Метаморфоза

      С давних времён Брауны владели землёй, на которой находится деревня «Околесица». Чтобы вырастить урожай на этой земле нужно много работать. Даже один забитый мешок пшеницы это уже хорошо. Но крестьяне не ограничивались одним лишь земледелием — только этим здесь не выжить. Люди разводили скот: кур, свиней и коров. Куры давали яйца, которые можно было пустить в хозяйство; иногда и самим курам сворачивали головы. Свиней откармливали, забивали и подавали на стол — свинина была наивкуснейшим угощеньем; даже копыта шли в дело — их чаще всего пускали на наваристый холодец. Коров доили; молоко много куда шло — от простого употребления, до добавления в пищу, делали творог и сыр. Каждый из крестьян работал и приносил пользу деревне, но главное — пользу Браунам, которые были хозяевами. Люди шептались, что каждый следующий наследник был хуже предыдущего — более жадный, требовательный, ленивый.       Оливер Браун — нынешний владелец обожает купаться в роскоши и быть всегда сытым. Вместо того, чтобы пускать деньги в деревню — он покупает новое постельное бельё или занавески. К двадцати пяти годам он полюбил охоту и часто ездил в лес со своей женой и тремя охранниками. Однажды он вернулся с охоты без жены, на его лице не читалось ни одной эмоции в тот момент, он был холоден, а его парни смотрели в землю, не проронив ни слова — обычно все громко и весело обсуждали выдавшуюся охоту, но тогда был слышен лишь стук копыт по сырой земле. С тех пор, как жена не вернулась с охоты, Оливер стал выглядеть более нарядным — люди часто замечали на нём новые, невиданные доселе, штаны и кафтаны, а в дом чуть ли не каждый день приезжали молодые красавицы. Про его дочку Эбигейл можно было сказать «яблочко от яблони не далеко упало», она была с большей гнильцой… Уже с пятнадцати лет она любила выпить — обязательно пила после завтрака, после обеда и после ужина по бокалу вина, но зачастую не отказывала себе и от одной бутылки в день. К ней приходили лучшие цирюльники, она всегда ходила в красивейших платьях, некоторые из которых шились на заказ. Когда она выходила из дома, то и парни, и девушки не могли оторвать от неё взгляд. Каждый по своей причине: девушки с горящими глазами, не отрываясь смотрели на пёстрые, чистенькие платья и всегда ухоженные волосы — сами же ходили в обносках, бабушкиных сарафанах, некоторые донашивали одежду за сёстрами, а грязь или перья от куриц могли находиться даже в волосах; парни же всегда стремились быть поближе, когда она выходила и любоваться её красивым лицом с пухленькими щёчками, её нежными и манящими губами, длинными, обольстительными ногами (хотя часто Эбигейл была в длинных платьях, подол которых скользил по земле). Крестьянские парни не осмеливались даже подойти к ней. Её отец подыскивал дочке жениха из других деревень, даже из других королевств. Суженый обязательно должен быть недурён собой, уметь стрелять из ружья и иметь при себе толстый денежный карман. С годами Оливер полюбил путешествия — ему нравилось выбираться из родных краёв и смотреть, как живут другие люди. Когда у него в висках появилась седина он стал меняться, вероятно, что-то понял для себя, даже пытался перевоспитывать дочь, что к тому времени уже было тщетно. Он повысил жалование прислуги, закупил больше животных для крестьян, оплачивал им ремонт жилищ. Ему уже было пятьдесят, но Эбигейл всё ещё ходила в девках и думала лишь о развлечениях. Отец решил всё взять в свои руки, пока они ещё умеют держать поводья, и направился в Лирию, где у барона был незамужний красавец сын (судя по дошедшим слухам). Эбигейл, конечно, и слышать об этом не хотела, но отец сел на коня и ускакал с тремя молодцами. Тогда эти четыре скачущие за горизонт фигуры Эбигейл наблюдала в окно своей спальни последний раз. Ни через неделю, ни через полгода, ни через год не поступило никаких вестей об Оливере Брауне.       Эбигейл осталась одна, окружённая слугами и лживыми подругами. Прошёл год, затем ещё, земля исчерпала все ресурсы, крестьяне выживали за счёт скотоводства, но и трава, которой питаются животные угасала; земля стала чёрной, чёрствой, из неё будто исчезла жизнь. Но Эбигейл до этого не было дела — к ней еда поступала из соседней деревни (она договорилась с сыном купца, который начал снабжать лично её; его отец возмущался и был категорически против таких односторонних отношений, но Эбигейл нашептала юницу на ушко ужасные слова, которые привели к страшному греху — он вонзил клинок отцу в самое сердце, пока тот спал, сам же он в тот момент ничего не чувствовал к родному человеку, в его голове звучал лишь нежный голос Эбигейл).       Эбигейл и Сэм познакомились ещё, когда её отец был в здравии, но уже чувствовал, что этой деревне нужен ещё один сильный мужчина. Эбигейл с подругами отправились на карете в город — они слышали, что туда приехал цирк с дивными, доселе невиданными животными. Они не редко выбирались в город и гуляли там, покупали всё новые вещи, вина, и изысканные угощенья. До циркового выступления было достаточно времени, и они занимались привычными для себя делами. Когда же дошли до фонтана, который находился в центре города (там же обычно размещались торговцы с дорогими и редкими товарами), то Эбигейл увидела молодого, привлекательного торговца с кудрявыми белокурыми волосами. Пока её подруги отвлеклись на драгоценности, особенно их заинтересовали браслеты, которые чудесно сверкали на солнце, она подошла к купцу и улыбнулась ему. Он, не теряя времени предложил ей безе — дорогую не виданную в этих краях сладость. Девушка дала ему несколько монет и взяла одну штуку, поднесла к губам и откусила. Хрустящее снаружи и мягкое внутри, нежный и сладкий десерт. От удовольствия она закатила глаза, а парень был и рад такой реакции. Конечно, он сразу понял, что ей можно продать хоть пакет сладостей, он оценил её взглядом — одета хорошо, как настоящая дама, а значит в состоянии заплатить. Но незаметно для себя он увлёкся её лицом, её губами, на которых осталось немного безе, и её прокудной язычок слизал остатки. Её губы были не как у других — лишь невзрачная полоска, нет, они набухали, эти накрашенные сладости, и словно просили поцелуя. Эбигейл попросила ещё, и Сэм дал ей в руку ещё сладость, абсолютно бесплатно, ему хотелось лишь прикоснуться до её руки и почувствовать кожу. Когда она доела второе пирожное, то они разговорились, и Сэм даже присоединился к компании девушек вечером в цирке, хотя должен был продавать десерты и другие сладости. Когда вечер уже шёл к ночи, Эбигейл вернулась домой, слегка выпившая, и сразу рассказала отцу о кавалере, которого она встретила утром, с которым так интересно и который выглядит, как ожившее солнце. Оливер с недоумением и лёгкой злобой смотрел на неё.       — Я знакомлю тебя с богатыми, молодыми мужчинами. Да любая их бы с руками оторвала! А этой подавай простого купца! Без родословной! Купцы приходят и уходят. А этот, наверняка, ещё и по городам разъезжает, не останавливаясь на одном месте.       Оливер никогда за словом в карман не лез, всегда говорил, что думает. Из-за этого на его теле даже осталось несколько ножевых царапин. В тот день Эбигейл заперлась в своей комнате на два дня, а когда на третий вышла, то не разговаривала с отцом до самой его пропажи.       Повозки с едой ежедневно поступали в её дом, а крестьяне, некоторые из которых были похожи на высушенные фрукты, другие на скелеты, смотрели на выглядывающую из повозок манящую еду, и капали на землю слюнями; для сухой земли это была единственная влага.       Эбигейл стала затворницей, сидящей в когда-то красивом белокаменном двухэтажном доме. Она перестала выходить на улицу, перестала смотреть в окна — она видела там лишь сухую землю и существ, лишь похожих на людей. Она не испытывала к ним жалости, лишь отвращение.       — Гнусные, мерзкие попрошайки. Смотрите что они сделали с собой, с землёй, которой владели мои предки. Они смотрят мне в окна, я чувствую на себе их коварные, жадные взгляды. — пробормотала она, откусывая мясо от куриной ножки.       — Ваши люди голодают, миледи. Они пытаются выжить. — робко бросила Елена — её давняя прислуга.       — Они не мои люди. И от этой богом забытой деревни меня уже тошнит.       — Это ваше наследство, госпожа. Ваши предки много работали, чтобы… — жестом обедавшая госпожа приказала прекратить пустую болтовню. Елена откланялась и ушла в комнату для прислуги.       Замок, а быть может и чёрное сердце Эбигейл, будто испускали яд, отравляющий всё. Она пила и ела, разлагаясь, как личность, и успела отрастить большое пузо; пока люди в деревни обгладывали кости, на которых уже давно не было мяса. Когда рождался ребёнок, для них это был большой праздник — его можно было пустить на наваристый суп или рагу. Родители собственными руками душили младенцев, сворачивали им нежные шеи, приговаривая «Это для твоего же блага, ты поможешь нам всем», изо рта стекала слюна с мыслями «какой же ты нежный, аппетитный». Были слёзы и истерики, когда приходилось это делать первый раз со своим новорождённым чадом. Но после второго раза принимаешь это, как необходимость. Выживание всегда становится выше человечности. Мёртвые друзья, с которыми только вчера вели беседы, становились главным блюдом — зачем отдавать земле и червям мясо, которого так не хватает.       Первой весточкой, что они зашли далеко стало рождение ребёнка Анны. Её бабушка приняла роды, и когда взяла на руки ребёнка, а её слеповатые глаза увидели его, рухнула в обморок. Создатель всё видит, и увидел их страшные прегрешения. Младенец был худощавый, с длинными ногами и руками — гораздо длиннее, чем у обычного новорождённого. Его кожа была бледной и жёсткой, впалые глаза, нет бровей — вместо них над глазами выпирал череп, у него уже были и зубы, которые напоминали клыки. А плачь… От этого плача стало всем не по себе, он больше походил на козлиный крик. Муж Анны трижды перекрестился, взял своего новорождённого сына и вышел с ним из хижины. За своим деревянным домом он принялся копать, выкопал небольшую яму, положил туда сына. Взгляд отца был полон боли и отвращения к появившейся на свет мерзости. Он снял с шеи крест и положил на грудь малышу; опёрся на лопату, чтобы встать и быстро, словно сделал что-то плохое, чего сам же и стыдится, закопал могилу. Младенец не проронил ни звука. В Петире не было сожалений, он понимал, что так надо; родился монстр, и каждый в деревне осознавал, глубоко в душе, что рано или поздно это должно было случиться. Муж, полный скорби вернулся к кровати жены, остальные молча вышли, когда увидели его без ребёнка, и его руки, испачканные в земле.       — Петир! Петир! Где… Где наш сын? — устало спросила Анна, она вся была в поту, и еле держалась, чтобы не затянул сон. Она приоткрыла глаза и взглядом осмотрела небольшую комнату, затем вопросительно посмотрела на мужа, который стоял весь бледный с трясущимися руками.       — Чудовище, что вышло из твоего лона, женщина, не было нашим ребёнком. — ответил он, не взглянув на жену.       — Что ты такое говоришь! — Анна приподнялась из последних сил и хорошо разглядела грязные руки мужа. Сына же она не видела, но, что самое страшное — уже не чувствовала.       — Он стал наказанием за наши прегрешения. Ты не видела его. Это не человек. Воплощённое наказание…       Этот случай разошёлся по всей небольшой деревне в этот же день. Каждый был замешан в поедании человеческой плоти, каждый был развращён. И каждый рыдал и молил о прощении этой ночью. Но старая Агнес не молила и не плакала, её заполняла злоба, ведь понимала, кто довёл их до греха. Пройти в дом Эбигейл могли только охранники и прислуга, крестьяне не могли и близко подойти к дому хозяйки. Вся деревня желала ей смерти, и каждый сам решился бы убить её, но сделать это было невозможно. Агнес видела в смерти лёгкий и быстрый конец, в котором нет ничего ужасного, нет урока, а главное — кары. Эбигейл заслуживает страданий. В эту же ночь Агнес вытащила из-под кровати небольшой сундук (он был весь в пыли и паутине, она многие годы к нему не прикасалась), взяла с его пыльной крышки ключ, несколько мгновений провела в раздумьях, и, наконец, вставила его в скважину, два раза провернула и открыла крышку. Внутри лежала лишь одна вещь — книга. Старая, потрёпанная, с невзрачной коричневой обложкой, на которой не было указано ни названия, ни автор. Будто кто-то специально хотел остаться невидимкой, тайным автором. Хотя, кто знает, может эту запретную книгу писало тайное сообщество. Агнес об этом мало, что знала, а что ей рассказывала мать — всё стёрлось из памяти с годами. Да и не думала она, что когда-нибудь вновь взглянет на эту дьявольскую книгу, что ощутит человеческую кожу, из которой сделан переплёт и все страницы. Последний раз старуха её читала, когда ей было двенадцать лет, когда её мать ещё не умерла от родов, которые были жуткой пыткой — её разорвало на две части, спустя девять месяцев, после того как она совокупилась на шабаше с козлом.       Агнес знала, что сотворит, и с улыбкой листала страницы, пока не остановилась на нужном ритуале. Жуткое, коварное проклятие. Старуха расхохоталась во всё горло. Это будет ужасно, омерзительно, дьявольская кара — то чего и заслуживает Эбигейл. Для того, что она задумала требовался столовый прибор или сосуд из которого можно испить. Эта вещь предназначалась для Эбигейл — богатой, избалованной дурёшке, а значит предмет должен выглядеть роскошно. Агнес была простая старая крестьянка — она пила из деревянных и глиняных чашек, ела деревянными ложками, накладывала еду в скромную глиняную тарелку. Но была у неё особая вещичка, редкая для таких людей, которая досталась от бабушки — золотая ложка, с красным рубином на конце держала. Бабка вскочила с невиданной для старых людей прытью, и начала копаться в ящиках. Этой особой ложки не было среди других столовых приборов, не было и среди посуды. Агнес начала ругать свою рассеянную старческую голову и тут бросила взгляд на ящик с одеждой. Какая-то загадочная, незримая сила потянула её к нему, она открыла ящик и начла рытья в нём своими худыми, иссохшими руками, разбрасывая вещи по всей хижине. Наконец, на самом дне лежала, поблёскивая она — ложка. Агнес схватила её и бросилась к книге. Она сжала ложку в левой руке, указательным пальцем правой, точнее его длинным ногтем, она водила по строке и зачитывала запретный текст. С каждым предложением её волосы кусками выпадали и оказывались на полу, оставшиеся зубы выпали за мгновение один за другим — она сплюнула их рядом с собой, из дёсен заструился гной. Голова принялась кружиться, в расплывчатом месиве старуха с трудом могла различать буквы, но из последних сил дочитала до конца и рухнула на пол без сознания.       Плата. Она ждёт всех за любые деяния — хорошие и плохие. Невидимая, непредвзятая сущность всегда рядом. Агнес смогла открыть глаза спустя два дня, находившись уже на последнем издыхании. Она порвала на себе сарафан и воткнула все пять острых ногтей себе в грудь, старуха могла почувствовать, будто ногти дорастают до самого сердца и входят в него. Она вытащила их и слизала кровь. Тут же умирающая «белая ведьма» обрела ясность ума и, не без труда, смогла встать. Она знала, что этот способ даст ей немного времени, горсть минут, которые она собиралась потратить на окончание своего замысла. Агнес набросила на себя куртку и выбежала из своей лачуги, бегом она побежала к дому Эбигейл. Она знала, что никто её внутрь не пустить, но прислуги постоянно выходят. И вот она, удача — Елена — самая добрая из окружения богатой девчонки, она даже не отказывает простым крестьянам в разговоре. Прислуга отдала небольшую корзину с фруктами самой нуждающейся паре, с четырьмя детьми, и уже собиралась уходить, как её одёрнула Агнес, у которой сердце было готово вот-вот разорваться.       — Спокойней, спокойней, Агнес. Вы так бежали… — приветливо, с улыбкой произнесла Елена.       — Елена, ангел мой. Я чувствую приближение своего конца и хочу подарить хозяйке вот это. — Агнес протянула золотую ложку. — она была в моей семье много поколений. У меня нет ни сына, ни дочери, и я решила, пусть сама Эбигейл будет есть из этой ложки, ложки простой подданной. Нечего такой красоте пылиться у старухи.       — Ну что вы, Агнес, я уверена вы проживёте ещё не одну зиму.       — Возьмите. Просто возьмите этот подарок.       Елена улыбнулась и взяла золотую ложку, бегло оценив её — она не уступает в красоте остальным приборам на хозяйской кухне.       — Только не говорите, что это от обычной крестьянки. Можете вообще не говорить ей о новой ложке. Я уверена у неё их столько, что сама не помнит какие есть! Мне будет просто приятно знать, что наша хозяйка ест из моей ложки.       Елена утвердительно кивнула, добро улыбнулась и вернулась в особняк. Агнес же поковыляла домой, заперлась там, развела огонь в печке и бросила туда дьявольскую книгу. Она сидела и улыбаясь наблюдала, как горит богопротивное писание, и упивалась содеянным, представляя, что ждёт гадскую Эбигейл. Но увидеть, как догорела книга она не сумела — её глаза закрылись, уже навсегда.       Елена знала Агнес с детства — это её руки приняли девушку на свет божий. Также старушка хорошо разбиралась в травах и народной медицине, зачастую могла поднять тяжелобольного на ноги раньше, чем успевал приехать врач из города. Но Елена знает мысли крестьян, слышит их шепоты про неугодную хозяйку, и такой роскошный подарок не может быть от чистого сердца, пусть Елена и не сомневается в доброте Агнес.       Служанка тщательно вымыла ложку — она стала блестеть ещё ярче, и будто, манить к себе, желать себя. Елена поднесла ложку к губам и с осторожностью провела по ней языком. Она даже не знала, чего ожидать. Ну не могла же безобидная старушка нанести яд на ложку. В то же время нестяжание по отношению к Эбигейл, которая ни во что не ставила своих подданных, казался ей подозрительным. «А может действительно это её акт прощения перед смертью…» — подумала девушка.       Пришло время обеда. Точнее второго обеда, который давно вошёл в привычку Эбигейл. Два завтрака, два обеда, два ужина и десерт — её привычный рацион. После каждой трапезы она ложиться спать, затем пьёт, ходит по дому, подданные шуты её развлекают. Беззаботное существование ничего из себя не представляющей барышни. Не лучшего мнения о ней были и обычные слуги, но всё же жизнь у них была лучше, чем у крестьян в деревне; меньшее зло, а значит нужно всегда приветливо улыбаться хозяйке. Елена накрыла стол: расстелила пёструю скатерть, посредине стола положила жаренную свинью, несколько салатов, вино, фруктов (яблоки и виноград), фаршированных уток. Придворные повара знали толк в приготовлении изумительных кушаний, при виде которых могут потечь слюнки и взгляд невозможно оторвать, а когда положишь в рот хоть кусок свинины, то все вкусовые рецепторы обостряются и получают экстаз, райское наслаждение.       Начальной прелюдией был лёгкий грибной суп. Рядом с тарелкой Елена положила золотую ложку, подаренную милой Агнес. На кухню ввалилась Эбигейл. Прежние платья ей уже не налезали, каждый день в дом приходил портной, чтобы предложить новые красивые платья размером больше, или пошить новые на заказ, которые придётся дольше ждать. Придворные портные сшивают новое платье из двух или трёх старых; хозяйка надевает их с неохотой, и никогда не выходит в таких «переработанных» платьях на люди. Она села за стул, её взгляд сразу застыл на золотой ложке, её завлёк поблёскивающий на свету рубин, который идеально вписался бы в ожерелье.       — Есть такой красотой… — пробубнила она.       — У вас самые лучшие и красивые ложки, миледи. — заметила Елена.       — Я и сама это знаю! Но эту… Ещё ни разу не видела. Я бы заметила такую красоту.       — Эбигейл взяла ложку и принялась её разглядывать.       — Их у вас столько… Я перебирала сегодня столовые приборы и на самом дне увидела её. Раньше она и мне на глаза не попадалась.       Эбигейл зачерпнула ложкой суп и поместила её в рот.       — Ммм… С этой ложкой, кажется, суп стал ещё вкуснее. — часть супа мерзко вытекал из её рта и растворилась в тарелке.       Длинная, омерзительная слюна стекала с распухших губ, и растеклась по столу. Жадно Эбигейл набросилась на суп и съела его в мгновение ока. Елена с отвращением смотрела на эту картину, она уже не могла картинно улыбаться, её лицо перекосилось.       С улыбкой Эбигейл отложила ложку, но тут же ясное лицо охватил ужас. Она вскочила со стула и упала на пол, корчась от боли, её крик уже перестал напоминать человеческий. Всё ещё красивые волосы оказались выпавшими на полу. От паники Елена закрыла рот ладонями, чтобы не закричать во всё горло и не выблевать из себя завтрак. Она не могла на это смотреть, на её глазах происходило что-то необъяснимое, превращение человека в богопротивное создание, которое не должно существовать и ходить по земле. Наконец, девушка побежала за помощью, но больше всего она не хотела возвращаться. Придворный лекарь Стивенсон и несколько подданных сразу примчались на зов Елены, голос которой уже начинал срываться.       Мысли Эбигейл застилала нечеловеческая боль. В какой-то момент, который она уже не узнает, в мыслях у неё не осталось ничего кроме боли и голода. Её чудесные, ухоженные волосы выпали, все до последнего волоска. На её лысом черепе, на макушке, виднелись лишь редкие белые волоски. Её скелет стал меняться, всё тело подверглось метаморфозам. Зубы Эбигейл были не идеальны, но и те выпали — вместо них за несколько минут проросли новые — редкие и широкие, острые и непропорционально большие, жёлтые и зловонные. Она выла от боли, когда скелет преобразовывался, кости менялись в размерах, на спине вырос горб, ноги и руки удлинились и перестали напоминать человеческие. Ногти, за которыми она так усердно ухаживала, сама же выдернула своими уродливыми зубами; на их месте прорезались острые, желтоватые и немного закрученные на концах когти.       Когда прислуга с доктором вбежали на кухню, то их всех парализовал ужас. Перед ними был не человек; нечто извращённое, чудовищное создание, из пасти которой стекали слюни. Существо взглянула на них с жаждой и желанием, все узнали её глаза — голубые, красивые глаза, но они и представить не могли, что только это и осталось от прежней Эбигейл, а может, она, наконец, стала той, кем и являлась всю жизнь — извращённым существом, больше монстром, чем человеком. Никто не успел сделать и шага, как одним прыжком она уже была рядом с ними, и одним взмахом когтистой лапы вспорола живот бедолаги Стивенсона, который тут же умер от шока бросая на пол кишки. Девушки завопили во всё горло, двое парней из прислуги достали кинжалы, а повар Джим был рад, что захватил с собой кухонный топорик. Чудовище извергло из себя зловещий, зверский рёв; слюни и зловонная жёлтая жидкость попала на их лица; кровь застыла в жилах. Повар, который стоял ближе всех, выронил топорик и мысленно читал молитву господу. Молниеносно тварь запрыгнула на Джима, схватила его голову мощной челюстью, и она лопнула у неё в пасте, словно арбуз. Зверь поднял свою окровавленную морду, которая была слегка удлинённая, словно у волка, и с животной страстью оглядела свою добычу. Вкусные людишки стояли, не в силах сделать шаг, какой бы омерзительной не была картина — ужас их парализовал. Тут парень, который отвечал за уборку с криком воткнул твари в щёку кинжал. Она взвыла от боли, пусть это ощущение было не то, что выжигающая агония при обращении. Парень обернулся и уже собирался продираться через своих коллег, как почувствовал боль в спине и рухнул на землю, словно набитый мешок — существо вырвало ему позвоночник и полакомилось деликатесом. Внезапно люди, которые стояли там будто проснулись, их разум прояснился и наполнился ещё большим страхом, но теперь они могли бежать. Это раззадорило монстра, у которого были обострены охотничьи инстинкты, а желудок хотел ещё и ещё плоти, сколько бы её не поглощал. Им не убежать. Не спрятаться. Не затаиться. Не дать отпор. Оно найдёт их. Оно чует запах плоти и вонь страха. Глупышка спряталась под кроватью — чудовище одним движением отбросит кровать и вопьётся нечеловеческими зубами в тело.       Елена не стала возвращаться к Эбигейл со всеми на кухню. Она чувствовала, что это не просто плохое самочувствие от еды; хозяйка начала меняться, словно в страшных историях про проклятие. И случилось это сразу после того, как Эбигейл съела суп ложкой Агнес. Это не могло быть совпадением. И Елена не могла винить старуху за содеянное — деревня давно потеряла былую жизнь — люди уходят, земля больше не плодоносит, животные съедены, а люди, которые осели здесь и им некуда идти, промышляют нечестивыми делами. До её ушей донеслись ужасные крики, боль и агония охватила особняк. Снаружи около ворот стоит стража — двое крепких парней в броне и с мечами на ремне.       — Эбигейл… Всё плохо… Нужно помощь… — смогла выдавить из себя Елена.       Стражники переглянулись и вошли внутрь. С тех пор Елену не видели в деревне. Без вещей и еды она выживала лишь благодаря своей миловидной внешности, и пользуясь добротой людей, доехала до далёкого, тёплого края, но тот ужас и картина трансформации Эбигейл навсегда остались с ней.       Когда Стефан и Майло вошли внутрь, то попятились — весь зал был в крови, словно стал холстом, а безумный художник писал кровью свои картины. Тела валялись повсюду — обглоданные, порванные напополам, лишь слегка покусанные, но живых не осталось. Воцарилась мёртвая тишина. Будто эхом ещё доносились призрачные вопли страданий и боли, которые испытывали люди в этой белокаменной крепости. Ноздри стражников заполнил медный запах, они почувствовали себя словно на скотобойне. Какое животное способно на такое? И Стефан и Майло часто бывали на охоте и насмотрелись на зверства животных, но доселе не видели ничего подобного. Их знакомых и друзей порвали; зверски, беспощадно с неутолимой злобой.       Было тихо, даже слишком. Они могли услышать биение собственного пульса, как постукивает на ветру открытое окно, и как скрипят доски под их ногами. Оба вытащили мечи и были наготове, прислушиваясь к каждому шороху. Пот ужаса стекал с их лбов, а сердце неутомимо билось, словно отплясывая ритуальный танец. Стражники стояли в прихожей, перед ними возвышалась лестница, которая вела на второй этаж. Дом был большой, нечто, что сотворило это могло затаиться где угодно. Тут на перилах появилась увесистая когтистая лапа телесного цвета. Она была больше, длиннее и толще, чем рука взрослого мужчины. Она проскользнула из темноты по деревянным перилам вся пропитанная кровью. Стефан и Майло переглянулись, у каждого читался в глазах ужас, первобытный ужас перед непознанным. Этот взгляд не менялся с самого первого появления человека, когда наш предок узрел животное, больше и опаснее его. Они сделали шаг вперёд. Чудовище учуяло их. Облизнулось своим мерзким, длинным, склизким языком и вдохнуло их запах. Слюни капали с нижней губы; оно предвкушало пир, ведь уже было голодно.       Повисла тишина. Стражники не сводили взгляд с лапы, в голове продумывая план как быстрее к ней подобраться и порубить на куски. Но существо будто прознала про их намерения и одним прыжком спрыгнуло к ним. Они увидели перед собой оживший кошмар, монстра из сказок. Только он мог съесть их и не подавиться. Монстр передвигался на четырёх лапах, он встал на задние и зарычал, обнажив удлинённую пасть, в которой были не клыки, но зубы похожие на человеческие. Обрывки одежды прикрывали то, что ниже пояса у чудовища. Стражники чуть было не убежали, но за ними был простой народ, который точно не постоит за себя — каждый будет растерзан и съеден. Стефан замахнулся мечом и провёл вертикальный удар, в надежде отсечь руку твари. Меч проник на добрых двадцать сантиметров. Стефан дёрнул его, обхватив рукоять двумя руками, но клинок не поддавался. Чудовище взвыло от боли, его чёрная кровь заструилась на пол. Стефан перевёл взгляд на своего товарища, который еле стоял на ногах, припав к двери, меч стал весить целую тонну для его дрожащих рук; безумные от страха глаза Майло были прикованы к твари и, кажется, рассудок начинал покидать его.       — Майло! Не время паниковать! Вонзи меч в эту тварь! Видишь кровь? Мы можем убить это отродье!       Голос Стефана громом отразился у него в голове. Его рука налилась кровью, и он обхватил рукоять своего меча, встал на ноги и понёсся на проклятое создание. Меч проник прямо в грудь, где должно было биться сердце этого монстра. В это время Стефан всё же вытащил свой меч из кровоточащей раны чудовища и с ошеломлением заметил, что кровь больше не течёт, а рана закристаллизовалась. Меч Майло чудовище вытащило само и отбросило прочь; из раны в груди проросли желтоватые отростки, похожие на кристаллы. Стефан начал задыхаться от ужаса, словно невидимая рука сдавливает бедняге горло. Меч ходил ходуном в его обессиленных руках. Монстр подошёл к нему, впился когтями в руки; Стефан скривился от боли, но не закричал, глядя прямо в глаза смерти. Существо изобразило дьявольское подобие улыбки и оторвало руки одним движением. Фонтан крови забрызгал рядом стоявшего Майло, ноги которого в этот момент будто отнялись, и он рухнул на пол. Стефан даже не успел закричать во всё горло, как умер от шока. Тварь впилась ртом в то место, где была его левая рука и наслаждаясь насыщалась кровью, которая пьянила её, но хотелось ещё; осушить этого негодяя досуха. Майло, стараясь сохранить остатки разума не смотрел в сторону существа — он отвёл взгляд в сторону, отползая к двери; но слышал жадное чавканье этого отродья. Когда он, наконец, почувствовал толстую, деревянную дверь, которая могла бы выдержать осадное орудие, вскочил на ноги и выбежал прочь, захлопнув её. Он тут же вытащил из кармана ключ, вставил его в засов, провернул и сломал его; тут же почувствовал, что тварь бьётся в дверь, пытаясь выбраться. Около дома столпились люди, смотря на стражника кто с недоумением, кто со страхом, ведь каждый слышал жуткий рёв. Майло обернулся к крестьянам и рухнул на колени. Несколько молодцев и одна девушка подбежали к нему.       — Проклята… Наша деревня проклята. Не стало нашей хозяйки. Никого не стало! В доме поселилось чудовище. — перед глазами Майло вновь возник образ этого существа. Он замахал руками, закричал во всё горло, он видел его перед собой — этого чудовищного монстра, который хочет его распотрошить своими острыми зубами. Несчастный упал на землю и больше не проронил ни слова. Он уставился в землю, не слыша никого вокруг, продолжая лишь дышать.       Слухи о проклятии и чудовище быстро распространились на множество миль, на множество городов и королевств. Эти ужасные россказни дошли и до Сэма, который был всё тем же купцом, но гораздо успешнее своего отца — у него появились помощники, которые продавали товары по всему континенту. Он мог выбрать любую девушку, но любил и желал лишь одну — Эбигейл. Все шептались, что это она накликала на себя проклятие и превратилось в монстра. Сэм не знал, что и думать, но не хотел верить этим пустым слухам и небылицам, поэтому вскочил на лошадь, и бросив свои товары, помчался в деревню к любимой.       Когда он приехал и спешился с коня, то не узнал место, где так часто бывал — оно было гиблое, мрачное, вокруг не было ни души, даже птицы облетали это место за много миль. С каждым шагом он всё больше ощущал запах смерти, боли и безнадёги. По его телу пробежал холодок. Нечего было здесь делать богобоязненному человеку. Это место проклято, кажется, можно даже было увидеть бесплотных еле видимых духов, и услышать их жалобные стоны.       Сэм подошёл к белокаменному дому, в котором ему всегда были рады. Он постучал в дверь, затем ещё раз, подождал, дёрнул ручку — закрыто. Но даже снаружи он чувствовал мерзкий запах гниющей плоти и засохшей крови, но кажется крови там было столько, что высыхать она будет не один месяц. В дом было никак не пробраться — он построен на славу — камень к камню, на окнах первого этажа решётки, на окнах второго этажа — ставни. Но было одно узенькое окошко, через которое обычно залетали птицы, и прислуга их подкармливала. Сэм взял лестницу, которая была брошена около забора, поставил её к стене — она как раз доставала до второго этажа. Когда он поднялся по ней, то задумался «А пролезу ли я?». К счастью, он был худощавый — хотя ещё в юности даже наблюдался небольшой животик, и ему не составило труда протиснуться внутрь. Он рухнул на пол, немного ушибив локоть. Встал, отряхнулся и закашлял от витающей пыли.       — Эбигейл! Эбигейл! Дорогая! — звал он её, как можно громче, хоть и с лёгкой неуверенностью в голосе. Но, когда вышел из комнаты, то с глазами, наполненными ужасов попятился назад — прямо перед ним было растерзанное тело служанки, которую уже нельзя было узнать — лицо и внутренности были съедены.       Тут он услышал топот. Кто-то бежал. Какое-то огромное животное, судя по звуку — не человек. Дом начал сотрясаться, Сэм вернулся в комнату, прикрыв дверь. Но тварь учуяло его ещё, когда он ждал у входной двери. Оно не ело недели. Проголодалось до такой степени, что пришлось есть трупы, которые уже потеряли вкус. Чудовище бежало к нему, роняя по пути слюни. Оно выломало дверь и узнало его. Милое, нежное лицо с детскими чертами, пусть Сэм уже и отрастил бакенбарды. И эти чудесные, светлые вьющиеся волосы, которые напоминали ей солнце, которое она позабыло как выглядит. Сэма парализовал ужас, сковал его, но в тисках безумия он увидел её глаза — чарующе красивые голубые глаза Эбигейл.       — Дорогая… Это ты. — из его глаз потекли слёзы, а уголки губ изменились в улыбке. — Сэм. Я твой Сэм. Ты помнишь? — Это уже была не она, не его прекрасная Эбигейл. По крайней мере внешне. Но он всё так же с любовью смотрел на неё.       Проклятая положила свою лапу на голову влюблённого и начала гладить волосы, перебирать их. Они были словно волшебные. Они зачаровали её, как драгоценность. И она желала их. Отдельно от всего остального. Чудовищное создание впилось своими когтями в череп Сама; он завопил от боли, он чувствовал их в голове — эти омерзительные отростки, которые проходили всё глубже внутрь черепа. Вместо слёз из глаз Сэма потекла кровь, затем багровая жидкость заструилась и из ушей. Создание сжало лапу и вырвало золотистые волосы Сэма, вместе с половиной его черепа. Эбигейл днями смотрела на чарующие волосы — они стали для неё всем — целым миром, окном в прекрасное, манящим чудом. Она растворялась в локонах и словно исчезала из этого мира.       Прошло двадцать лет. Деревня «Околесица» обросла слухами и легендами, словно старый, обветшалый дом, в котором царят загребущие растения. Путники обходят «Околесицу» стороной. Любители страшных легенд рассказывают друг другу всё более изощрённые, холодящие кровь истории об этой деревне-призраке, в которой больше никто не живёт. Елена — последняя, для кого «Околесица» хоть что-то значила. И она помнила всё, но и речи не могло быть, чтобы вновь вернуться туда — там не осталось ничего кроме зла и смерти. Она так хотела забыть кровь, мучение хозяйки и монстра, которым она стала. Но не могла. Ведь каждый день в течение двадцати лет она ругала себя за то, что приняла эту проклятую ложку. Через два года после бегства из деревни Елена вышла замуж за приличного фермера. У них родился сын — Натаниэль, который обожал истории из былой жизни его мамы, с младенчества они были для него лучшей колыбельной. Ещё больше он обожал разглядывать рисунки женщины, которую рисовала её мать. Однажды он осмелился спросить кто же это. «Моя хозяйка. Её звали Эбигейл. Ты же помнишь историю про «Околесицу»? Про монстра… Она была когда-то такой. Красивой, жизнерадостной. Не идеальной, но хорошей.» Натаниэль пытался и сам нарисовать её, но выходило не так идеально, как у матери. Он начал засыпать с портретом Эбигейл, и со временем почувствовал, что влюбился. Годы шли, Натаниэль становился всё старше. И всё больше начал интересоваться проклятиями, колдовством, хоть и носил крест на шее. «Вера защитит меня и укажет путь» — всегда говорил он. Елена видела его одержимость. Любовь, религия, всё переплелось в голове её мальчика, иногда она не узнавала его, но в глубине души рассчитывала, что кровь от крови искупит её грех, который поглотил многие жизни. В девятнадцать лет Натаниэль принял обет и стал монахом. В тайне он изучал запретные тексты, которые хранились в закрытой библиотеке храма; по ночам он брал ключ у спящего хранителя и под покровом ночи пробирался туда. Он кочевал по монастырям, и к двадцати пяти годам обошёл их десятки, по крупицам собирая информацию и становясь настоящим воином господнем. И в одну, особенно тёмную и дождливую ночь, он ушёл, не сказав ни слова ни одному монаху. Натаниэль направился в проклятую деревню «Околесица». Перед ним сложилась картина проклятия, он понял ритуал и суть текста. А главное — он понимал, как расколдовать прекрасную девушку; обратить монстра в человека. Полгода он потратил на дорогу, даже имея карту, которую схематично нарисовала его мать давным-давно.       «Околесица» — столб с дощечкой, на которой было название был повален и охвачен терновником. Как только Натаниэль зашёл на богопротивную землю, стихло пение птиц, его лицо одул холодный, покусывающий ветер. Земля под ногами была чёрная и сырая, хотя дождей не было. Поговаривают, земля здесь вечно сырая от крови и разлагающихся трупов; по ночам десятки призраков заливают своими слезами эту нечестивую землю. Шаг за шагом он пробирался к белокаменному дому. Его сапоги постоянно вязли в земле, будто маленькие ручки младенцев пытались затянуть его к себе. Натаниэль осматривался, крутил головой, оглядывая обветшалые дома крестьян; у некоторых уже упала крыша, или стены. Но самый главный дом — дом из белого камня стоял крепко впившись в землю. Деревья в «Околесице» почернели, их охватила гниль, и они давно позабыли, какого это носить на себе зелёные листья. В деревне не росло ничего, что могло бы порадовать глаз — лишь терновники и другие дьявольские растения, которые захватывали всё на своём пути. Белокаменный дом был крепко обвит колючими тварями, которые словно жаждали кровь путника; поранить его и напоить свои рты.       Натаниэль дёрнул ручку двери — заперто, всем весом навалился на дверь — эта громадина не поддаётся. Он принялся обходить дом, осматривая где можно влезть. Тут он наткнулся на сгнившую лестницу, которая когда-то стояла у узкого окна. Натаниэль пошёл дальше, и неожиданно наткнулся на дерево, которое вышибло оконные решётки, упав прямиком на них. Парень забрался на дерево, прополз по нему, пригнулся и с трудом протиснулся внутрь, выломав прогнившую раму. Он оглядел некогда прекрасный дом, в котором многие года проводились танцы, ужины, веселились гости. Теперь же это склеп, в котором нет воздуха, ведь мёртвым он не нужен. Лишь зловещая тишина и затхлый, спёртый запах. Будто гнилые, зловонные руки мертвецов окутывают и нашёптывают свои грёзы. Натаниэль похлопал себя по щекам и прошёл дальше, убрав рукавом рисунок паутины. Он увидел, где всё началось, как и рассказывала его мать. Кухня, в которой давно сгнила совершенно приготовленная еда. Стол и стулья были разломаны, на кухне царил полный хаос. Но найти единственную вещь, которую он знал, как выглядит, он будто сам держал её все эти годы, не составило труда. Золотая ложка с чарующе поблёскивающим рубином. Тут раздался шорох и звук, будто нечто неспешно волочится по деревянному, полусгнившему полу. Нельзя было терять времени. Натаниэль снял со спины рюкзак, взял с пола две целые тарелки и перевёл взгляд на проход — в прихожую. Она ещё не показалась. Парень продолжил. Из рюкзака он вытащил порезанные грибы и бросил их в тарелки, порезанный лук и морковь, которые также бросил в тарелки, залил овощи водой и размешал золотой ложкой сначала одну тарелку, затем другую. Одну поставил перед собой, другую же — напротив, и положил рядом серебряную ложку, сам же держал в руке золотую.       — Чуешь, Эбигейл? Вкуснятина! Ты давно такого не ела! — крикнул парень в пустоту.       Тут в прихожей появилась она. Натаниэль и представь не мог что за трансформация с ней произошла. Это существо даже не напоминает человека, и у него в голове промелькнула мысль «А что, если, внутри неё тоже не осталось нечего человеческого? Всё сожгло проклятие и боль, а что оставалось — стёрло время.»       Существо уже было не такое мощное и сильное, как когда-то. Почти тридцать лет проклятая девушка таилась в доме одна, лакомясь лишь крысами, да насекомыми. Но она почуяла аромат плоти и пьянящий запах крови, и она планирует утолить свой голод. Подходя ближе, существо уловило ещё запах, давно забытый запах овощей, запах субстанции, что когда-то она произносила, как «суп».       Натаниэлю с каждым шагом монстра, всё больше становилось не по себе. Чудовище было омерзительное, богопротивное, на нём было невозможно удержать взгляд и не сойти с ума. Он знал, что проклятия коварны и могут превратить даже золото в смердящую кучу навоза. Чудовище вошло на кухню и остановилось. Её вкусовые рецепторы сходили с ума, она наслаждалась палитрой запахов, а её слюни непереставая капали на пол.       — Прошу, присаживайся. — Натаниэль указал на место перед тарелкой. Приходилось проводить трапезу на голом полу.       Монстр оскалился и издал рёв во всё горло, одним прыжком оказался рядом с незваным гостем. Натаниэль закрыл глаза и стал молиться. Существо облизнулось; кожа парня была нежная, вена на шее непрерывно билась, и так хотелось впиться в неё и порвать, отделить голову от шеи, распотрошить всё тело и насладиться нежным мясом.       — Присаживайся напротив меня. Мы съедим суп. Я знаю, где-то внутри этого монстра в темнице сидит прекрасная Эбигейл. Я спасу тебя. Проклятие — не самая сильная вещь в мире. — Натаниэль полез рукой в нагрудный карман куртки и вытащил оттуда портрет Эбигейл, он показал его монстру и существо отпрянуло, не сводя взгляд с рисунка; голубые глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам.       Проклятая девушка села напротив и взяла своей когтистой лапой ложу; удалось ей это не сразу. Натаниэль зачерпнул суп золотой ложкой, и монстр признал её — этот золотой блеск и манящий, чудесный рубин. Существо зарычало с большей силой и уже было хотело наброситься на чужака, но тот съел одну ложку и выставил перед собой руку.       — Так надо! Слышишь? Так надо! Это твоя ложка, я её не возьму. Но мы должны закончить эту трапезу.       «Проклятый должен разделить пищу с человеком, который, в свою очередь, должен есть проклятым предметом. Существо и человек обязаны съесть всё до последней крошки, лишь тогда проклятие спадёт. Ритуал не должен быть прерван, иначе человека постигнет та же участь» — так было записано в личном дневнике Натаниэля.       Чудище село на пол и с аппетитом зачерпывала ложкой не самый вкусный суп. Натаниэль старался от неё не отставать, хоть и считал, что приготовил гадость. Тарелки опустели. Парень положил ложку и с надеждой, и лёгкой улыбкой посмотрел на проклятое создание. Изменений не было. Монстр оскалился, суп разыграл чудовищный аппетит. Лапой он отбросил разломанный стол и облизываясь пошёл на парня. Натаниэль закрыл глаза и принялся молиться во всё горло, нараспев, вдыхая последние нотки воздуха. Тут он услышал, как ломаются кости и оглушающий, болезненный рёв. На его глазах тело монстра перестраивалось, зубы и когти отпадали, на их месте потихоньку прорастали человеческие, на голове отрасли рыжие волосы, ноги и руки стали миниатюрными и женственными. Натаниэль снял с себя куртку и накрыл ею пленительное тело молодой девушки. По его щекам заструились слёзы радости. Он не знал, что получится, но верил. Её лицо было ещё красивее, чем на рисунках матери. Эбигейл могла не пережить обратную трансформацию, но её грудь вздымалась под курткой. Она мило сопела и была без сил. Разгромленная кухня в покинутом и проклятом доме не самое лучшее место для сна, но Натаниэль прилёг рядом. Они уткнулись носиками и чувствовали дыхание друг друга. Натаниэль уже начал проваливаться в сон нежные грёзы, когда почувствовал на своём плече её руку. Он приоткрыл сонные глаза, перед ним блистало ясное, но уставшее лицо девушки, черты лица которой он давно запомнил. Губы Эбигейл растянулись в улыбке, она чувствовала себя пробудившейся после кошмара. И она помнила каждый его момент, каждое мгновение и свои ощущения, краски которых невозможно забыть. Она говорила себе и окружающим «Всё хорошо, я в порядке. У меня новая жизнь», но когда Эбигейл закрывала глаза, то перед ней был её собственный ад из плоти и крови разорванных ею людей. Каждое утро она со страхом открывала глаза, каждый раз опасаясь проснуться монстром.