падший ангел

— Ну ты и урод! Выплёвывают столпившиеся вокруг скрюченного тела настоящие уроды, скользко скалятся, громко гогочут до икоты и выливают ушат отборной ругани. Кто-то из них бьёт своими кривыми ногами прямо в изувеченный живот, кто-то из них своими грязными кулаками квасит испещрённое мелкими ссадинами лицо, кто-то из них своей вязкой слюной оставляет на испачканной в крови коже харчки. Прошутто тоже не божий одуванчик. Стоит в стороне, монотонно крутит зубочистку в зубах и даже не предпринимает никаких попыток разнять драку. Пока. Сколько раз за всю жизнь он влезал в такие перепалки, до потери сознания избивал ничего не понимающих жертв, оставляя на их руках сетки порезов с инициалами своего имени. Но от чего-то парня, сейчас сжимающегося на грязном полу коридора в позе эмбриона, за пролетевший как один день год обучения в одном из самых престижных университетов Италии, он так и не удосужил вниманием своих лакированных туфель на стройных ногах и золотых колец на тонких пальцах. Наоборот. Когда изверги всё-таки решают оставить в покое почти бездыханное тело, подрагивающее в беззвучной истерике, ноги сами несут к нему, руки отточенными движениями прощупывают пульс на запястье и именно в эти секунды сердце стучит как бешеное, а лоб покрывается нервозной испариной. Но Пеши — живучий гад. — Ты опять меня напугал. Пеши улыбается кровавой улыбкой и тянет пухлые руки навстречу острым сине-чёрным ботинкам, приподнимает немного голову на полу вверх, смотрит преданно и благодарно. Солнце озаряет светлую копну волос и в эти секунды дьявол расфокусированным взглядом видит над ней что-то на подобии нимба. — Ан… гел? Я умер? В ответ сначала тишина, а затем низкий смех. — Ну нет уж. Не дождёшься. И так изо дня в день. Но Прошутто в принципе не был против марать свои руки и костюм в крови. Руки тщательно отмоются с мылом, костюм выбросится, а затем купится новый. А Пеши был такой один. Почему-то Прошутто именно так и думал. Когда впервые увидел непонятную копну зелёных волос, продолговатое лицо с носом-крючком и небольшой, но довольно выпирающий живот, обтянутый чёрными лосинами. Почему-то каждый раз, вытаскивая Пеши из дерьма, Прошутто думал, что спасает не какого-то очередного уродца, судорожно прижимающего ноги к голове, а целый мир, который вот-вот исчезнет навсегда, и Прошутто будет винить не тех, кто уничтожил его, а себя за то, что не спас и не сохранил его. Винить себя Прошутто не хотел. Терять Пеши — тем более. Он снова пачкает руки в его крови и чувствует что-то странное внутри, когда видит распластавшееся на полу тело с рвано вздымающейся грудью, повисшими вдоль туловища руками со множеством гематом, длинные ноги с разорванными брюками и виднеющимися синяками на коленях. В уголках глаз собирается солёная, разъедающая глаза влага. Смотреть до тошноты противно, но в то же время взгляд отвести невозможно. Холодная вода немного приводит в порядок обоих и разбушевавшееся не на шутку сердце пуще прежнего бросается вскачь, когда Пеши начинает шевелить губами, выдавливая из себя бессвязные звуки. — Молчи. Пеши покорно замолкает. Глаза меланхолично открываются и закрываются, заплывшие от сильных ударов. Руки со сбитыми в мясо костяшками слепо шарят по полу, ищут за что ухватиться и тогда живая тёплая ладонь подхватывает мертвецки холодную, гладит линии жизни на ней, целует боязливо, аккуратно. Прошутто водит острым носом около запястья, пачкает его в крови и благодарит Бога (хоть и не верит в него), снова, за то, что спас его Пеши. Его? Что за вздор? Прошутто не знает, сколько он так просидел рядом с еле дышащим Пеши. Прошутто не знает, сколько раз Пеши сплёвывал кровь в его ладони и кашлял бордовыми сгустками прямо на клетчатые рукава его пиджака. Прошутто не знает, сколько времени понадобится для того, чтобы проглотить ком, стоящий поперёк горла и наконец высказать всё то, о чём парень думает холодными днями и горячими ночами, выстанывая имя непонятной копны зелёных волос, продолговатого лица с носом-крючком и небольшого выпирающего живота, обтянутого чёрными лосинами. — Пеши. Мой падший ангел. Прошутто снова притягивает его руку к своему рту, слизывает ещё не застывшую кровь на разбитых в мясо костяшках и благодарит Бога (хоть и не верит в него), снова, за то, что у него есть его Пеши. Его? Падший ангел.