Криптонит

      В комнате было тепло и уютно. Пахло домашним печеньем и до одури сладким кофе. Кайл аккуратно ставит наполненную до краев кружку на кухонный стол, разбавляет кофе сухим молоком и пятью чайными ложками сахара.       Молча перемешивает, делает небольшой глоток на пробу, обжигает язык. — Чува-ак, — пропел Кенни, а затем захихикал.       Противно. Словно гиена. — Хорош, — прервал его Кайл, и язвительные смешки плавно перешли в гогот.       Маккормику было весело. Весело, тепло и уютно. А еще вкусно пахло домашним печеньем и кофе.       Брофловски веселья не разделял. Однако против воли улыбнулся.       За окном шумели сухие листья, дребезжащие под порывы сильного ветра. Кажется, ночью обещали ливень. Может быть, Кенни пришел только поэтому, но, быть может, ему попросту грустно.       Да, ему бывает грустно, и даже очень. А еще часто. Стэн заметил это, когда стягивал потрескавшийся отцовский ремень с тонкой мальчишечьей шеи. Кенни тогда было особенно хуево. Маршу, кстати, тоже.       И было не один раз. Много-много бесконечных попыток отречься, и все как одна, сука, прогорели.       Хотелось выйти на улицу, вслушаться в ветряной гул и тихо взвыть. Но вместо этого Кенни жевал остывшее печенье. Глотал, практически не пережевывая, а потом начинал болтать с набитым ртом, пока в очередной раз не давился.       Все шло своим чередом. Правда конец осени выдался особенно теплым.       Вечером, все еще будучи в доме Брофловски, Кенни принимал свои лекарства. И Крэйг принимал его лекарства тоже. В недельном объеме за один раз. Было больно, и боль спазмами отдавалась по всему телу. Хотелось блевать и горько-горько плакать. А еще целоваться, но слезы вперед.       Два бездыханных тела лежало поперек кровати в родительской спальне. Грудная клетка изредка приподнималась и у того, и у другого, но в целом они выглядели не живее жареной курицы, приготовленной Миссис Брофловски на день рождения старшего сына.       Пальцы Маккормика слегка дрожали, когда перебирали черные как смоль волосы. — Это в последний раз, серьезно, — почти строго произнес Крэйг, вздрогнувший от чужих прикосновений. — Что? — Что? Я молчал.       Восемь таблеток им вполне хватило. Хватило даже с лихвой. Их желудки еще долго будут вспоминать шестнадцатый день рождения Кайла, жареную курицу в соусе терияки, передоз, ягодный тортик и пару литров пива. Определенно. Это было легендарное комбо.       Было больно смотреть на экран смартфона расширенными зрачками. Еще больнее было вставать с постели, чтобы выпить хоть что-нибудь. Это было необходимо, ведь во рту не было ни капли слюны, лишь вязкая, горькая пена.       Кенни нехотя перевернулся на другой бок, проследил за движениями выходящего из комнаты Такера и почему-то заплакал. А через десять секунд про это забыл. — Куда ты ходил? — Спросил он потом без особого интереса. — Честно сказать? Я забыл.       Крэйг так редко улыбался ему. Но тогда он смеялся в голос. Не над Кенни, не над его глупыми отросшими волосами или ржавыми крапинками на носу, а вместе с ним. И от этого припекало. Даже от вечно холодных кончиков пальцев разило теплом.       В комнате становилось душно. Крэйг почему-то стал часто дышать и неугомонно ерзать. Картман, заглянув в комнату, послал ему воздушный поцелуй и прошел дальше. Кенни не мог найти силы, чтобы хотя бы приподняться. Вместо этого он вытянул правую руку в сторону побледневшего Такера, легко, почти невесомо коснулся покрывшегося испариной лба. — Порядок, Такер? — Это прозвучало несколько грубо. Маккормик попросту пытался скрыть свое волнение и девственный румянец на щеках. — Хуево, — не своим голосом прошептал Крэйг. Он жмурился, зарывался руками в волосы и тихо постанывал, — когда это кончится? — Никогда, — улыбаясь в потолок, ответил Кенни. Потому что ему было хорошо.       В тот момент, когда Такер жадно хватал посиневшими губами воздух, Маккормик улыбался во все тридцать два. Было не по-осеннему тепло, особенно в районе живота. Словно миллионы язычков пламени бережно касались юношеской кожи, не оставляя после себя ожогов, лишь приятное памяти послевкусие.       По впалым щекам катились слезы, но Крэйг не помнил, почему начал плакать. Все, что касалось его раздумий, в данный момент целовало нежную кожу предплечья. Было так больно, но от этого так хорошо. А невесомые поцелуи все обжигали вздутые вены.       Хотелось сорваться. Подняться, ударить так сильно, чтобы скинуть с кровати, а потом спуститься на пол и сжать до хруста костей. Хотелось большего. И поскорее отрезветь. И вспомнить, что было хотя бы десять секунд назад.       Такер больше не разбирал, что ему говорил Кенни. Казалось, что он находится под водой, на самом дне. Там, куда не доберется ни единый лучик солнца над осенним Колорадо. Зато Крэйг чувствовал каждое движение ресниц над своей кожей, будто все его рецепторы сосредоточились только на касаниях чужого тела.       Губы мягко мяли чужие. Холодные и влажные ладони, поймав друг друга, сцепились, переплетая длинные мозолистые пальцы. От темных волос пахло домом и корицей. От куртки Кенни воняло пивом, а от кожи почему-то веяло домашним печеньем. И до одури сладким кофе.