***
Дорога для Хосока была невероятно долгой. Эти двое постоянно доставали своими конечностями до альфы, умудряясь болезненно стукнуть его несколько раз. Когда Чон доехал до дома и завёл машину в гараж, он пулей оттуда вылетел, не желая дольше оставаться с ними в замкнутом пространстве. Хосок направился в гостиную, в которой его дожидался Юнги. — А, это всего лишь ты, — с неким разочарованием. Ну, может не только его… Юнги снова уселся на мягких подушках дивана, устремив всё своё внимание на проход, откуда появился его муж. — Вообще-то, обидно, — губы Хосока из улыбки перешли в надутое состояние, он сел рядом, подхватывая с журнального столика кусок домашней пиццы. — Ой, не бубни, — Юнги отмахнулся и, не переводя с двери глаз, продолжил: — А какой он, омега этот? — Не знаю, — пробормотал с набитым ртом, мыча от наслаждения, так как муж для него лучший повар. Юнги удивлённо посмотрел на него, безмолвно требуя продолжения. Хосок отложил тарелку, приблизился к омеге и оставил короткий поцелуй на ошарашенно приоткрытых губах. — Он запретил кому-либо смотреть на омегу. Хотя по пути до машины многие увидели интересную сцену того, как Гук нёс его на руках. Ну и остальные в кабинете также свидетели, я тогда в машине был. Ты ведь сразу учуял бы, что я вошёл в здание, где продают секс, и вырвал бы мне член своими прелестными коготками. На последнем Юнги самодовольно ухмыльнулся. Было дело, ревность у омеги страшная. Да и аромат персиков всё перебивал, так что, учитывая творящееся в салоне автомобиля, он к альфе не придрался бы во всяком случае. — Носил на руках типа вот так? — Юнги даже привстал, с интересом наблюдая, как Чонгук держит омегу, на плечах которого висит его пиджак. Младший брат прошёл через всю комнату, даже глаз не раскрыв, всё поцелуем прижимался к губам парня, обвившего его руками и ногами, и чуть было не споткнулся на первой ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж. — Невероятно, — заворожённо и на выдохе сказал Юнги, медленно опустившись на своё прежнее место. — Чонгук ведь далеко не одуванчик. Я имею в виду, что он так несёт его, вау… То есть, если бы Гуку не хватало секса, то он закончил бы свои дела с ним ещё у Ёнджэ, а сейчас… Да он же его в спальню несёт! Он сумел сохранить себя в штанах. Мой братик вырос. Хо, милый, пойдём, не будем им мешать. Да и насколько бы не были эти стены шумопоглощающими, наверняка, мы всё услышим даже отсюда.***
Чонгук оклемался от пьяных поцелуев, лишь дойдя до кровати в своей комнате. Солнце только-только к горизонту спускается, оранжевым красит мраморную кожу омеги, который стоит перед ним, держась за протянутую руку, смотрит прямо в глаза своего нового владельца и доходит до самых тёмных уголков его погрязшей в грехах души. Альфа встал на расстоянии, однако держится за него, чтобы ощущение, что не иллюзия, что омега не исчез, что тут и его, что только знака на продолжение и ожидает, не покидало и придавало мужества не накинуться голодным зверем. Чимин наконец-то до воздуха дорвался, дышит загнанно, его грудь часто вздымается, кожа мурашками покрылась от холода – альфа его обнимал, и он себя словно в печи в аду чувствовал, сгорал в его руках и о спасении не молил – оно там же находится. Сейчас лёгкий мороз пробирает до самого нутра, подталкивает прямиком к альфе кинуться, но Пак и двинуться не может: от того, как Чон его глазами пожирает, живым себя чувствует – нужным. Чонгук скользит взглядом по всему его стану: глаза его особенно заманчивы, там словно непроглядный туман, за которым можно найти её, и это удастся, если приложишь все свои усилия и чувства. Альфа впервые провала боится, впервые в своих возможностях не уверен, но он строго убеждён, что от этого омеги не откажется, себе оставит, даже если придётся цепями приковать. Чонгук смотрит ниже, представляет, как развратно эта самая цепь на изящной шее смотрелась бы; языком по зубам проводит, на них кровь от меток по всему его телу ощущает, и чувствует, что внутренний зверь с ним в согласии впервые за долгое время. Альфа смотрит на утончённые ключицы, плечи и грудь, своими поцелуями, алые следы оставившими, любуется, уже испытывает желание ещё засосов понаставить. Глаза опускаются на плоский бархатный живот, порой судорожно сжимающийся от волнения и предвкушения, вид ещё ниже слишком порочный. Чонгук ещё в машине ему пуговицу кожаных штанов оторвал, цепь, кстати, тоже теперь разорвана, оттуда проглядывает сильное возбуждение, скрытое за последней преградой в виде белья, от которого Чон хотел избавиться ещё в кабинете Ли. Оставшаяся на омеге одежда вся влажная, почти мокрая, от смазки, кружащей голову своим запахом. Бёдра округлые, даже мощные, Чон лишь от желания их сжимать ещё больше возбуждается. И есть ещё эти маленькие пальчики на аккуратных ладонях, альфа держится за одну, и его нежностью затапливает. Он думает, что, кроме Юнги и папы, Чимин является первым омегой, вызвавшим в нём подобную теплоту. Однако сейчас это тепло пожары внутри устраивает, оставляет после себя лишь желание к Паку прижаться и не отпускать до рассвета, а может и второго рассвета, и третьего, и далее, и далее. — В ближайшее время ты эту спальню не покинешь, — разрывает застоявшуюся тишину Чонгук, свои желания озвучивая. Чимин будто спотыкается на вздохе от того, как альфа целенаправленно к нему подошёл, чувствует волоски, вставшие дыбом на загривке. Он кладёт ладони на его плечи, хочет поцелуй долгожданный получить, но Чонгук медлит, надышаться им хочет и справиться с этой целью не в силах – всю жизнь на это потратит и всё равно не справится. Альфа чуть приседает, взгляда не сводя, берёт за бёдра омегу и поднимает, чтобы на постель опустить, приходя в восторг от того, как гармонично он смотрится на его простынях. Чон проводит ладонями по всему его телу, спускается, оглаживая каждый участок, и до штанов доходит, начиная избавлять омегу от них. Кожа трудно поддаётся, тем более влажная, но Гук не сдаётся – хоть ткань порвёт, хоть за нож возьмётся, чтобы разрезать, но обязательно его оголит, до ног его доберётся и там начнёт следы свои оставлять. — Знаешь, был у моего брата в детстве кот. С одной стороны, они сущие дьяволята, с другой – маленькие ангелочки. Этот комок шерсти постоянно у меня вещи воровал, но только на моих коленях он мог спать и шикать на всех, кто хочет его увести. Смотрю на тебя, — гладит по голеням, поднимаясь всё выше, — и решить не могу, чертёнок ты или же ангелок. Поэтому будешь моим котёнком. У Чимина всё внутри поджимается, а снаружи лишь пальцы, вцепившиеся в простыни. Так и с подобной лаской к нему обращались очень давно, воспоминания дрожью по телу простираются, приходится откинуть их подальше, вновь вернув всё внимание на альфу, который ладонями его ноги раздвигает, поглаживая кожу внутренней стороны бёдер. — Не нравится? — тут же замечает замешательство омеги, оставляет ноги в покое и ближе к лицу приближается, нависнув сверху и проведя пальцами по скуле, целуя в другую щеку. — Если не хочешь, то не буду так называть, — шепчет в ухо, спустившись губами к шее. — Нравится. Ресницы трепещут, дыхание то и дело обрывается. Альфа на нём тяжёлый, горячий, но такой сейчас нужный. Чимин не может объяснить это чувство, но знает, что такого никогда не испытывал. От него легко отказались и избавились, а он льнёт к незнакомцу, ища в его объятиях спасения. Пак не дурак – он понимает, что всё закончится после утоления желания; единственный вопрос: когда это желание утолится? Омега хочет, чтобы ответом было «никогда». Чимин дрожащими пальцами вцепляется в чужие плечи, сжимает сорочку, которая чуть ли не по швам трещит. — Я буду твоим котёнком, хозяин, — омега голову поворачивает, пытается губы найти. Чонгук медленно привстаёт, в глаза смотрит и произносит слишком холодно для теплолюбивого Пака: — Не используй это вульгарное слово. Альфа угрожающий вид убирает, когда замечает в глазах напротив испуг, набирающий обороты, он припадает к алым от стольких поцелуев губам, снова их терзать начинает, возвращая пламя, разгорающееся меж ними быстрее спички. Поцелуи эти глубокие, будто душу высасывающие, после них Паку голову кружит, он держится за спину альфы, как за проводник, помогающий ему на плаву оставаться. Чимин его запахом дышит, пылать начинает, наполняясь жизненно необходимым воздухом с его ароматом, благодаря которому себя возрождающимся ощущает – недостающую часть себя в этом альфе видит, всё ухватиться за неё силится, отчаянно цепляясь пальцами. — Ты мой, — рычит в губы, потираясь о возбуждение Пака своим сквозь брюки, — я не твой хозяин, но ты мой омега, котёнок, — Чонгук опьянённо его шею кусает, чуть ли метку не оставляя, думает, что пока рано и что с этим можно на пару часов повременить, пока омега к нему не привыкнет и сам не потянется. Чимина словно током прошибает, подбрасывает на месте и всё тело напрягается в раз; он чувствует, как сорочка трещит, и пальцы горят от прикосновения с голой кожей его спины. Чонгук безумно усмехается, восторгается взаимной ненасытностью и откидывает обесценившуюся тёмно-бордовую ткань. Он не спешит лечь на омегу обратно, довольно любуется красными следами его страстных поцелуев на молочной коже, руками хватается за ноги, согнутые в коленях, и гладит их, чуть ли не царапая. Омега выгибается всё сильнее и хватается за подушки, когда Чон разводит бёдра в стороны и когда прохладный воздух лижет промежность, истекающую смазкой. Чонгук приподнимает его за бока, придвигает к своему твёрдому члену, черты которого через брюки ярко ощущаются, и вжимается с силой, имитируя толчки – всё наслаждение этим омегой продлить пытается. Чимин оторвать взгляда от возвышающегося альфы не в силах, тот слишком желанен, от каждого прикосновения Пак сгорает, чувствует, как словно ожогами покрывается; его в жар бросает, когда Чон прижимается к его входу с желанием проникнуть, энергия так и переполняет его, побуждая к альфе ближе быть. Чонгук больше не может и не хочет сдерживаться, он отпускает Чимина, брюки расстёгивает, снимая их полностью, и в процессе видом покрывшимся испариной омеги наслаждается. Чон накрывает его тело собой и от касания кожи о кожу с ума сходит, целует и руками блуждает по пышущему жаром Паку, в итоге проскальзывая пальцами между ягодицами и дразня тем, что не спешит засунуть их внутрь. Чон кусает и лижет, ощущает себя зверем, дорвавшимся до куска сочного мяса, на шее останавливается, этим странно соблазняющим мурчанием, доносящимся из горла и не похожим ни на какое, упивается – омега его удивлять не перестаёт. Пальцы, которые его душу теплом заполняли минутами ранее, на спине сейчас живого места не оставляют, царапают и побуждают к действиям. Чон отлипает от омеги, чтобы перевернуть его на живот, припасть к спине и лопаткам, руками спускается до поясницы, заставляя прогнуться, оттопырив упругие ягодицы, чтобы тут же меж ними пальцами скользнуть. Кожа омеги бархатная, только и ждёт, чтобы её всю покрыли собственническими следами, она сладостью отдаёт – Чон лижет упоённо и вкус персика на языке чувствует. Он кусает Пака в шею, слышит, как тот рвёт его подушки, когда первый палец внутри оказывается, и касается другой рукой его члена с капающим предэякулятом на конце. Чимин извивается, всё ближе к стояку Чона жмётся, потираясь опьянённо; он часто дышит, на стоны то и дело срываясь, мурчание в мяуканье переходит, стоит альфе ещё палец добавить и пройтись им по простате. Грудь сверху раскалённым ковром лавы на нём лежит и терять контроль заставляет, Чимин полностью отдаётся, забываясь в его руках. Омега настолько соблазнительный, настолько податливый, Чонгук его кожу целует и понимает, что лучшего в жизни не испробует, он сжимает его в своих объятиях, доводит до исступления, кусает тонкую шею, поднявшего голову Пака, ароматом его задыхается и быстрее ладонью двигает, разрабатывая и желая как можно скорее войти в него уже членом. Альфа разводит пальцы, утопающие во влажности узкого прохода, добавляет третий и вырывает из глотки омеги более громкие стоны и подобия скулежа. Чон целует губы извивающегося Пака, наслаждается тем, как вибрациями проходятся по собственному телу все издаваемые им звуки, языком орудует в его рту, переплетаясь и проходясь им везде, куда только достаёт; слюна стекает по подбородку, капает на истерзанную подушку, которую таковой уже назвать сложно, она розовым окрашивается, и альфа сначала думает, что это губы омеги истекают кровью от их пыла, но после чувствует, как у него язык щиплет при очередном развороте в поцелуе – оказывается, это он о клыки Пака режется. Чон даже не думает прерывать ярость, с которой он упивается омегой – слишком сладок, слишком желанен, слишком развратен и просто слишком. Альфа пальцы убирает, размазывает смазку по своему члену и приставляет головку ко входу, сначала ведя по кругу, дразнясь, а после давая их пламени сжечь последние преграды, если таковые были. Скользко, мокро, горячо. Чонгук толкается раз, два, Чимин принимает его полностью, поддаваясь бёдрами навстречу и переплетая собственные пальцы с чужими, когда те уместились рядом с его головой. Альфа останавливается внутри, чтобы оттянуть скорую разрядку, он на устах сосредотачивается, даёт омеге воздуха вдохнуть, целуя более лениво и тягуче, посасывая губы, которые давно уже покалывают от такой чувственности и влечения к ним. Чимин открывает будто слипшиеся веки, видит глаза Чона, смотрящие в его собственные, Пак удивляется, что не отпугивает собой, чувствует, что наоборот член альфы пульсирует сильнее, а пальцы крепче обхватывают его собственные и будто шепчут, что он рядом. Омега бесшумно проливает слёзы одну за другой, опускает голову на подушку, устав держать её в таком состоянии, он плачет еще обильнее, когда Чон выцеловывает каждую слезинку, до которой только достаёт. — Ты прекрасен, не прячься от меня, котёнок, — Гук мягко касается губами его скулы. — Твои глаза красивые, посмотри на меня. — Как давно ты понял? — проговорил в подушку, после повернув голову и медленно решившись вновь раскрыть веки. На Чонгука смотрели серые глаза с вертикальными зрачками, расширенными из-за возбуждения и мрака ночи, понемногу окутывающего их. Радужка серебром светилась, искрясь и переливаясь благородным цветом, завораживала и манила, как и весь омега. Чонгук встречал таких несколько раз в своей жизни. Один, к примеру, жил с ним долгое время, но в итоге вышел замуж за лучшего друга. — В машине сомневался ещё, — альфа утешает его своими поцелуями, одной ладонью переплетённые пальцы сжимает, другой гладит его от лопаток до бёдер и обратно, — когда увидел свой разодранный пиджак, то окончательно убедился. Котёнок, ты исцарапал мой костюм, простыни и подушки, у тебя клыки и глаза кошачьи, конечно же я понял. Ты мурчишь и мяукаешь, — Чон начинает двигаться внутри медленно, приводя в действие это самое мурлыканье – сначала сдавленное, после более громкое и во всё горло. — Блять, это так возбуждает, — хрипит альфа, припадает к шее, всасывая кожу на ней, он дрожью его упивается и толкается более напористо. — Мини, у тебя язык шершавый, и это одна из самых развратных вещей, которую я ощущал. Больше ни с кем целоваться не хочу – лишь с тобой. Только не плачь больше, котёнок. Я все твои слёзы поймаю и не дам им упасть на землю. Чонгук немедленно доказывает свои слова, когда губами ловит солёную каплю. Чимин мурлычет, не умея контролировать это во время возбуждения, он плачет от речи альфы, который вселил в него надежду. Омега молится, чтобы она не была разрушительной, чтобы разрослась и счастье ему подарила и чтобы не строила влюблённые иллюзии, которые сломят его окончательно. Гук распаляется от покладистости Пака, по его изгибам ладонями проводит, отзывчивостью омеги одурманивается, его запах смешивается с омежьим, и Чон теперь только им дышать согласен – иначе воздух не жизнь дарит, а мучает и заставляет как можно скорее утолить желание дорваться до Чимина. Он ложится на спину Пака, они дышат вместе, их сердца бьются в унисон и мысли лишь друг о друге. Альфа теперь только им живёт. Омега только для него теперь тоже.***
Чонгук просыпается от желания чихнуть, которое то и дело появляется и отступает. Он открывает глаза, видит потолок своей спальни и через секунду картинка смазывается. Подобное повторяется ещё пару раз перед тем, как альфа решает проверить, что же маячит перед носом. В ладони оказывается длинный кошачий хвост пепельного цвета, а под боком находится обнажённый омега, которого даже простыня не прикрывает, только солнечные лучи. Его кожа вся усыпана многочисленными укусами и алыми следами от засосов, в ворохе волос мелькают ушки с округлыми концами, порой дёргающиеся то ли от ветерка от дыхания альфы, то ли от звуков, которые чувствительный слух может уловить; шея, плечи, лопатки – взгляд блуждает по аппетитному телу, из копчика вырастает хвост, который в наглую прервал его сон. В наглую ли? Чонгук сейчас даже рад проснуться рано, проспав всего ничего, ведь перед собой и под рукой такое чудо. Альфа отпускает зажатый хвост, тот тут же обвивает его тело и легонько поглаживает спину, покрытую царапинами, которые ещё долго будут затягиваться. Чон кладёт ладонь у его основания, водит ею по упругой и бархатной коже, пару раз схватив крепче, впиваясь пальцами. Кажется, утренний стояк требует разрядки. Альфа наваливается на спину омеги, мажет и утыкается носом в шею, втягивая их смешанные запахи, и впивается зубами в метку, оставленную ночью, сразу же будя этим Пака. Чимин вскрикивает от боли, голос в конце на громкое мяуканье и шипение срывается, и омега разворачивается в его руках, собираясь цапнуть когтями в отместку, но сразу же в капкане Чона оказывается. Пак больше не замечает ужасного жжения у основания шеи, рядом с загривком, он натыкается взглядом в бездонные глаза, цвета тёмного шоколада, смотрит на его губы, на которых багряные следы собственной крови из метки, воспоминания вчерашнего вечера и сегодняшней ночи проносятся в памяти, заставляя немедленно залиться краской. У омеги богатая сексуальная жизнь, но вчера альфа ему показывал не только её – он вовлекал его в глубокие поцелуи, жаркие объятия и горячие движения тел, он окутал его своим желанием, он смотрел на него, как на равного, как на того, кого мог бы любить. Пак в каждое своё действие вкладывал «люби меня». В груди ухает сердце, в низу живота разгорается пожар, всё нутро тянется к альфе, а Чимин позволяет ему в поцелуй себя вовлечь и обнять руками, жадно ухватившимися за бёдра. Чон ноги его разводит, с вожделением потирается о вход, продолжая целовать всё глубже и страстнее, он ублажает ладонями гибкое тело, непослушный хвост ловит, побуждая омегу задыхаться от острой чувствительности, и кусает пухлые губы, словно его кровью пытаясь насытиться. Альфа толкается, понемногу больше с каждым разом, смазка выделяется всё обильней, Чон вспоминает её вкус на своём языке и дуреет от этого, рыча в поцелуе и срываясь на более скорый темп. Чимин ногами обхватывает его и подаётся навстречу при каждом движении, он не знает, как свою зависимость ещё показать, поэтому оставляет следы своих когтей, разрывает поцелуй, чтобы клыками в метку на альфе вонзиться. В спальне пахнет ими, сексом и похотью, страстью и кровью – невероятное сочетание и ни с чем несравнимое. Пак откидывается обратно на постель – подушки давно растерзаны и утеряны – даёт волю альфе припасть к своей шее, и ласкает его слух своими специфичными стонами. Снова неповторимый оргазм, снова узел, скрепляющий их, снова нескончаемые поцелуи, от которых уже челюсти болят, но желание быть ближе пересиливает всё остальное. — Котёнок, когда у тебя течка? — альфа плавно и тихо двигает тазом. Чимин знает, как управлять своим телом, – сцепка проходит особо ярко. Он сжимается вокруг члена или расслабляет тело, его хвост достаёт до места их скрепления и невесомо гладит, делая ощущения более яркими. Пак мрачно вспоминает, что его сослали к Чону именно из-за… — Сегодня, — хрипло слетает с губ. Омега жмурится, ему стало отчаянно боязно. Они встретились вчера, провели все часы знакомства в постели, они чужие люди, Чон может и не вспомнить о нём через сутки. Прокатилась первая слеза. Альфа выгонит его, как только узел спадёт, отправит на всякие проверки и процедуры, чтобы тот не забеременел. Вторая и третья слёзы. Чонгук выбросит его после или же отдаст кому-то из подчинённых как ненужную вещь. Лицо кривится, заливается алым, Чимин отворачивает его, не контролирует свои эмоции – он уже погряз в Чоне. Дыхание становится прерывистым и болезненным – их запахи смешанные, Чимин страшится, что больше не учует его. Он с трудом опускает ладони с плеч, ногами больше не держится и хвост вяло ложится на постель. Он никому не нужен и никогда не был. — Мне ждать котёнка или, может, родится человек, как я? — приходит в себя. Альфа ненавидит себя за то, что слишком долго задумался, не заметив, что Чимин покрывался слоем безнадёжности и одиночества. Чон подхватывает его бёдра, заставляет обратно ногами обнять себя, повторяет с руками и снова кусает в метку – она теперь не просто на коже – она под ней – в сердце и в душу пробирается с каждой каплей крови, что стекает с плеча на простыню. Вокруг настолько пахнет ими двумя, что альфа прежде не заметил особого аромата, который присущ течным омегам. Он так ошибся. Котёнок из-за него плакать начал. Чонгук, не размыкая собственную челюсть, направляет омегу в сторону своего плеча, намекая, чтобы он раскрыл рот, чтобы клыки кошачьи выпустил, впиваясь в его плоть, чтобы быть связанным не только через похоть. Чонгук альфа, он здоровый, широкоплечий и крепко сложенный, его тело закалено благодаря семейному делу и тренировкам. Чимин перевёртыш, он хрупкий в человеческом виде и от обычного омеги его не отличить, однако сейчас он смыкает свои руки, ноги напрягает, зубы острые и глубоко проникают – ещё немного и объятия убийственными будут. Чон старается дать омеге время, чтобы прийти в себя, и так же обнимает его. И не понять – они задушить друг друга хотят или показать взаимность их зависимости и привязанности. Их отпускает одновременно. Они смотрят в глаза друг другу, вчитываясь во взгляды напротив, припадают голодно к губам, словно часами напролёт не этим занимались, испивают свою-чужую кровь, в точности хищники, и разжигают ту, что бурлит изнутри. Их связь судьбой заготовлена для них. Они поняли это ещё во время первого пересечения взглядов, просто жизнь, потрепавшая обоих, заставила их не понять очевидного и не увидеть истины. — Котёнок, мой сладкий, — Чонгук не хочет разрывать поцелуя, произносит почти что не убирая языка, который в чиминов рот стремится постоянно. — Я твой… твой, — и метка пульсирует, напоминая об этом.***
Хосок и Юнги уже устали делать работу Чонгука. Младший до сих пор из спальни не выходил, только за едой, которую прислуга приносила к двери, чтобы после с руки накормить омегу, лезущего на его колени. Течный Чимин осмелел, да и Чон ему постоянно о красной нити, тянувшейся из их меток кровавыми поцелуями, напоминал. Так вот, Юнги приходил к нему домой, сидел на кухне или в гостиной, попивая чай с мятой, и каждый раз его взгляд в сторону лестницы был направлен. Омега узнал в Чимине своего и всё ждёт возможности поговорить с ним. Юнги пока не знает, о чём именно, но уверен, что поймёт, как только увидит. Однако проходит день, два, а эти двое и не спешат спуститься, и из комнаты наверху доносятся звуки определённого характера. Омега давно привык заставать брата с другими, но в этот раз всё иначе. У Юнги обострённые чувства, он может ориентироваться в пространстве с закрытыми глазами, используя даже один лишь нюх, но он заходит в дом брата и теряется в ощущениях, потому что всё слишком ярко и всё пространство забито ароматами этих двух, начиная с порога. В первые дни Юнги уходит оттуда через несколько минут, больше не в силах дышать через рот. После подобных визитов Хосок водит его в душ, чтобы смыть чужие запахи, оставив только свой. Спустя неделю домработник передаёт омеге слова, что господин до сих пор не покидал свою спальню ни на минуту. На десятый день Юнги решительно стучится в дверь, но в ответ доносятся лишь звуки секса. На конец второй недели, уже выпивая третью подряд кружку мятного чая на кухне, омега замечает пепельную макушку, любопытно подглядывающую из арочного прохода, ведущего в гостиную. — Стоять! — Юнги срывается с места за ускользнувшим омегой, чуть ли не опрокидывая чай. Будь омега обычным человеком, то не смог бы найти Чимина, так как тот будто исчез, стоило только выйти вслед за ним. Однако Юнги прислушивается к своим чувствам, и через пару секунд слышит быстрый топот множества лап. Он срывается с места, игнорирует открытую входную дверь, через которую сбежал Пак, и направляется к стеклянной, ведущей на задний двор. Стоит только открыть её, как тут же доносится лай собак и кошачье шипение. — Специально же держит, подразнить меня хочет, — закатывает рукава и раздражённо бурчит, сетуя на выходку Гука, решившего, что будет полезно (читать уморительно) держать псов как ещё один способ для охраны. Юнги разминает шею, расстёгивает верхнюю пуговицу нежно-голубой лёгкой сорочки и прочищает горло, чтобы, подойдя вплотную к одному из деревьев, превратить обычное кошачье мурчание в гортанное и мощное, схожее с рычанием львицы. Что ж, Юнги доволен проделанной работой, под конец шикая на затормозившего смельчака, и вольной походкой с присущей ему ленцой доходит до дерева, на одной из ветвей которого уселся серый пушистый кот. — Спуститься не хочешь, малыш? — то ли ухмыляется, то ли улыбается – этот омега моложе него и пушистая шёрстка делает его миниатюрным и милым, поэтому Юнги даже не хочет обижаться на то, что тот убежал от него минутой ранее. Чимин прежде пересекался с себе подобными, но и те имели схожую с ним судьбу – проданы своей же семьёй – от того и были зашуганными и поломанными, этот же стоит с гордо расправленными плечами и прямой осанкой, смотрит с теплотой во взгляде и руки протягивает. Пак не ожидает от незнакомцев чего-либо доброго, но этот пахнет… домом, который в историях, полных счастья встречается, пахнет своим родным. Чимин закрывает глаза, полностью расслабляясь и втягивая коготки обратно, и позволяет забрать себя на руки. — Наконец-то братец избавится от этих псин, — мягко говорит Юнги, поглаживая за ушком и у шеи котёнка в руках. — От тебя так вкусно пахнет, — он утыкается носом в шёрстку и втягивает воздух, заходя в гостиную. — Чую трёх малышей. Ах, надеюсь, в семье будет новый котик, — чуть ли не мурлычет, зарываясь в мех. — Поздравляю, Чонгуки, — щипает щеку застывшего брата, — остепенишься и перестанешь гулять. Наконец-то использовал свой член с пользой, — отпускает и хлопает по уже покрасневшей коже. Чонгук останавливает направившегося к дивану хёна и молча забирает Чимина, который успел зарыться головой в сгиб локтя омеги. Чон держит Пака перед собой, выжидает пока тот не откроет глаза, замечает боязно суженные зрачки и волнительное частое дыхание. — Так это правда, — слетает вместе с выдохом. Кривоватая улыбка, будто ошалелая, сначала трогает его губы. По мере осознания Чон притягивает омегу к себе, дышит им и пытается почувствовать то, что его человеческий нюх пока не способен. — Котёнок, люблю тебя, — пару раз смеётся неверяще и судорожно, — я буду отцом, — не слушающимся голосом проговаривает. Его обнимают человеческие руки и не дают полностью на пол осесть, ведь ноги больше не держат, все силы уходят на то, чтобы сердце от нахлынувшего счастья не разорвалось. Чимин прижимается губами ко лбу альфы, разглаживая морщину от заломленных бровей; его шею щекочет горячее и прерывистое дыхание. — И… я люблю, — только-только учится говорить о своей привязанности, чтобы после не последовал удар в спину. Чимин, перебирая волосы Чонгука, взвизгивает, когда альфа обнимает и поднимает его на руки, чтобы раскружить в воздухе. Пак хватается за него всеми конечностями и невольно закрывает обзор собой, боясь, что его уронят, Чонгук на это только сильнее смеётся, подхватывая удобнее. — А ну живо отвернись, — ворчит на мужа Юнги, беря того за ухо и разворачивая. — Ай-ай, Юнги, малыш, я честно-честно не смотрел, — хватается за кисть омеги, чтобы уменьшить боль. — Нет, ты не смотрел, ты пялился, Чон Хосок. Что, моя задница слишком плоская для тебя? — возмущается, на эмоциях шепелявя на некоторых буквах. — Ну Юнги-я~, твои орешки лучше всех, — тут же находится, после фырканья омеги изворачивается, вырываясь, и ловит его так, чтобы в самое ухо проговорить, и чтобы было слышно лишь ему: — Я там несколько следов зубов заметил на его заднице, и мне захотелось повторить, — и отстраняется, лукаво смотря в глаза омеге, как бы намекая, чтобы тот пошёл следом для осуществления планов. — Так ты пялился! Чон Хосок, я тебя сам всего искусаю, только домой доберёмся.