёгкий прогиб матраса под весом чужого тела. Ткань холодит руки. Ах, он забыл закрыть окна. Ватикан медленно расстёгивает пуговицы рубашки и жилета. Постепенно, пуговица за пуговицей. Пальцы замёрзли и с трудом справлялись с такой мелкой преградой. Ткань была немного мокрой около воротника и спины и липла к коже. Неприятно. Вещи отброшены в сторону. Теперь спина чувствовала холод покрывала, из-за чего по коже пробежались мурашки. Ватикан сжал зубами перчатку, стягивая её и отбрасывая в сторону. Подобному примеру последовала и вторая. Руки раскинуты на кровати, ноги чуть разведены. Католик прикрывает глаза и устало вздыхает. Пускай он и устал безумно, но тело явно было с ним не так сильно согласно. Член ныл и просил хотя бы привычных нескольких граммов механической ласки. Громкий в тишине звук расстёгивания ширинки. Ватикан стягивает брюки неспешно, вместе с тем признаваясь себе, что этот стояк как нельзя не вовремя. Хотя и тело своё мог понять. У него никого нет слишком давно, вот и приходится перебиваться редкой дрочкой в тишине и одиночестве. «Ну, мне не привыкать», — со вздохом думает католик и бросает штаны и носки подальше к остальным вещам. Даже убирать сейчас ничего не хочется. Нижнее бельё спускает лишь до колен, но после и вовсе скидывает его с ног. Слишком мешается и раздражает. Мошонка поджимается от небольшого холодка в помещении, пока Ватикан на пробу прикасается к теплой коже. Ведёт пальцами по головке, стволу, чувствует, ка орган немного сильнее напрягается, отзываясь на эту ласку. Ну, это громко сказано. По сухой коже вести неприятно, удовольствие смешивается с раздражением. Ватикан недовольно шикнул и приподнялся, принимая сидячее положение, наклоняясь в сторону тумбочки. — Опять смазку забыл, — недовольно комментирует свои действия Ватикан, доставая из ящичка тюбик.       На руку выдавлена небольшая порция полужидкой смазки. Приятно пахнет чем-то свежим, ненавязчивым. Ватикан неспешно провёл ладонью по всему члену, аккуратно размазывая лубрикант по головке, стволу, смазывая каждую складку кожи, каждую вену, каждый участок, даже если обычно ему не достаётся никакого внимания, немного смазки попало и на мошонку. С окна дует прохладой, а из-за смазки ещё холоднее. Ватикан закусил губу и, согнув ноги в коленях, развёл их по шире, давая себе больше свободы, принимая удобное положение. Голова вновь коснулась подушки, одна рука скользнула по внутренней части бедра, мягко поглаживая прохладную кожу, а другая скользнула по груди, до боли сжимая сосок, а после немного покручивая. Член дёрнулся, и на головке появилась первая капля естественной смазки. Ватикан облизнул губы и медленно начал приближаться рукой с бедра к члену, при этом лаская нежную кожу. Пальцы сжались у основания, принося лёгкую боль от силы хватки, но она быстро расслабляется, и подушечки проскользили вверх, вдоль вен и артерий. Католик медленно потёр уздечку и не сдержал стона удовольствия. Мышцы живота напряглись, а пальцы на ногах поджались. Как же давно он этим не занимался. Даже немного позабылось. Но телу нужно сбрасывать напряжение, которое копится болезненным комком каждый месяц. И раз нельзя иметь нормальные отношения — остаётся лишь проводить вечера в одиночестве, лаская себя. Пальцы поглаживали теплую головку, острый ноготок нажимали на уретру и даже немного внутрь входил тонкий острый кончик. Болезненно-приятное ощущение. Не понятно, хочется ли отстраниться или надавить на стенки немного сильнее. Ватикан закусывает губу и ещё шире разводит ноги. Память удачно подкидывала воспоминания его молодости, когда у него была богатая и крайне активная личная жизнь. Она помнит лицо каждого, почти что каждую проведённую ночь, если не все. Забытое ощущение близости с кем-то, кроме себя и, раньше, игрушек. Забытое ощущение тепла. Перед закрытыми глазами всплывали знакомые образы людей, с которыми давным-давно делил ложе. Как жаль, что эти времена давно в прошлом. Ах, один раз его хватило почти что на неделю пропасть, практически не покидая объятий самых разных мужчин. Ватикан дернулся от этого воспоминания. Задница потом болела дико, но как хорошо было в то время. Ощущение безудержной страсти и похоти, от которых чуть ли не разрывало на куски. Рука с груди переместилась вниз, по диафрагме, впалому животу, перед этим очертив каждое выступающее ребро. Ватикан глухо простонал, немного выгнувшись. Хорошо. Приятный жар накатывал на тело, а его очаг — низ живота. Тянуло и ныло всё, желая утолить эту жажду разрядки. Пальцы медленно скользили вокруг пупка, а после и опустились по лобку до члена. Ватикан опустил одну руку вниз и начал растирать мошонку, перебирать поджавшиеся яички и всячески ласкать себя пониже, иногда сжимая у самого основания, пару раз скользил к промежности, потирая, нажимая, чувствуя, как тело бойко отзывается на эту незамысловатую ласку. Другой рукой Ватикан продолжал надрачивать сам член. Тёр чувствительную головку, немного царапал её острыми ногтями, теребил уздечку, закатывая глаза и кусая замученные губы. Из груди вырывались хрипы и скулёж. Хотелось всего и сразу. Ватикан ненавидел такие моменты, когда телу хочется того, что может дать лишь кто-то посторонний, а он не может дать себе этого. Самоудовлетворение становится в такие моменты сладковато-болезненным, мучительным, долгим. Католик сорвался, начав толкаться в кулак, сжимая ствол, царапая чувствительную кожу, доводя себя всё ближе и ближе к краю. Ах, как давно он не получал хорошего оргазма, чтобы прямо звёзды засверкали перед глазами. Да и вряд-ли сможет получить. Перед глазами воспоминания старых чувственных ночей, когда он утопал в чужой мимолётной любви, в чужом обожании. Как давно это было. Но сейчас плевать. Сейчас это не важно. Ещё пару толчков и всё. Тело напряжено, как перед броском, по мышцам проходятся слабые судороги в преддверии главных, решающих. Каждая часть тела напряжена по максимуму. Ещё чуть-чуть и всё. Последнее движение руки по скользкому стволу, но перед глазами не старые, давно почившие мир знакомые, а лицо того, кто жив, с кем он видится всё чаще и чаще. Бразилия. — Чт… — начал было Ватикан, но стон удовольствия перекрыл этот несказанный вопрос.       По телу прошлась яркая судорога, выбивая из головы всякий сор и дыхание из лёгких. Тело дрожит, чувствуя разливающиеся по нервам импульсы удовольствия, такого грешного, но приятного. Ватикан изогнулся, с силой закусив распухшую нижнюю губу. На живот плеснула густая белёсая сперма, которая всё продолжала порциями стекать из уретры вслед за судорогами, пронизывающими пах. Удовольствие медленно затихает, отдаваясь слабостью и покоем в теле. Напряжение сошло на нет, оставляя приятную пустоту. — Нет, только не хватало мне заиметь такие проблемы. Не хочу испытывать к нему не сексуальных, ни романтических симпатий. Нет! Слишком много проблем. Мы товарищи, друзья, коллеги, партнёры. Не больше, — повторяет, словно мантру эту фразу.       Ватикан достал из тумбочки пачку салфеток, вытирая руки, стирая остатки семени с живота, бёдер, начавшего обмякать члена. Это было ярче, чем в прошлый раз. Хотя осознание того, кого именно он увидел в момент сладкой разрядки, немного портило всю ситуацию, вызывая ещё пока небольшую панику. Ватикан продолжал себе внушать, что это случайность, что он вспомнил первого попавшегося мужчину из своих воспоминаний.

***

      Да вот только это не помогло. Со временем пришло осознание, что это не временное, не случайное видение. Влюбился по уши, как не любил уже давно. Нет, не так. Никогда никого он не любил так. Прежние влюблённости были тише, спокойнее, а это горячая, обжигающая, чуть ли не болезненная. От неё дерёт горло и грудь изнутри. Пожар, что сжигает изнутри своего владельца. Уже полмесяца точно к нему в мысли проходит только Бразилия, когда в очередной раз Ватикан ублажает себя после сложного дня. Это не менялось, сколько бы католик не пытался менять мысли, представлять других, но всё тщетно. Он видит перед закрытыми глазами лишь Бразилию, представляет лишь его. И это убивает. Боже, виноват ли он в том, что видит именно его? Ватикан не виновен в том, что южанин был полным попаданием в старые вкусы, которые за годы совершенно не изменились и лишь прочнее устоялись.       И вот, в очередной раз он сидит на собственной кровати, поправляя подушки и одеяло, убирая покрывало прочь, чтобы не мешалось и не замаралось. Ватикан встал со своего места и забрался в свой шкаф, наклоняясь к самому низу, долго чем-то шурша и что-то перекладывая, пока не достаёт большую увесистую коробку, которая сразу же оказалась на кровати. Жёлтый с чёрным бархат и хорошие держатели, чтобы случайно коробка не открылась. Тугие заклёпки были расцеплены, а крышка откинута. Католик закусил губу, осматривая свои игрушки, которые он уже очень давно не трогал и не использовал. Ах, сколько воспоминаний далеко не невинного содержания. Хорошая специальная верёвка для бандажа, бумажный многоразовый скотч, который нужен специально для игр, наручники, повязки для глаз, ошейники, несколько склянок с маслами для тела и для аромалампы. Но Ватикану всё это сейчас не нужно. Он шарится в коробке, пока не находит то, чем раньше частенько пользовался, что раньше развлекало его ночами. Это был искусственный крупный член с вибрацией. Католик закусил губу, чувствуя, как всё внутри сжалось от воспоминания о том, как это было внутри, как ловил очередной оргазм от сильной вибрации. — О, Господь мой, поместится ли это в меня вновь после такого перерыва?       Ватикан не знал, с чего именно стоит начать, как подступиться ко всему этому. Обычной повседневной дрочки ему уже не хватало, хотелось большего, хотелось, чтобы фантазии с участием одной вечно спокойной и расслабленной персоны ощущались более-менее живо, реалистично. Да и доводить себя до оргазма стало тяжелее, и тело дало звоночек, что ему хочется вспомнить былое и заполнить себя. Католик выудил из той же коробки два тюбика со смазкой, а также нашёл небольшой пульт от этого искусственного фаллоса, что отвечает за частоту вибрации, ритм. Ватикан облизнул губы, чувствуя, как от всех этих мыслей к паху и лицу начала приливать кровь. Пальцы поддели резинку свободных штанов, немного дёргано спуская их с талии вниз, пока Вати их не скинул с ног. Сейчас в комнате было тепло, нет, даже жарко. Ватикан решил не выключать обогреватель, чтобы комната ещё сильнее нагрелась. Одеяло на ощупь тоже было приятно тёплым, как и подушки. Все условия для ощущения чего-то теплого, что будет касаться кожи. Имитация, но это максимум, который возможен. Католик стянул свободную футболку и убрал её тоже в сторону. Сейчас она не нужна и будет лишь мешаться. Кожа ягодиц и бёдер чувствует мягкость одеяла, от которого чувствуется приятное тепло и лёгкий домашний запах. Член прижался к поджатому животу, пачкая, размазывая по белой коже естественную смазку. Внутри всё сладко тянуло, хотелось быстрее почувствовать в себе что-то крупное, а не один палец только ради небольшого ощущения перед оргазмом. Но так сразу нельзя, Ватикан это знает. Он лёг на бок, устроившись ухом на подушках, чувствуя мягкость и уютное тепло. Было желание зарыться в них и уснуть. Но стояк периодически о себе напоминал, не давая выполнить тайную мечту. Щелчок и тюбик со смазкой открыт. Она была достаточно густой, но при этом очень скользкой. Ватикан задумался, стоит ли эту пуститься сразу в несколько дел или лучше отдельно. Недолго так поразмыслив мозгами, католик выбрал другой тюбик, в котором было вещество более жидкое. Католик сглотнул ком слюны и принялся размазывать одну порцию по собственному члену, то поглаживая лишь ствол, то лишь головку, то целиком обмазывая этой субстанцией ноющий член. Тепло снаружи и жар внутри. Всё гудело и требовало более резкий действий, но Ватикан медлил, неспешно скользя одними подушечками пальцев по тонкой кожной коже, растирая сильнее эту смазку, размазывая её ровным слоем. Руке легко скользить, меньше трения. И благодаря этому больше удовольствия. Судорожный вдох. На ладонь выдавлено небольшое количество лубриканта из первого тюбика. Католик замялся, вспоминая, как лучше начать, и принялся медленно возить кончиком пальца по мелким складочкам входа, чувствительным даже на такую мелочь. Ватикана потряхивало от ощущений, от подзабытого чувства, когда ты думаешь о том, будет ли завтра болеть поясница, а поместится ли оно целиком. И этот вопрос более всего будоражил. Ватикан продолжал себя ласкать, всё также настойчиво, поглаживая аккуратный ствол, уздечку, самое основание, а другой рукой пока пытался протиснуться хотя бы на фалангу. Католик добавил смазки и принялся аккуратно ввинчивать палец в анальный проход, стараясь расслабиться, чтобы сфинктер пропустил тонкий, хорошо смазанный палец. Тугие мышцы начали становиться более послушными, пуская постепенно внутрь себя первый палец, расступаясь, но всё ещё плотно обхватывая что-то чужеродное. — Святой отец, — тихо прошептал Ватикан и зажмурился.       Ощущения смешанные, полные противоречия. Вроде и приятно до скрипа, а вроде и немного дискомфортно, особенно сзади. Да уж, организм отвык от таких игрищ. Ватикан со стоном перевернулся со спины на живот и встал в коленнолоктевую, но почти сразу опустился грудью на кровать, так как обе руки заняты, и ничего не может держать его. Он зубами сжимает одеяло и выпячивает для своего удобства задницу, чтобы пальцам было легче входить внутрь. Ах, а если бы здесь был кто-то ещё, и этот кто-то мог немного помочь, либо со страстью насадить по максимуму, чтобы кишку почти разрывало от напряжения. Ах, если бы кто-то мог прикоснуться тёплой рукой к хребту и провести вдоль изящного позвоночника, сжать ягодицы и выебать до сорванного голоса и спермы, бегущей по бедру в большом количестве. Чтобы вся прямая кишка была полна белёсого густого семени, чтобы потом его с трудом в ванне вымывать.       Ватикан заскулил от этого образа, застывшего в голове, сжал одеяло одной рукой и вцепился в него зубами, чтобы не простонать в голос. Оно ощутилось и представилось очень хорошо. У католика была хорошая фантазия, он видел и почти ощущал свои видения. Ему даже показалось, что он почувствовал эти прикосновения. Ватикан сжался, но после пытался вновь расслабиться, так как почувствовал, что один палец смог войти внутрь на все три фаланги. Он начал аккуратно ворочать им внутри, нажимать на тугие стенки, всячески их разминать, наслаждаясь ощущением того, как мышцы начали постепенно поддаваться напору, подчиняясь желанию владельца. Член в это время истекал естественной смазкой, но Ватикан его не трогал, сжимая ранее ласкавшей рукой одеяло, которое всё измялось и покрылось местами жирными пятнами от искусственного лубриканта. Католик выгибается в спине сильнее, стараясь насадиться глубже на свой палец, пока что по простате получалось попадать лишь мельком, случайно и немного. Этого было мало, Ватикан не мог кончить от такой стимуляции, так что должно быть что-то дополнительное, что могло бы добить закончить. Но до этого надо подождать. Много подождать.       К первому пальцу присоединился и второй, который вошёл с небольшим количеством проблем. Они протискиваются вместе, трутся об стенки, мнут их, разогревая. Мышцы поддаются с трудом, противясь растяжке, но тело знает, что потом будет хорошо, так что с члена крупными каплями стекала естественная смазка, капая на одеяло, оставляя пятна на белой ткани. «Надо будет потом всё это бросить в стирку», — думает Ватикан, пока медленно разводит в себе пальцы «ножницами». Тяжёлый судорожный вдох. Как же неудобно всё делать самому. Парень жмурит глаза и видит знакомую вечно расслабленную фигуру, на которую стоит уже полмесяца. Да ладно бы стояло некрепко, но стояло так, что хоть стой, хоть падай. Самостоятельно возбуждение отказывалось спадать, лишь с помощью владельца. Ватикан видит в подробностях чужое тело, которое к своему удивлению, запомнил прекрасно. В памяти стойко отложился рельеф мышц, крепкая фигура, высокий рост. Массивнее, сильнее и до дрожи в коленях, до скулежа красивый. Католик хнычет в одеяло и сильнее прогибается в спине, ноги разъезжаются на одеяле, третий палец, покрытый смазкой, протиснулся внутрь, заполняя вновь под завязку. Сейчас страна сожалел, что не встретился с Бразилией раньше, гораздо раньше, когда у самого была решительность, свобода, хоть и ограниченная, но хоть какая-то. Времена, когда без лишних разъяснений и страхов мог подойти и предложить провести вместе хотя бы ночь. Ватикан сейчас был готов это попросить. Хотя бы одну ночь. С надеждой на то, что это лишь последствия почти векового сдерживания, а не настоящая любовь. Католик надеется, что это лишь жаркая похоть, а не горючая любовь, которой только дай чирк спички, и всё полыхнёт. Какой бы могла быть их ночь? Каким бы он был?       Ватикан стонет в одеяло, сжимая зубами ткань, чувствуя собирающиеся где-то у уголков глаз слёзы. Член болезненно ныл. Хотелось получить разрядку. Хотелось до скрипа зубов, до подрагивающих мышц и подкашивающихся ног, которые грозились не выдержать и уронить тело на кровать. Католик облизнул пересохшие губы и продолжил толкаться тремя пальцами в себе. Они раздвигали стенки, растягивали, натягивали их на себя, вынуждали мышцы подчиниться напору. Смазка внутри пошло хлюпала и чавкала. От этого звука член призывно дёрнулся, и ещё больше предэякулята начало стекать с горячей головки. Ватикан сжал орган у основания, не давая себе в случае чего кончить. Он хочет кончить с фаллосом внутри, чувствуя, как вибрация раздражает чувствительную простату, как естественная смазка активно будет стекать по члену и капать на ткань, образуя мелкие лужицы. От представления этой картины в паху стало ещё тяжелее и горячее.       Ещё немного смазки и внутрь проникает четвёртый палец, который распирает, кажется последним, который сможет втиснуться в горячий плен мышц. Всё тело напряжено и подрагивает от всех этих ощущений, а ведь это ещё не конец, лишь середина пиршества. Во рту пересохло, хотелось пить. Но сил и желания разгибаться не было. С губ срывались поскуливания, смешанные со стонами и чуть ли не подвыванием. Всё в паху было напряжено, ожидая «добро» на получение желанной разрядки, но Ватикан сдерживал себя, кусал губы, одеяло, но не давал себе кончить. Четвёртый палец со временем стал ощущаться свободнее и лучше. Даже появилось некоторое место. А если?.. Католик сглатывает густую слюну, медленно вынимает руку из нутра, слыша хлюпанье. На руку размазано ещё больше лубриканта, пальцы сложены «лодочкой». Аккуратно, постепенно, Ватикан начал аккуратно протискивать их внутрь. Сначала было легко, даже немного свободно, но чем глубже, чем дальше, чем тяжелее. Дойдя до третьей фаланги, рука замерла. Костяшки. Католик принялся усердно разминать и так уже очень сильно растянутые стенки, пытаясь вытянуть свой максимум сейчас. Ох, а в молодости, пожалуй, это всё и правда было легче! Глубокий вдох и выдох. Ватикан максимально расслабился и медленно начал проникать рукой дальше. Дискомфорта не получилось избежать, когда костяшки прошли самый вход. Рука замерла, как и весь парень. В него вошла целая кисть. Цела, мать его, кисть. Видимо, всё ещё не настолько плохо. Ватикан судорожно ищет на кровати оставленную игрушку, пока медленно прокручивает руку внутри. Он заполнен на свой чёртов максимум. Конечно, были времена, когда и больше вмещалость, но сейчас, после такого долгого перерыва, на большее Ватикан не способен. Пальцы внутри расходятся, ногти прикасались к стенкам, но не царапали. Католик нашёл отложенную в сторону игрушку и судорожно принялся размазывать по ней смазку, одновременно медленно вынимая из себя руку. Он изгибается в спине, ещё сильнее вскидывая ягодицы, чувствуя, как желанное чувство наполненности сменяется удушающей пустотой. Ватикан быстро сменил руку на искусственный член, резко входя на середину, с трудом успев пережать у основания пульсирующий член. Оргазм был перед самыми глазами. Всё тело просило его, требовало, но Ватикан откладывал его, оттягивал. Вибратор пока был выключен, что было очень быстро поправлено. Сразу третья скорость из четырёх возможных. Ватикан задрожал сем телом, задыхаясь в рвущихся наружу стонах и скулеже. Дрожащими руками он протолкнул его дальше, по самое основание. Ноги подгибались, совершенно не держа своего хозяина, всё тело потряхивало, мышцы сводило спазмами, в паху всё горело адским пламенем, предэякулят практически не капал, а стекал с члена от такой активной симуляции. Стояло уже болезненно. Наслаждение уже вызывало боль. Хочется! Хочется! Из глаз всё же полились слёзы от переполняющего чувства. Ватикан прикусил одеяло в попытках не быть таким громким, но это не спасало. Он продолжал мычать в ткань, чуть закатывая глаза. Пальцы на руках почти не гнулись. Аккуратно подцепив широкое основание игрушки и немного потянув, католик толкнулся в сторону игрушки, чувствуя, как её конец прошёлся по простате, активно раздражая её вибрацией. Ватикан захныкал, громче прежнего промычав в измятое одеяло. Ему было так хорошо. Так хорошо, что в голове не осталось ничего, а тело лишь просило ещё и ещё. А фантазия подкидывала знакомый образ в самом что ни на есть непотребном виде. «Чертов Бразилия! Чёртов краш по блядской внешности. По блядскому характеру. Стоит, как не у меня. Вот почему не было тебя пару веков назад? Чтоб тебя! Никого за всю свою длинную жизнь не хотел, как тебя, сукин сын. Дьявол, которого хочу до дрожи в коленях. Дьявол. Чёртов дьявол в человеческом обличье!» — Ватикан мысленно сыпал проклятьями и всё продолжал то почти вынимать, то резко насаживаться на вибратор, чувствуя, что ещё чуть-чуть и звёзды перед глазами появятся, а рука на члене не спасёт от оргазма.       В последний момент Ватикан вновь засадил себе по основание, одновременно с этим разжимая руку на члене. Он давится собственным криком, приглушённым одеялом, и всё-таки рвёт пододеяльник своими ногтями. Тело бьёт судорога, каждая мышца за секунду напряглась до предела и резко расслабилась. Из члена струёй брызнуло густое семя, марая и так порванную ткань. Ватикан почти не дышит, лишь стонет на каждом выдохе, судорожно цепляясь за одеяло. Ноги рефлекторно сошлась вместе, каждая мышца дрожала, особенно бёдра, которые сокращались в такт с выплёскиванием остатков спермы. Грудь тяжело вздымалась, спина изогнулась, словно у кошки. Ватикан беззвучно, словно немой, то открывал, то закрывал рот, стараясь вдохнуть полной грудью, но слишком тяжело, слишком хорошо. Слишком много ощущений, которые ослепили, лишили способности чувствовать что-либо кроме сладкого острого удовольствия, что продолжало колоть член, весь пах и промежность в общем. Католик почти не дышит, лишь хрипит, утыкаясь лбом в подушку, и медленно заводит руку за спину, подцепляя ногтями основание игрушки. Она с чавкающим хлюпаньем покинула растянутое нутро, которое сразу же попыталось сжаться, но пока что тщетно. Ватикан провёл по нежным складочкам кожи, чувствуя, насколько сильно проход растянулся, а также то, как ещё подрагивают и слабо сокращаются мышцы, чувствуя пережитые ощущения отголосками. Ощущал себя католик откровенно хорошо и при этом немного затраханно. — Пододеяльник можно просто в мусор, — констатирует факт Ватикан и, дрожа, садясь на задницу, которая чувствует непривычную и, даже немного неприятную, пустоту.       После таких игрищ хотелось всего несколько вещей: попить, убрать весь беспорядок, отправить всё, что нужно, в стирку и просто лечь спать. Ну, а ещё хотелось после такого очередного вечера дрочки самого недостижимого и грешного. Хотелось, чтобы фантазии с Бразилией перестали быть просто фантазиями. Ватикан не думает, что это когда-то случится. Но в душе живёт надежда, что молодость не прошла, и у него ещё есть шансы понравиться такому мужчине. «Прав был Сан-Марино, меня вечно тянет на молодых», — с усталым смешком думает Ватикан. А после начинает приводить всё в порядок. Наслаждение наслаждением, а всё должно выглядеть нормально и опрятно, словно ничего не было. Нерушимое правило, что сказать.