***
Шли дни, и около полудня в школе на его вечно хмуром лице вновь проскользнула знакомая улыбка. Та, что заставила мое сердце тогда несоизмеримо забиться живым стучанием, затрепетать и счастливо запеть. Я обрадовался, — он идет на поправку. Но вместе с этим чувство вины и угрызения совести продолжали запрягать в тяжкие оковы мои мысли. В частности еще и из-за того, что после нашего последнего, весьма жалкого разговора прошла порядком неделя. Неделя, в течение которой я так ни разу не смог заставить себя прийти к нему, своим же бездействием обрекая и себя на страдания. Прозвенел звонок, вынуждая отрешенного меня взволнованно оглянуться. Молниеносно из класса выбежала добрая половина учащихся. И это совершенно естественно, ведь это звучание послужило заветным окончанием последней химии. Контрольной. Я начал спешно складывать учебники и неловко выдохнул, удивляясь равнодушию одноклассников к своим же оценкам, как справа от меня послышались робкие приближающиеся шаги. Тотчас же я вновь поднял голову и удивился, — подле моего правого плеча остановился виновник моей душераздирающей нервозности — Назар. — Привет, — непринужденно проговорил он, склонясь надо мной, — не хочешь зависнуть сегодня у меня? Я один. Поначалу я несколько опешил, потому как и думать забыл о наших прежних домашних посиделках с консолью, но тело само, как бы не давая мне даже осознать сказанное другом, поддалось рефлексу, и я на автомате кивнул. Пара длительных минут, и мы уже неспеша выходим из школьного здания по направлению к его старенькой пятиэтажке Назара. Шаг за шагом, — непонятное щемящее чувство все громче повторяет внутри: «Что-то не так», не давая поддаться желанному покою души. Пальцы невольно замерзли, и я сунул дрожащие руки в карманы. Делаю вид, что со мной все в порядке, что все, как всегда, ведь того хочет он. Назару становится лучше, а значит, — я должен соизволить хотя бы соответствовать этому его состоянию. В тишине мы дошли до жуткого в ночной тени подъезда. Ему ведь правда стало полегче? — А где твои родители? — голос охрип от долгого гнетущего молчания. — Командировка. Опять. — последовал ответ Назара не менее гнетущий, чем томительная тишина до этого. В его голосе не чувствовалось тоски по родным, что ранее зачастую говорило о его плохом настроении, не чувствовалось ни упреков в их сторону, ни даже печали. Он сказал это с каким-то облегчением, неимоверной замученностью, что, услышав произнесенное, думаешь, что родители для него стали препятствием к широкому проявлению его скорби. Громкой и одинокой. Перед входом в квартиру Назара я неуютно поежился. Мне стало стыдно, ведь в ушах неизлечимо продолжал воспроизводиться игривый, ласковый лай Хоффы, жестоко прерванный мной. Он словно слышит мои мысли и вздрагивает, так очевидно вновь выдавая свою отчаянную ложь, — боль не утихла. Я закрываю за собой крупную, холодную от сквозняка в доме дверь, и в горле моментально встает ощутимый ком. Сглатываю и тревожно сжимаю влажные руки в кулаки. — Назар, послушай... — Чай будешь? Сменяет тему и выдавливает притворную улыбку. Его движения становятся скоропостижными, даже своего рода компульсивными. Он знает, о чем пойдет речь. — Ты ведь соврал, — тон моего голоса непроизвольно затихает от растущего напряжения в атмосфере вокруг нас. — ...я в порядке. Давай не будем больше об этом гов... Совесть гложет, мнет под праведным гневом мое тело и сердце, прерывая вновь и вновь новые вдохи и выдохи. Это тот случай, когда, промолчав, упустив данный момент, — жизнь окрашивается в оттенок дерьма. Вечный плен стыда и тревоги. Иными словами — ты опускаешь себя ниже на одну, а часто и более, ступень в собственной лестнице нравственности. Конечно, сейчас это может быть не в таких масштабах, но суть едина всегда. И я понимаю это и не собираюсь боле бездействовать. Рука тут же потянулась к Назару и крепко сжала его плечо. — Это я, Назар, я виноват. Из-за меня Хоффа погибла. Нас обоих постигло молчание. Казалось, что это известие совсем не вызвало в нем удивления, лишь только уже привычные следы печали мелькнули в его глазах при упоминании о старом друге. Сгорая от нахлынувшего сожаления, я глубоко взглянул на него, положив вторую ладонь на другое его плечо. Назар молчит подозрительно долго, и, думается мне, разговору быть тяжким и весьма продолжительным. Я горестно опустил голову, а когда поднял, то по-должному извиниться я просто не смог. Мне не дали. Резво, но как-то по-любящему он поднял мои руки со своих плеч, сцепляясь с ними сухими длинными пальцами, и принял на себя, разделяя совместно, мои стыд, вину и искреннюю боль. Подобно фейерверку в разгар ночи возле твоего окна, также внезапно, я почувствовал приятное тепло, даже пламя, берущее свое начало от губ и проходящее через все мое застывшее тело. Не двигаясь с места, он легко поддался корпусом вперед, давая нашим губам соприкоснуться. В тот момент я не мог дышать. Я попросту забыл, как это делается. Мои глаза растерянно блуждали по полу, однако через пару секунд я-таки смог отстраниться от друга, правда, не без разочарованного, тяжкого выдоха с моей стороны. Я посмотрел на лицо Назара. Бледное, покрытое веснушками, улыбающееся лицо. И эта его мягкая, умиротворенная улыбка, которая сама за себя так и произнесла в тот момент что-то в роде: «Я не виню тебя.», отняла всякую необходимость в последующих вопросах. Где-то внутри меня повернулся рычаг. Долгожданный переворот, кнопка вседозволенности, будто бы разрешающая принять все внутри бушующие эмоции и расслабиться. Без какой-либо мысли на заднем плане, под одним лишь руководством притупленных, даже забытых, чувств, я, боясь упустить и секунды, хватаю ладонью кисти рук Назара, сжимая их вместе. Завожу их над головой друга, — излюбленная прелюдия, — параллельно с этим нестерпимо впиваясь губами в приоткрывшийся от неожиданности рот. Дико, страстно, безумно. Хочется больше. Это голод, справедливый и всем знакомый практически с рождения. Длительное ожидание и погашение мыслей о желанном приводит к эмоциональному срыву. Прикусываю до багрового следа горячую шею, гладя оттопыренные им лопатки под кофтой. Он шикает, после прикрывая блаженно веки. Этот резкий контраст боли и наслаждения доводит до исступления, ведет к потере всех последних остатков здравого смысла. Назар вскидывает голову, его дыхание заметно сбито. Я прижимаюсь к нему ближе, за счет чего в районе груди я могу услышать частое, в обыденности даже больное стучание. Стук сердца Назара, неравномерный ритм вожделения. Тогда же я почувствовал, вместе с необыкновенным желанием, ощущение привязанности, даже некой необходимости в этом сильном подростке, нечто, что приятно разливалось в районе моего сердца. Я припадаю губами к его алой щеке, неоднократно что-то повторяя, что-то совершенно не имеющее смысла, говорящееся нашим в каком-то смысле абсурдным порывом. Но этому чувственному потоку и миловидным ласканиям наступает конец, — Назар, плавно высвободив из импровизированных оков руки, взял мое лицо в обе ладони, заключая в жадный до отчаяния поцелуй. Языком провожу по его нижней губе, по пылающей и пересохшей, словно от жажды, когда он своим изучающе дотрагивается до моего, приглаживая и сплетаясь все крепче. Все мое внимание перенеслось в тот интимный момент на невообразимый танец наших неразрывных ртов, а потому уже спустя неопределенное количество времени я был ошеломлен, ведь стоял я, как и Назар, конечно, уже полураздетый. Бедром чувствую возбуждающее трение, этот подросток неосознанно, совсем бессовестно закинул, обхватив, на меня свою ногу. Его ягодица припала к моей паховой области, а его рука — вплотную легла на мой вставший член. Я теряю голову. Последние остатки сознания, подобно хаотичному потоку снежинок за окном, также летят, далеко, бесконтрольно... Укус в шею — принятие беспомощности, поражения перед неведомыми дикими позывами. За одну секунду рукой я подхватываю Назара за бедро, прижимая к себе. Его соски очаровательно затвердели в момент, а кожа стала покрываться мурашками, бегущими вдоль по бледным руками, по спине, вверх, как будто бы заволакивая собой все его тело. Мы знаем, к чему все идет. А даже если нет — какая разница, ведь наши действия говорят сами за себя, ведут нас необратимо навстречу. Влажная головка моего изнемогающего органа утыкается в небольшое отверстие, с ускорением пульсируя. Однако здесь меня охватили некоторые крупицы паники — ведь у меня никогда не было секса с парнями. И не то, чтобы я так уж и много об этом знаю. Мысли до боли в голове засуетились, приводя вновь и вновь к одному беспокойству: «Что, если я сделаю ему больно?». Все мое тело сделалось как камень, а мышцы боязливо напряглись. Назар кладет ладонь на мою опустившуюся голову, зарываясь пальцами в вьющиеся пряди. Я поднял взгляд на него, и мы встретились глазами. И вновь, опять тот взгляд, полный умиротворения, что каким-то образом, недоступным до моего понимания, в одно мгновение способный устранить навязчивые опасения и воющую тревогу в глубине души. Несущий любовь. —Все в порядке. Не беспокойся ни о чем, — он опрокидывает меня на пол, наседая сверху, — я сам. Последовала незнакомая мне до сей секунды усмешка. Мои брови нахмурились, и я посмотрел на его вскинутые бедра. Неужели он...трогал себя...там? Мое лицо, должно быть, выглядит до очевидного удивленным. Приподнимаюсь на локтях, вместе с этим смахивая ненужные рассуждения. Это неважно, а я доверяю ему. Медленно Назар опускается на мой горячий до одури член, от которого, кажется, если присмотреться, можно будет увидеть исходящий пар. Помогаю парню рукой, направляя половой орган в нужном направлении. Ладонь его так беззащитно скользит по моей груди, опираясь, когда от Назара вырвался оборванный высокий полустон, оповещающий о том, что я внутри. Член вошел наполовину, дышать все тяжелее, как и контролировать движения. Я сажусь на собственные колени, бесстыже хватая до синяков Назара за ягодицы и меняя тем самым угол наклона внутри. С его уст вылетает шипящий сдавленный стон, а я начинаю размеренно двигаться, входя все глубже и стремясь прочувствовать все, до последней капли. — Я люблю тебя, — мои губы шепчут, обжигая румяные щеки Назара.***
— Прости... — Снова? Я же сказал...— Закатывает глаза он в очередной раз, вытирая свои волосы после душа. —...за то, что был с тобой несколько груб недавно. Наверное, предыдущие твои разы были более предусмотренными и безопасными. Он улыбается. — Ты первый. Я тебя люблю тоже. Полной грудью я вдыхаю ночной свежий воздух на балконе, полный свободны и счастья.