Winter, spring and summer, autumn always in my heart Live like this forever and we'll never be apart You are the one I want The one
В понедельник утром, ближе к полудню, в Бергхайне тихо. Большинство тусовщиков уже разошлись по домам отсыпаться. А Крис, и вместе с ним Нил, наоборот, любят приходить сюда как раз в это время. Это любимый клуб Криса в Берлине. А Берлин любят они оба. Ну да, Берлин — не совсем рай. Но если выбрать для жизни правильный район (и пореже его покидать), то вы влюбитесь в этот город. А Нил влюблен в Берлин — такой уютно-порочный, чувственно-раскрепощенный. Разнообразный, и вместе с тем буржуазный, демократичный, но при этом по-своему высокомерный, доброжелательный и отстраненный. Берлин утешает, когда знакомый мир, похоже, катится в тартарары, и вместо разрушенной Берлинской стены на континенте соотечественники самого Нила собираются приступить к строительству стены Британской у него дома. Тут он чувствует себя хорошо. Эта мысль сопровождает его с утра до ночи, во сне и наяву. Даже не мысль, а ощущение, с которым он не расстается, что бы они здесь ни делали — потому что в Берлине он почти все время проводит с Крисом. И Крис здесь, наконец-то, становится таким раскованным и восторженным, как в молодости. Перестает стесняться своего возраста, проникнувшись здешней атмосферой. И сам Нил — тоже. А это дорогого стоит. На самом деле, это бесценно — снова оказаться в мире, где можно быть самим собой, не опасаясь, что подумают окружающие. Здесь никто не обращает внимания на возраст — кроме, разве что, вышибал у входа в клуб, которые рентгеновским взглядом отфильтровывают несовершеннолетних. И люди тут не запрограммированы стыдиться неизбежных физических изменений. Никто даже взглядом не скажет — как не стыдно стареть! А ну возьми себя в руки, и немедленно помолодей! Ну или просто стань невидимкой. Они пьют вино, слушая ленивый утренний лайнап, и вполголоса разговаривают — что удивительно, несмотря на музыку, тут очень хорошо слышно собеседника — хорошая работа звуковиков, как говорит Крис. Их друг, с которым они проводили тут время, уже ушел, и они сидят у окна, и смотрят, как из клуба выходят те, кто пробыл здесь всю ночь, и медленно разбредаются в разные стороны. Когда, наконец, у входа никого нет, Крис допивает последний глоток из своего бокала, и говорит позевывающему Нилу: — Идем домой. Как ни странно, но дома именно Крис сразу же ложится в постель, и засыпает. Нил, задумчиво улыбаясь, смотрит на свое спящее счастье. Дневной сон манит и его своим мягким уютом. Когда он ложится рядом, Крис, не просыпаясь, обнимает его, и словно окутывает теплом своего тела и своего сна. Нил слушает их смешанное дыхание, и мечтает, чтобы время остановилось в этом прекрасном мгновении — за миг до того, как засыпает сам.***
Нил принес в гостиную кружку чая и диетический хлебец с тоненьким кусочком сыра. Сел в кресло, за прямоугольный, по-немецки надежный и крепкий чайный столик рядом с софой. Там, на софе, мирно сопел Крис. Сомкнутые ресницы чуть подрагивали, но на аромат чая он не отреагировал. Значит, точно спит. Или крепко дремлет. И неизвестно, когда проснется. После нескольких часов, проведенных в Бергхайне вчера утром это неудивительно, хоть они там просто сидели на диванчиках в Панорамном баре, любуясь видом на танцпол в компании Вольфганга и нескольких бокалов Просекко. Одетыми, несмотря на то, что вокруг хватало людей разной степени раздетости и экстравагантности, и, среди прочих — даже совершенно нагих. И совершенно разного возраста, так что они не вызывали удивленных взглядов. Там вообще мало что вызывает удивление — ведь это лучший клуб в Германии, и, пожалуй, даже в мире.***
Крис любил этот бар, и весь Бергхайн в целом, за атмосферу раскованности и прекрасный, лучший в Германии (да что там в Германии — во всем мире!) саунд. Нилу там тоже очень нравилось, хотя подниматься на третий этаж было в их возрасте не так-то просто. Нравилось смотреть на красивых мальчиков, похожих на эротическую мечту техночудика. Все они словно растворялись в танце, забыв о времени, и Нил наслаждался атмосферой чистого экстаза, при этом утопая в мягких подушках с бокалом в руке. Но вчера он увидел необычную даже для этого места парочку в переливающихся чернотой, обтекающих формы виниловых брюках, только майки у них были разные — у одного армейская безрукавка, а у другого белая футболка в стиле Криса. Они танцевали, прижимаясь друг к другу, и в алой полутьме бара казались манящими соблазнительными тенями-инкубами. То есть, казались бы, если бы не винил. Виниловые штаны в обтяг портили все впечатление. Вольфганг говорил что-то о своей новой выставке, а Нил поддерживал разговор вежливыми расспросами, поглядывая на танцпол, и весело переглядываясь с Крисом. Они в таких ситуациях понимали друг друга без слов. Виниловые брюки жутко неудобны, и только на вид красивы. Влезть в них для танцев в жаркой атмосфере клуба могли только новички или те, кто считает нужным страдать во имя красоты. — Бедняги, — сказал Нил. — Кожа лучше. — Само собой. Классика всегда лучше. Крис молча пожал плечами, возведя глаза к потолку. Точнее, к заводским сваям, матово поблескивающим в ленивых лучах стробоскопов. Потолок над ними терялся в сумраке. — Я вам прямо завидую, ребята, — со смешком произнес Вольф, переводя взгляд с одного на другого. — Вы почти как телепаты. — Почему почти? — невозмутимо отозвался Крис. — Лично я — как открытая книга, — отшутился Нил. — Ага, конечно, — буркнул Крис еле слышно. Что следовало понимать как «ничего подобного». — Значит, я не умею читать на этом языке. А вы молодцы. И Тильманс грустно заглянул в опустевший бокал. — Ну я просто Мона Лиза, если самый лучший фотограф, который умеет уловить неуловимое, не может меня прочитать, — хмыкнул Нил. — И, по-моему, ты явно лукавишь. — Кстати, о самом лучшем фотографе — а что означает та фотография, где парень молится голым? Типа, никаких преград между молящимся и богом? — внезапно спросил Крис. — Ну, не совсем, — оживился Тильманс. — Это часть общей структуры. Связь с молитвой там косвенная, но отчасти ты прав. Кто-то поклоняется богу, кто-то — свободе и эксгибиционизму. Но все это нити единого целого. Воплощение открытости и страха перед жизнью. И Тильманс, выпив еще бокал вина, стал объяснять смысл фотографии. Объяснял он интересно, и Крис с любопытством слушал, задавая вопросы в тему, но у Нила было подозрение, что делает это Крис специально, чтобы развеять грусть Вольфганга. Нил даже забыл наблюдать за танцполом. Крис даже попытался уговорить Тильманса продать ему одну из картин в Бергхайне, но пошел на попятный, узнав что цена вопроса — его собственный фотопортрет в том виде, в каком пожелает фотограф. А он, насколько им было известно, в пожеланиях не стеснялся.***
Нил оторвался от воспоминаний о вчерашнем дне, и поглядел на софу. Крис до сих пор дремал, с головой завернувшись в покрывало. И довольно посапывал. Что ему снится, интересно? Красавцы в виниле? Ну, ничего, пусть снятся. Все равно ему никуда не деться от Нила. Им обоим никуда не деться друг от друга. Да и не хочется. Все иное будет тоскливо и неловко, словно красивая, но душная обновка. Ему нравятся мужчины, но есть только один человек, который ему нужен во всех смыслах. И Нил почувствовал волну благодарности судьбе за то, что они вместе. Крис тоже явно счастлив из-за того, что они живут здесь. Дни в Берлине текли плавно и были полны впечатлениями и для души и для тела и для ума. И для шалостей вроде посещения Бергхайна, который открыл им все свои тайны, от подвала с антуражем БДСМ, до темных комнат для уединения. Этот ночной клуб — настоящий бизнес в стиле фанк. Почти что второй Студио 54, но более законопослушный. В Лондоне таких заведений нет. Нет, конечно же, и в Лондоне есть много интересного, но сейчас там повсюду раздражающие Нила глупые клоуны, которые решили, что знают все лучше других, и готовые расторгнуть многолетний союз, клоуны, которые отталкивают новое, и хорошо себя зарекомендовавшее старое, и считающие себя, и место, где живут — центром мироздания. Когда-то Нилу казалось, что Лондон и правда центр мироздания — чудо, проникшее в кровь, и бегущее по жилам бодрящим током. И у такого мнения были весомые основания. Столько было волнующих и прекрасных мест, и они с Крисом любили гулять по тем местам: по Вест-Энду, по Кэмдену, по Кенсингтону. По бурлящим жизнью и будоражащим клубам и улицам. Сейчас там многое, что волновало и радовало — посносили, позакрывали, заменив уймой новых офисных зданий и скучных магазинов, которых и так слишком много. Нет, возникли в Лондоне и новые приятные места, но они не заменили старых. И дело вовсе не только в ностальгии по прошлому. Старость — необратимое превращение, но можно относиться к ней с интересом, а не зажмуриваться, и отмахиваться. Все и вся стареет, уж Нил это знает. Крис как-то сказал, что было бы скучно никогда не меняться, все время оставаться молодыми. Нил считает, что старость — это новый опыт. Просто совсем не обязательно отказываться от того, что радует, и вполне по силам, только потому, что это, якобы, неприлично для людей вашего возраста. Просто у Лондона теперь проявилась тенденция превратиться в провинцию мира, а не его центр, с привычной для провинции склонностью изолироваться. Хотя Нилу провинция нравится, но настоящая, а не та, что притворяется столицей мира, постепенно закрываясь от этого самого мира. (Вот Берлин — другое дело. В Берлине они живут вместе. Да-да, он не устанет напоминать себе об этом. Каждая такая мысль окатывала его щекочущим чувством радости.) Когда-то Крис постоянно жил у Нила в Лондоне, но те времена прошли. Сейчас бывало и такое, бывало, что они жили вместе, но порой, и в последнее время все чаще, весь мир вокруг их раздражал, а они старались не выплескивать это раздражение друг на друга, и разъезжались по своим квартирам. В Берлине они всегда держатся рядом, не то что в Лондоне. На это есть множество причин. Здесь у них одна квартира на двоих, из соображений экономии, но зато в лучшем районе города. Тут они — иностранцы, но уже не гости, раз купили квартиру. Нерезиденты, владеющие недвижимостью. Отчасти иммигранты. Сюда им хочется возвращаться вновь и вновь. Ведь в Берлине они словно возвращаются в прошлое. Все ощущается так же ярко, как в Лондоне времен их молодости. И тому есть масса объективных причин. Всегда возникают какие-то идеи, где побывать и что посмотреть. Даже скучать здесь приятно. Потому что тут такая атмосфера, какая была в Лондоне в незапамятные времена. Словно глоток воздуха после грозы. В воздухе Берлина витает любовь к жизни, педантичность и при этом — радость. Ну, может, не во всем городе, но, по крайней мере здесь, в Митте, совсем не похожем на обычный центр обычной столицы.***
Нилу хотелось побывать на природе. Давно уже хотелось, но все время что-то отвлекало. Работа, друзья, быт. Обрывки песен, ждущие полноценной жизни. А вчера Крису захотелось потусоваться в Бергхайне, среди индустриальных интерьеров, подходящих людей и пронизывающего техно. Но раз они побывали там вчера — теперь очередь Нила выбирать место. Городской центр, конечно, прекрасен, но не одним городским центром… к тому же парень с Хансы так томно прикрывал глаза, рассказывая об этой идиллии на краю Берлина. Там вы все еще в городе, и одновременно с этим — на природе. Лес, озеро, прозрачный воздух, напоенный летней свежестью. Дивное местечко. Изумительное. Не то что бы Митте, где обитали они, был плох. Он был прекрасен и полон соблазнов. В этом берлинском районе в самом центре города мирно сосуществовали неустанная история и молодежная новизна, и от этого казалось, будто люди, которые тут живут — живут вечно. Вот только все местные достопримечательности, популярные музеи и ночные клубы уже знакомы, все интересные книги прочитаны, в гардеробной — куча покупок, и шоппинг уже надоел. — Погода чудная, дел — никаких. Можно съездить в Целендорф, на озеро посмотреть, — сказал Нил клубку, свернувшемуся под пледом на софе. Он не рассчитывал, что Крис услышит. Но клубок заворочался, из-под флисового пледа показалась голова, и послышался долгий вздох. Крис потянулся, зевнул и с интересом поглядел в голубое берлинское небо за окном. — Давай, — легко согласился он. — Говорят, там классное место. Не одним же Бергхайном… Он тоже помнил слова программиста из Хансы. — Может, пройдемся до метро, всего пара километров, — предложил Крис. — Три километра и триста метров, как подсказывает карта, — Нил сунул свой громадный телефон прямо под нос Крису. — Какой ты дотошный. Разве ты не хочешь прогуляться? — Хочу, но потом. К тому же, — тут Нил хитро приподнял бровь, — боюсь по дороге засмотреться на витрины магазинов, и вместо поездки на природу накупить всякого барахла. Шоппинг отнимает уйму времени, знаешь ли. — Точно. Чем быстрее, тем лучше. К тому же, полдень уже позади. Таксист был смуглым и темноглазым, но по-немецки заговорил быстро, в зеркале заднего вида его глаза блестели интересом. — Эншульдигунг, вир нихт шпрехен дойч! * — произнес Нил. — Я забыл отметить это в юбере. — Я говорю английский, немного, — хмыкнул таксист. — Как. Ехать. Вы. Хотите? Длинный путь — свободный, короткий — много машин, заторы, медленно. — Тогда длинный, — решил Крис. — Слушай, а может он просто хочет стрясти побольше? — тихо спросил Нил. — Не беспокойся, жадина, мне не жалко. У меня есть свои бабки, между прочим, — Крис ткнул его локтем, и искоса взглянул с усмешкой. — Я разумно экономный, а не жадный. Таксист вопросительно взглянул на них. Кажется, он не понял, что в его честности сомневаются, иначе, возможно, обиделся бы. Будь это в Лондоне, — точно бы обиделся. И показал бы расчеты на навигаторе, чтобы успокоить сомнения Нила. А потом в какой-нибудь желтой газетенке появилась бы заметка о жмотах Pet Shop Boys. Поэтому в Лондоне Нил с таксистами обычно не спорил, если не был уверен в своей правоте на сто процентов. — Поедем по длинному пути, — повторил Крис, и автомобиль, наконец, тронулся. — Сколько времени ехать? — Пять или шесть минут. — Хорошо. У метро Крис отсчитал «фюнфцейн» евро, и, взглянув на обиженно поджатые губы таксиста, добавил чаевые. Таксист тут же заулыбался, и пробормотал: — Спасибо. Я честный человек, знаете ли. В пробке бы дольше простояли. — Знаешь, по-моему, он прекрасно понимает английский, — задумчиво сказал Крис, когда такси отъехало. — Ну, по крайней мере, он нас не узнал, — пожал плечами Нил. — Кто знает, кто знает, — расстроенно протянул Крис. — Может, просто мы для него не авторитет. Нил покосился на Криса, думая, как поднять ему настроение. Карие глаза под набрякшими веками горестно смотрели вниз, губы угрюмо сжаты, и весь он нахохлился, засунув руки в карманы. Нил почувствовал себя виноватым — зачем он вообще начал эти расчеты из-за нескольких евро? — А «фюнфцейн» — это сколько? — Пятнадцать. — Хорошая у тебя память. Я вот всегда путаюсь в цифрах, — восхитился Нил. И у Криса чуть вздрогнули уголки губ, словно он старался удержаться от улыбки. Но по блеску в глазах заметно, что ему приятно это слышать. Он украдкой взглянул на Нила, будто проверял — не издевается ли? — и перехватил проницательный, исполненный искренности взгляд сквозь очки в роговой оправе. В который раз он вот так искоса взглядывал, но всегда от этого на сердце у Нила теплело, и становилось легко и радостно. У платформы Крис поднял глаза под потолок. — Смотри, этот бюстгальтер никуда не делся. Там, на перекладине, на высоте десяти ярдов, уже который день висел белоснежный лифчик. Как он там оказался — неизвестно. Нил с Крисом строили об этом кучу предположений: проделки монтажницы, любовников-экстремалов, рекламщиков нижнего белья… — А может, так и задумано. Люблю я «убан». Одна из немногих вещей, которые Нил запомнил в немецком языке, это то, что «убан» — по-немецки значит «подземка». Он любил берлинское метро, музыку его рельсов. То, как сливались в одну линию подземка и надземка. В Лондоне они отдельно друг от друга. А тут — взлеты в небо над улицами из недр земли, и нырки обратно, это так захватывает, как говорит Крис. А еще он любил веселые желтые метропоезда с гладкими сиденьями и золотисто-вишневыми изнутри вагонами, и виды из окна, когда поезд выезжал в наземные части города. И то, что немцы, в большинстве своем, не стремились отращивать модные бородки, к которым Нил всегда испытывал инстинктивное отвращение. А вот разноцветные волосы и разнообразные жизнелюбивые субкультуры, мирно сосуществующие с консервативным спокойным старым миром, ему нравились. Даже на приезжих Берлин отпечатывал свою отстраненно-нежную, прохладно-страстную ауру. Теперь, когда знойная слащавость яппи больше не была в моде, Берлин стал идеальным, говорит Крис. А самое главное — здесь Крис любит повсюду бывать с ним вместе. Как раньше. И радуется этому, широко открыв глаза. — Фантастика! Это все еще Берлин? За окнами замелькали ярко-зеленые леса и луга, а солнце стало еще ярче и жарче. — Да. Самая окраина. — Я не знал, что тут есть такое… — Порой без подсказки не найдешь того, чего хочешь, если не знаешь, где искать. И что именно. «Битте, линкс аусштайген», — мягко произнес голос диспетчера. — Выход справа, — бодро перевел Крис. — Слева, — возразил Нил. — Ну, или одно из двух, — Крис пожал плечами. Мягко открылись двери вагона. Выход на платформу оказался слева. — Ну, это если смотреть вперед, по ходу поезда, — не растерялся Крис. — А если назад — то справа. Так что я тоже прав. — Ага, конечно. Но «линкс» все-таки значит «лево». — А сам говорил, что у меня хорошая память, — со смешком припомнил Крис. — У тебя хорошая память — на цифры. Озеро было совсем недалеко от станции — за лесом. — Говорят, здесь водятся кабаны, — понизив голос, зловеще промолвил Нил. Крис вздрогнул. — Дикие? — Да. — Что-то мне не по себе. — Чтобы добраться до Земли Обетованной, надо пройти через пустыню с тиграми, — авторитетно заявил Нил, поправив дужку очков на переносице. — Со змеями, вообще-то. Если уж взялся цитировать библию, то хотя бы цитируй правильно. — Ну, или одно из двух, — он примирительно повторил слова самого Криса. Но тот заупрямился — на Криса иногда находило такое, особенно когда он знал, что прав: — Со змеями. Можешь проверить у себя телефоне, все равно ты его из рук не выпускаешь. — Точно, со змеями, — Нил погуглил, и смущенно засунул телефон в карман джинсов. Крис заулыбался с довольным видом. — Я же говорил! А кафе на берегу тут есть? — «Безумно красивое озеро! Идеальное место для романтических свиданий. На берегу озера расположено кафе», — вслух прочиталал Нил, снова заглядывая в телефон. — А у нас романтическое свидание? — Конечно! Мы сядем на берегу, и ты будешь перебирать мои кудри. — Кудри? — Крис с улыбкой оглядел лысую голову Нила. Впрочем, и сам он давно стригся под ноль. — Ну, гладить по голове. Так даже приятнее. В кафе они сидеть не стали — взяли кофе со льдом и пироги на вынос, и пошли бродить по берегу, в поисках удобного места. Озеро блистало в солнечных лучах, окаймленное зеленым лесом. Поблизости купались купальщики, бегали бегуны, катались велосипедисты, но чуть дальше места были более уединенные. Возможно, там и водились дикие кабаны. — Выбирай: люди — или кабаны? — Какой жестокий выбор. Я выбираю золотую середину. Пошли сядем у тех деревьев рядом с пляжем. Деревья росли у самой кромки озера, песок сменила зеленеющая трава. По озеру бликами бежала рябь, а трава колыхалась от прохладного ветра. Широкие покачивающиеся ветви укрывали от людей на пляже, а шорох листвы, стрекот и жужжание насекомых и пение птиц скрадывали звуки отдаленных людских голосов, создавая полную иллюзию уединенности. Крис прилег на траву, и окунул руку в прозрачную воду, вздрогнув от удовольствия. — Поверить не могу, что все это прямо в Берлине. — Да-а-а… — выдохнул Нил, наслаждаясь безмятежным ленивым покоем мира вокруг. И вдохнул полной грудью воздух, напоенный лесной и озерной свежестью. — тут просто сбывшаяся мечта. — Не мечта, а реальность, — возразил Крис. — Я хочу остаться тут навсегда. — Давай останемся, — предложил Нил. — А вид на жительство можно оформить на основании экономической независимости. Крис с насмешливым изумлением поднял брови. Но в его глазах было сочувствие. И даже, как показалось Нилу — надежда на чудо. — Сентиментальная глупость. — Можешь называть меня сентиментальным дураком, мечтателем, которому не нравится Брекзит, и который видит в нынешнем Берлине идеальный образ прошлого Лондона, но скажи, Крис, разве ты сам не хочешь того же? И разве мы не можем себе этого позволить? — Стю нас заклюет. — Не заклюет. Мы целым медиагигантам не давали себя строить, а Стю — всего лишь наёмный работник. — А как же родные? — Мы будем видеться. — Работа. — Можно работать тут. Мы и так здесь работаем. Выезжать только по необходимости. В турне или по делам. — А как мы все объясним? — Здесь дешевле. Уход от налогов и все такое. — Но я не хочу продавать квартиру в Лондоне. И студию с офисом. — А кто-то говорит о продаже? Я — нет. Вполне можно сохранить свою лондонскую собственность за собой. В конце концов, у нас там дела, работа, родные, друзья. Связи. Но одно другому не мешает. Мы можем жить здесь, и бывать там. Как сейчас, только наоборот. Крис широко открыл круглые карие глаза с легкой косинкой. — Ты правда хочешь остаться здесь жить? Почему? — Здесь я счастлив. — Почему? Нил глубоко вздохнул. — Здесь все, чего я хочу. — Что именно? — не отставал Крис, а в его темных глазах мелькали искорки. — Что… — Нил на пару секунд задумался, подняв глаза к голубеющему небу. — Ну… свобода. Забавно, что в бывшем тоталитарном государстве свободы намного больше, чем теперь у нас, верно? — Он скосил взгляд на Криса, поймал незаметную улыбку. — Драйв и умиротворение. — Индустриальность и природа в пределах города. Да, все так и есть, — согласился Крис, расслабившись, и искорки в его глазах будто затуманились. — Берлин — словно наркотик. — Словно мечта. Он прямо как… — Как что? — Как ты. Крис посмотрел на него странным отрешенно-гипнотическим взглядом. И сразу во всем мире будто не осталось никого, кроме него. — Надо же… Крис опустил глаза. В голове у Нила была бездумная пустота. Думать он ни о чем не собирался. Он снял очки, и прикоснулся ладонью к щеке Криса. Поймал мерцание испытующего взгляда, через миг скрытое сомкнутыми веками. А потом, следом за Крисом сам закрыл глаза, погружаясь в дурман грез, и чувствуя, как теплая ладонь гладит его по голове. А так и вправду приятнее. День клонился к вечеру, когда они педантично собрали мусор, оставшийся от пикника, разделили его и выкинули в два разных мусорных контейнера у кафе: один — для пластика, а другой — для бумаги. Крошки Крис скормил озерным уткам, привычным к таким угощениям, несмотря на таблички, запрещающие их кормить. Всю дорогу обратно они молчали. Крис спрятал руки между колен, и смотрел в окно. Нил вытащил телефон, открыл электронный блокнот, и записал пришедшие на ум строчки для песни: Я хочу только тебя Зимой, весной, летом и осенью Жить вот так вечно И никогда не расставаться Крис отвернулся от окна, и, вытянув шею, заглянул в дисплей его телефона. Впрочем, Нил ничего и не прятал. — А давай ненадолго заглянем в Бергхайн? Там сегодня фантастический лайн-ап, — предложил Крис, когда они подъехали к центру. Выйдя из метро на Варшауэрштрассе, они поднялись в любимый бар Криса, выпить Просекко и посмотреть на танцующих. Звучал мелодичный легкий хаус Люка Слейтера. — Потанцуем? — внезапно предложил Крис. — Разве что сидя, — возразил Нил. — Пошли-пошли, — Крис ухватил его за руку, и, невзирая на вялые возражения, вытянул на танцпол. По крайней мере здесь никто не будет их снимать — об этом позаботилась охрана, еще на входе заклеивавшая камеры телефонов посетителей спецнаклейками. В Бергхайне нельзя вести фото и видесъемку. В Лондоне такого не бывает. Куда бы ты ни поехал, всюду снимают — не себя, так других, просто так, для инстаграмов и твиттеров. А тут не было камер и любопытных пристальных взглядов. Да и вообще тут довольно темно, и в интимном полумраке все кажется безопасным. Тем более, они тут вместе, так что ничего страшного. — За что ты так со мной, — все же страдальчески пробормотал Нил, неловко перетоптываясь рядом с Крисом. Крис танцевал свободнее, ему это было нетрудно. А Нил за всю свою жизнь так и не научился танцевать как следует. — За диких кабанов. — О … но мы же их так и не увидели … — И за то, что смутил меня. Я прямо как Берлин, значит?! Мы равноценны в твоих глазах? Я согласен, что Берлин крут… но сколько ты знаешь Берлин, а сколько — меня? — Я хотел сказать … — Нил запыхался, и остановился. — Я хочу… только тебя. Крис тоже остановился, ожидая продолжения. — Ты понимаешь, о чем я. Он бы так меня не радовал, не будь тут тебя. Он замолчал. — Слушай, — сказал Крис, и крепче сжал его руку. — Слушаю. — Нет, ты музыку слушай. Слышишь? «I want you too» вздыхал на бесконечном повторе голос вокалистки. — Да… Крис коснулся губами его виска, и прошептал, щекоча горячим дыханием: — Пойдем домой. Лицо его было удовлетворенным — как будто он услышал песню, в которой растворяешься и исчезаешь, совершенно счастливый.***
Нил приоткрыл окно спальни, и в комнату вместе со свежим воздухом ворвался тихий гул естественной мелодии города; стук шагов, шелест деревьев, плеск фонтана и сердитый птичий гомон, а порой — гудение автомобилей. Автомобили здесь, на тихой улочке близ парка, ездили намного реже, чем по главным улицам. Оттого они и выбрали квартиру в этом районе. На все лады, стараясь перещеголять друг друга, пели городские скворцы. Постепенно, с шествием ночи, все остальные звуки затихали. Только щебет неугомонных скворцов не смолкал. А потом смолкли и они. Вспорхнули и улетели, растворившись в ночной тишине. — Иди сюда, Ни-и-ил, — мягко протянул грудной бархатный голос в темноте. — Иду. — Только окно не закрывай. — Почему? — Ну какие у нас могут быть секреты от моего альтер эго? _____________________________________________________________________________ * Искаженный немецкий: «Извините, мы не говорю по-немецки».