***
Первое, к чему привыкаешь, поселяясь в Особняке в качестве Выжившего — кукольное тело. Да, вне игр оно выглядит более живым: сглаживается неестественная тонкость рук и ног, из швов не торчат кусочки ваты, да и сами швы практически пропадают, и даже глаза выглядят почти настоящими, только зрачки все равно слишком похожи на пуговицы. Но все же Вера уверена, что если бы сейчас ее поставили рядом с любым человеком вне стен Особняка, то она все равно выглядела бы «другой». «Возможно, я действительно немного слишком неуклюжа». Вера кусает губы, крутится перед зеркалом и озадаченно рассматривает довольно глубокий порез на плече. Оттягивает ворот блузки — пальцы задевают его края, и такое странное ощущение возникает при этом. Слишком ровный. Слишком неестественный. Словно распороли бок игрушке, а не человеку, только вместо ваты из разреза каплями сочится кровь. Самое несуразно-забавное — во время игр тоже есть кровь. Вздох за спиной. Вера осекается, вскидывает голову и в зеркале — его треснутая поверхность дробит ее собственное отражение на кусочки — ловит пристальный взгляд темных глаз: таких же вроде настоящих, но нитки крест-накрест в зрачках выдают. — У тебя красивые глаза, — Вера улыбается через отражение. Марта смотрит на нее пристально, вскидывая бровь на нелепую реплику, опускает взгляд на плечо Веры — та тут же прикрывает его ладонью и неловко улыбается, словно извиняясь. — Я упала в заросли терновника, — смех раздается колокольчиками по комнате. У Марты недоверие на лице и взгляд «ты серьезно?». Вера может только пожать плечами. Ну, она действительно умудрилась споткнуться о собственные ноги и свалиться в колючие кусты. Можно ли считать ее виноватой, что ветки оказались слишком острыми? Наверное, такое действительно могло случиться только с ней. Она опустила коротко голову — исцарапанные руки и коленки саднили, и колготки были испорчены. — Ничего страшного. Заживет само, — легкомысленно, отрывая взгляд и от своих травм, и от чужого отражения, чтобы вернуться к перебиранию баночек и бутылочек на туалетном столике. — Помнишь, я дарила тебе ту штуку, чтобы скрывать синяки? Как думаешь, может, она поможет с этим? За спиной раздается еще один вздох, а потом кровать тяжело скрипит, когда Марта откидывает одеяло и встает на ноги. Вера тут же спешно машет руками и оборачивается: — Стой-стой, я сама найду. Не вставай. Утро еще слишком раннее: свет, льющийся из окна, бледный и прозрачный. Вера приходит в комнату Координатора сразу после происшествия — до завтрака еще не меньше часа, — и та очень быстро реагирует на чужое присутствие. Ее сон опять нестабилен. Наверное, стоило подождать и дать Марте выспаться. Или пойти к Эмили, но… Вера закусывает губу. Марта игнорирует ее слова. — Я уже проснулась, — заправляет за ухо прядь волос. Лента за ночь слетела и, наверное, затерялась где-то под одеялом. Она чувствует себя уставшей и немного раздраженной. — Как ты только умудрилась? «Опять», — Вера может закончить за нее. Половицы под босыми ногами скрипят. Марта подходит к Вере и опускает ладонь на плечо, возвращая в прежнее положение. Кожа Веры словно мягкий шифон — такая странная на ощупь, если бы Марта коснулась ее до попадания в Особняк, а сейчас очень привычная. Та замирает под прикосновением и слегка ежится, коротко хихикает. — Щекотно, — жмурится, поворачивает голову и пытается взглянуть из-за плеча. — Правда, оно заживет, ничего страшного, — дергает плечом, улыбаясь старательно, вуаль покоится на столике, волосы забраны наверх и сколоты множеством шпилек. Это непривычно, потому что Вера их не очень любит, а еще непривычно видеть ее не в платье. — Ты специально лазила по саду? — Я помогала Эмме готовить сад после зимы. Она собирается начать высаживать цветы на днях, — почти неосознанно Вера теребит нитку на коротких бриджах, которые едва прикрывают исцарапанные коленки, и болтает ногами. «Как ребенок, честное слово», — Марта напрягает руку и давит той на плечо, чтобы удержать на месте, не дать вертеться по сторонам. — Сиди, — и никакого сочувствия в ответ на болезненное «ой-ой-ой, полегче, не дави так». — Даже если и заживет, то все равно не сразу. Порез слишком глубокий, его надо зашить. В этот момент Марта мысленно благодарит Эмили, потому что в ящике ее стола есть шелковая нить, завернутая в марлю, пропитанную антисептиком, иголка и бутылка медицинского спирта. Когда поселяешься в Особняке, приучаешься носить их с собой на каждую игру. Кроме спирта, конечно же, его используют лишь вот так. Тяжело было бы таскать с собой. Вообще с удивительной «магией» Особняка, когда после игр Выжившие оправляются от любых ран, а чаще всего просыпаются уже полностью здоровыми, нужды в дезинфекции нет никакой, но Эмили все равно беспокоится о каждом. Не все игры быстрые и относительно удачные в плане травм. Впрочем, Марта очень сомневается, что если все же подхватит заражение, то умрет. Вне игр регенерация хоть и слабее, но также исцеляет любые раны. Хотя лихорадка, наверное, будет мучительной… И могут остаться шрамы? Проверять на Вере она ни за что не станет. «А шрамы? Ох…» Бутылка опускается на столик, и Марта окунает в нее иглу, а потом еще раз протирает нить. Светло-бежевая. Должна подойти. Стирает с раны уже подсохшую и совсем свежую кровь. Вера морщится от резкого запаха и вздрагивает от холодного прикосновения мокрых из-за спирта рук. Игла входит в кожу легко, словно Парфюмер действительно сделана из ткани. Марта сводит брови, движения ее рук четкие и ровные. Вера на удивление почти не шевелится, стараясь не мешать, только подается чуть вперед и сжимает пальцами коленки. — Уже достаточно поздно. Кто-нибудь сейчас обязательно придет звать тебя на завтрак, — она говорит едва слышно, но в тишине комнаты, в которой единственные звуки — редкий скрип половиц и едва слышный шорох нити, продеваемой через кожу, этого достаточно. Марте кажется, что Вера будет скорее расстроена, если их прервут. — Никто не зайдет, не постучавшись, — Марта на мгновение поднимает глаза и ловит выражение чужого лица через зеркало, а потом вновь опускает вниз, осторожно тянет иголку вверх, стягивая края пореза вместе. Те выглядят такими ровными, ни следа покраснения или воспаления. Если бы не кровь, Марта усомнилась бы, живой ли человек под ее руками. Ее собственное тело точно такое же. Это так странно. Хотя, наверное, не самое странное из того, что происходит в их жизни. Марта переступает на месте, разминая ноги, половицы вновь скрипят. Света маловато, но она старается. Накладывает стежок за стежком так тщательно, словно от этого зависит чья-то жизнь. Может, и зависит. Комната чересчур темная и пустая: утренний свет из единственного окна проходит словно через толщу воды, высвечивая в воздухе пылинки и совсем не доставая до углов. В ней, наверное, единственное яркое пятно — это Вера. Марта замирает. — Я и забыла, что говорю о тебе. Никто никогда не посмеет вломиться сюда просто так, — без попытки задеть. Вера произносит и прикрывает ладонью смех. «Никто, кроме тебя». И ее слова действительно не обидны. Марта знает, как к ней относятся другие. Их представление о ней не особо отличается от правды, по ее мнению. Она не душа компании, как Вера и многие другие. Она слишком серьезная, требовательная, упрямая и уверенная в своей правоте. Всегда. У нее тяжелый характер, который, наверное, только Вера старательно не замечает. Беззаботная, легкомысленная и вся такая словно не от мира сего, легкая, как крыло бабочки. Светится изнутри даже в полумраке комнаты. — Но, право же, царапина пустяковая, — продолжает болтать. — Со следующей игрой в любом случае пропадет. — Не пустяковая! — резко, слишком сильно вонзая иглу, и сама тут же осекается, отдергивает руки. — Прости-прости. В глазах своего отражения Марта видит болезненно-уязвимое выражение, которое — бесполезно уже скрывать — Вера видит тоже. И что поразительно — на чужом лице нет удивления, только какая-то странная грустная нежность. — Беспокоишься обо мне? — серые глаза не мигают, не отпуская взгляд Марты через зеркало. В слишком светлых отблесках солнца они кажутся стеклянными, похожими на те игрушечные шарики, внутри которых помещают всякие красивые мелочи: листочки, цветы, блестки и… пуговицы. Да, у Марты в детстве был целый мешок таких. Однажды она разбила себе колени, пытаясь расколоть такой шарик и вытащить из него красивый цветок. Почему-то от ассоциации ей хочется сглотнуть. Марта опускает взгляд, спешно делает последний стежок, затягивая узелок, обрезает нитки. Сердце гулко ударяется в груди, когда она отстраняется, и… — Готово. Ее запястье перехватывают, тянут на себя, неуклюже утягивая на колени. Марта не особо понимает, в какой именно момент Вера успевает развернуться для этого боком. Просто чужие руки ложатся на ее талию, настойчиво подтягивают выше, заставляя перекинуть ногу и упереться коленями в мягкий пуф, целиком устраиваясь сверху на другом человеке. — Ч-что ты… — Марта вцепляется руками в чужие плечи и может только ошеломленно хлопать глазами, а Вера смотрит на нее, улыбаясь и щуря глаза. Неровные лучи утреннего солнца солнечными зайчиками путаются в ее волосах. Красиво… Улыбка становится лукавее. Марта чувствует, как вспыхивают щеки, и отводит взгляд. А потом на любые ее возражения просто не обращают внимания, и чужая улыбка — слишком довольная улыбка — исчезает, но только потому, что Вера наклоняется и целует ее. Так, как делает это всегда: сильно, жарко, настойчиво. Прикосновение губ обжигает, кончик языка проходится по кромке зубов, скользит по небу и ее языку, смешивая слюну и крадя способность дышать. Пальцы Веры в спутанных после сна волосах оттягивают их у затылка. И Марта только жмурится, и целует в ответ, запрокидывает голову и старается не быть слишком громкой, даже когда кожа горит от ярких следов, откровенные прикосновения забираются под одежду, а туалетный столик, в который она болезненно упирается поясницей из-за своего положения, слишком громко звенит осколками зеркала, ударяясь о стену.***
Некоторое время спустя Марта все еще сидит на чужих коленях, пока тонкие пальцы очень бережно замазывают яркие следы на ее шее. Баночка со средством, за которым изначально и приходит Вера, находится очень вовремя. — Мы пропустим завтрак. Отпусти, — Марта ощущает, словно в горле скребется песок, а на губах привкус соли смешивается со сладостью. И она слишком устала, совсем не выспалась и на самом деле не хочет никуда встать. Чужие пальцы гладят по спине и касаются бедер едва-едва. На Марте все еще только ночная рубашка, ей хочется провалиться под землю от смущения. Голым ногам холодно, она трет их друг об друга, сжимая чужие плечи, задевая рукой свежие стежки… — Прости! — тут же испуганно отдергивает ладонь, сбрасывая с себя дремоту. Проводит по коже самыми кончиками пальцев, разглядывая, все ли в порядке. «Все же нитка оказалась светлее нужного», — рассеянно. У Марты на самом деле не так много практического опыта в этом деле, но стежки аккуратные, на солнце бросаются в глаза только если знать, куда смотреть. — Не больно? Теперь должно зажить намного быстрее. Если будешь осторожна, то и шрама не останется… Не должно… Она бормочет под нос, не поднимая головы, поэтому не замечает, когда тонкие пальцы цепляют ее подбородок и заставляют поднять голову. Кожа Веры действительно мало похожа по ощущению на настоящую, но мягкая и пахнет приятно. В отличие от рук самой Марты, которые отдают спиртом и покрыты старыми мозолями от постоянного использования ракетницы. — У тебя опять круги под глазами. Как бы я хотела помочь тебе, — Вера проводит кончиками пальцев под ее глазами, склоняет голову к плечу и вздыхает грустно, хотя и улыбаясь уголками губ. — Может, пропустим завтрак и еще немного посидим вот так? И от этой улыбки внутри так же больно и тепло одновременно, как и от поцелуев. Марта жмурится и утыкается лбом в чужое плечо, прикрывая глаза. — Давай посидим… Сон приходит незаметно.