So kostbar und ewig
Vollkommen und rein
Zu schön um wahr zu sein
Тёплая вода и приятный запах мыльного корня расслабляют всё тело и окутывают приятной негой. После двух суток практически без сна и нормальной еды, по самую макушку в грязи, в схватках с чудовищами и под то и дело обрушивающимся со свинцовых небес ливнем прийти на уютный постоялый двор было почти невыносимым счастьем. Все три молодых заклинателя, едва сняв комнату, упали без сил и проснулись только к ночи: грязные, голодные, с ноющими мышцами и свежими синяками и ссадинами. Глава клана Цзинь принимает ванну последним, ведь проснулся он позже всех, да и пустой желудок его в тот момент волновал намного больше, чем засохшая грязь. От остальной комнаты бочку с водой отделяет бумажная ширма, украшенная не самой искусной росписью, так что вместо своих товарищей молодой заклинатель видит только выцветший силуэт кривоватого дерева и не слишком аккуратные кляксы, которые, наверное, задумывались как листья. Сквозь пожелтевшую от времени бумагу пробивается неяркий свет пары свеч, которого едва хватает, чтобы разогнать наступающую темноту. На невысоком столике рядом с бочкой стоит одна только подставка для благовоний с зажжённой палочкой, от которой по воздуху тонкой полупрозрачной ниточкой тянется ароматный дымок. Омытое тело кажется тяжёлым от пережитого недавно приключения: руки и ноги всё ещё побаливают, ссадины и царапины печёт от тёплой воды, а плечи понуро опускаются, сдвигаясь вперёд, придавая, должно быть, всей позе схожесть с капризным ребёнком, снова надувшимся из-за мелочи. Однако за угрюмым видом прячется удовольствие: наконец-то вырвался из плена роскошных залов, фальшивых улыбок и витиеватых речей в мир грязи, азарта и сражений с нечистью. Из-за ширмы доносятся тихие, спокойные голоса: два других заклинателя переговариваются о какой-то ерунде, и их праздная беседа наполняет комнату тёплым ощущением домашнего уюта. Сердце Цзинь Лина сладко ноет от этого чувства: даже прожив свою жизнь в двух разных – словно Луна и Солнце – кланах, он, пожалуй, никогда и нигде не чувствовал себя настолько своим. Течение времени совершенно не чувствуется, момент бесконечно тянется, и только вода в бочке всё остывает и остывает, да палочка благовоний на столике роняет хрупкий серый столбик пепла. Где-то в полумраке комнаты раздаётся глухое ворчание спящей Феи, которая вымоталась за время этой вылазки посильнее их троих и проснулась пару часов назад лишь для того, чтобы разделить с добрым Лань Сычжуем позднюю трапезу, милостиво позволить ему искупать себя и вернуться к своим собачьим сновидениям. Когда палочка благовоний догорает, Цзинь Лин осторожно выбирается из бочки и ненадолго заворачивается в грубоватое полинявшее полотенце, прежде чем приступить к одеванию. Во время ночной охоты он выпачкал донельзя свои штаны, так что теперь они, как и верхние одежды всех троих, находятся в заботливых руках дочери хозяина постоялого двора, которая вызвалась помочь им со стиркой. Из одежды у Жуланя осталась, получается, только едва достающая до колен нижняя рубаха, которую он и накидывает на ещё чуть влажное тело. Будь в этой комнате кто-то другой, он бы в таком виде точно не вышел, но прямо сейчас с ним те два человека, перед которыми ему прятать, собственно, нечего, да и заботиться даже о бледном подобии пристойного поведения уже поздно. Цзинь Лин огибает ширму, попутно лениво протирает ещё не высохшие после купания волосы всё тем же видавшим виды полотенцем. Два других заклинателя замечают появление товарища не сразу – им немного не до того. Сычжуй сидит на краю широкой постели, склонив вперёд голову, его белоснежная нижняя рубаха распахнута, а штанины закатаны выше колен. На полу у его ног устроился Цзинъи, который из них троих одет в эту минуту приличнее всех. Картина, разворачивающаяся перед Жуланем, не шокирует и не отвращает, ведь для него нет никакой неожиданности в том, что Лань Юань позволяет своему близкому другу – почти что брату – неторопливо целовать свои босые ступни и изящные голени. Цзинь Лин вспоминает: во время схватки с их вчерашним «знакомым» Сычжуй поскользнулся на мокрой от дождя траве и повредил лодыжку. Травма, как они уже выяснили, несерьёзная, но оттого не менее неприятная. Цзинъи медленно, без неуместной спешки ведёт губами вверх по слегка блестящей коже – видимо, какое-то масло – и вместе с этим плавно приподнимается на коленях. Зрелище завораживает, парализует, не даёт нормально вздохнуть. Нет, Цзинь Лин давно знает, что отношения между двумя его знакомыми адептами клана Лань не совсем дружеские. Собственно, и с ним самим их отношения тоже давно вышли за рамки приличий, и всех троих такое положение дел полностью устраивает. Жулань несколько раз был близок с Сычжуем, чуть меньше – с Цзинъи, а ещё с самого начала был осведомлён, что эти двое тоже не упускают шанса насладиться друг другом. Вот только когда они собирались все вместе, рядом всякий раз оказывался кто-то ещё, либо им было не до всяких непристойностей, от одной мысли о которых уши и щёки начинали гореть огнём. Кроме того случая, когда Цзинь Лин застал их целующимися, он никогда прежде не видел, чтобы его товарищи – любовники? – касались друг друга дольше, чем на пару мгновений, и не мог себе даже смутно представить, что могло бы случиться, останься они втроём наедине. Именно поэтому, когда Цзинъи неторопливо привстаёт и накрывает чужие губы своими, Жуланя бросает в жар. Прямо перед ним два молодых заклинателя – тех самых, которые ему очень нравятся, хоть он и не признаёт этого вслух – медленно и тягуче целуются, сжимают руки друг друга, дышат громко и тяжело – и всё это в такой гармонии друг с другом, что Цзинь Лин в какой-то момент чувствует себя попросту лишним и испытывает острое желание сбежать и не мешать им. – А-Лин, – Сычжуй замечает, что за ними наблюдает их третий товарищ, и теперь зовёт его, протягивая чуть подрагивающую руку и подставляя под влажные поцелуи теперь уже шею, – иди к нам. Судорожный вздох вырывается сам собой, а колени начинают предательски дрожать, но Жулань словно во сне делает шаг, а потом ещё один, и ещё – пока не касается протянутой руки своей. Цзинъи чуть двигается, подпуская, и теперь можно наклониться и припасть к приоткрытым розовым губам Лань Юаня, который немедленно отвечает, цепляется за плечо и притягивает к себе, не давая времени подумать о чём-то постороннем. Тёплые шероховатые пальцы легко касаются нежной чувствительной кожи под коленкой, Цзинь Лин вздрагивает, задыхается, едва не упав, и тут же его грубовато подхватывает сильная рука: Цзинъи тоже не хочет довольствоваться только одним из присутствующих. Его ладонь скользит, щекотно задевая свежую ссадину, по ноге выше, задирая вместе с тем одежду, а рот в это время занят мокрыми поцелуями с Сычжуем, который спустя пару мгновений кладёт руки на макушки обоим своим товарищам и направляет их головы навстречу друг другу. – Только не кусай его, А-И, – предупреждает Лань Юань, жадно наблюдая за ними. «А-И». Такого ласкового обращения к этому подчас несносному человеку Цзинь Лин ещё никогда не слышал, да и даже не пытался представить, как оно могло бы звучать; теперь же это имя бьётся в голове, пульсирует вместе с жилой на виске, пока этот самый А-И бесцеремонно тянет его, самого Цзинь Жуланя, за волосы, усаживает на край постели и коротко, отрывисто – клюнуть, что ли, пытается – много-много раз подряд касается его губ, которые вскоре начинают гореть от такой резкости. – Вы такие красивые, – комментирует на грани слышимости Сычжуй, чем немедленно возвращает себе их внимание; с готовностью принимает новую россыпь поцелуев по всему телу одновременно от двоих, даже не пытаясь строить из себя образец благочестия. Где-то совсем рядом ворчит во сне Фея, и все трое на секунду настороженно замирают, но так же быстро приходят в себя и возвращаются к своему занятию. Когда Цзинъи снимает с Лань Юаня рубаху и тянется к штанам, тот медленно опускается лопатками на тёмное покрывало, снова берёт за руку Цзинь Лина и прикрывает глаза, будто молчаливо предлагая всего себя обоим любовникам сразу – и куда делись эти его хвалёные чистота и благородство? Приподнимает бёдра плавно, не только чтобы позволить снять с себя остатки одежды, но и желая подразнить; разводит колени без малейшего колебания, будто вовсе нет в таком поведении ничего смущающего; сгибает здоровую ногу и ставит на край постели, словно эта поза – не живое воплощение похоти и разврата. Отвести взгляд невозможно: стройное, закалённое годами тренировок тело на фоне почти чёрного покрывала кажется едва ли не белоснежным, несколько синяков распускаются тёмными цветами на бедре и боку, неяркий свет слегка подкрашивает кожу золотом, грудь размеренно приподнимается и опускается в такт ровному дыханию – будто не происходит ничего особенного. Цзинъи же не замирает и не пытается налюбоваться на всю оставшуюся жизнь; вместо этого опирается рукой о постель, нависает, считает поцелуями дуги рёбер, скользит вниз, оставляя на животе дорожку влажных красных пятен, а когда припадает ртом ко внутренней стороне бедра, Жулань чувствует, как его ладонь сжимают, и это ощущение возвращает ему способность двигаться. Словно в трансе он наклоняется ко вздымающейся груди и осторожно проводит языком по твёрдому маленькому соску, после чего смелеет, слегка прикусывает, а свободной рукой скользит вдоль тёплого бока, пока не натыкается на чужие пальцы. В этот самый момент Сычжуй выгибается всем телом и тихо ахает, а Цзинь Лин, всё ещё держа его дрожащую руку, поворачивает голову и видит, как Цзинъи берёт в рот. "Лучше б ты вместо разговоров всегда вот этим занимался" – хочет сказать Жулань. "Отличная работа для твоего языка" – думает Жулань. А вслух и слова произнести не может. В том, что касается внешности, А-И, как он теперь про себя называет товарища, не уступает другим адептам своего клана: возвышенно-красивый, с правильными чертами – загляденье. Но в таком виде его, скорее всего, лицезреть не доводилось ещё никому, кроме них с Лань Юанем. Цзинъи смахивает со лба чуть влажные смоляные волосы. Берёт немного глубже, и пушистые ресницы слегка подрагивают. Выпускает изо рта член, и головка проезжается по ярким блестящим губам. Ведёт языком снизу вверх. Получает в награду ещё один тихий полувздох-полустон. Шипит и сбивается, неосторожно задев царапину на скуле. Поднимает взгляд, и Цзинь Лин сгорает. К такому его эротические книжки не готовили. Молодой организм реагирует весьма ощутимо, и в этот момент, пожалуй, хорошо, что штанов на нём нет. Краешком своего разума заклинатель отмечает, что кости его руки едва не хрустят – так сильно их на секунду сжали. – Ревнуешь, юная госпожа? – созданные исключительно для разного рода непотребств губы растягиваются в усмешке. – Заткнись, – на большее сбившегося дыхания не хватает, и Жулань, решив обойтись без лишней болтовни, быстро наклоняется. Они с Цзинъи сталкиваются носами, и последний невольно дёргается назад. Ревнует? Нет. Хочет. Обоих. Цзинь Лин решается только спустя секунду; он и раньше ласкал Сычжуя вот так, и ему это ничуть не кажется чем-то постыдным или недостойным. Смущает его совсем другое. Пропуская твёрдый член в рот и прижимая кончиком языка головку к нёбу, он искренне надеется, что по нему не видно, насколько ему это нравится. Жулань не может полностью сосредоточиться на процессе, ведь его донимает назойливая мысль о том, что же ответить, если неугомонный Цзинъи станет дразнить его ещё и из-за этого. Всё-таки нередко он заходил слишком далеко в своих несдержанных речах, и, как бы этот человек Цзинь Лину ни нравился, его слова иногда серьёзно задевали. Однако А-И, судя по всему, поводов для новых подколок не видит; наоборот, он пригибается и широко лижет от поджавшихся яиц вверх, не останавливаясь даже тогда, когда его язык скользит уже по щеке Жуланя. Сычжуй снова выгибается, а его хватка в который раз на краткий миг становится сильнее; Цзинь Лин слегка поворачивает голову и натыкается на его взгляд: голодный, диковатый, цепкий. Мысль о том, чтобы разорвать зрительный контакт кажется в эту секунду едва ли не преступной, так что Жулань осторожно берёт почти до середины, неудобно изогнув и без того ноющую шею и пытаясь не потерять из виду тёмные блестящие глаза Лань Юаня. И, будто всего этого мало, Цзинъи тянет за волосы и лезет целоваться – в этот раз как следует, с языком, так, что дышать тяжело. – Вместе? – сдёргивая развязавшуюся лобную ленту, хрипло предлагает рестрёпанный А-И, когда поцелуй распадается. Цзинь Лин за долю секунды вспоминает все те разы, когда они вдвоём уединялись. А потом те, когда он был с А-Юанем. А потом совмещает – и в голове, кажется, что-то взрывается, а в паху тянет и ноет, так и хочется запустить руку под рубаху, да только её всё ещё держат цепкие пальцы. – Вместе. Отсасывать вдвоём одному мужчине – занятие, оказывается, интересное. Цзинь Лин, наконец, отбрасывает все лишние мысли и думает только о том, как же здорово зажимать между своим ртом и ртом Цзинъи твёрдый и влажный от их слюны член Сычжуя, который под ними извивается и, кажется, тихо подвывает в сжатый кулак – от ощущений или от зрелища? Какая разница. Главное, что ему хорошо, и хорошо с ними обоими. Язык легко скользит по гладкой коже, а размер вполне позволяет заглатывать глубоко, до самого основания, чем оба и занимаются по очереди, будто соревнуясь: кто же получит самую яркую реакцию на свои действия? В секунду, когда А-И в очередной раз пропускает почти до самого горла, а сам Жулань втягивает в рот одно из яичек, на него волной накатывает пока ещё смутное понимание кое-чего очень важного; уже после он сможет облечь это понимание в чёткую мысль: выбрать он бы не смог. Их отношения противоречат всем мыслимым правилам и нормам, вздумай они кому-то рассказать – их не поймут, и уж точно не может быть и речи о том, чтобы таким расширенным составом заявиться к дяде и поставить того перед фактом. Вот только ему наплевать. Цзинь Лину нужны оба – Лань Сычжуй и Лань Цзинъи, делиться он ими не готов ни с кем. Внезапно А-И отстраняется от тела товарища, под недовольные звуки с его стороны оттаскивает Жуланя за волосы, медленно покачав головой, вовлекает в новый поцелуй, попутно гладя одной рукой его бедро, а другой – живот А-Юаня. Последний быстро отходит от их недавних действий и снова требует к себе внимания: здоровой ногой пытается спихнуть рубаху с плеча всё ещё одетого Цзинъи, а руками тянет на себя Цзинь Лина, чтобы впиться в его чуть припухшие губы своими. Получается неловко и смазанно, три тела в какой-то момент превращаются в неуклюжий клубок, из которого первым выпутывается А-И. Успевший вцепиться и в него Сычжуй отпускает неохотно, с новой силой хватается за руку Жуланя, который в это время увлечённо вылизывает его шею, едва удерживаясь от того, чтобы оставить на ней россыпь ярких алых пятен. Цзинъи чем-то шуршит, потом звенит, а потом легонько шлёпает Цзинь Лина по бедру и подаёт голос: – Подставляй задницу, юная госпожа. Кроме одного-единственного раза гордый и высокомерный молодой глава клана Цзинь всегда был принимающей стороной. С Сычжуем это происходило как-то очень естественно: Жулань просто таял в его осторожных, но твёрдых руках, тонул в бездонных от желания глазах, и ноги сами раздвигались, будто приглашая. С Цзинъи же каждый раз начинался с перепалки, которая перерастала в борьбу и возню, от которой оба с удивительной синхронностью возбуждались; один раз, традиционно сцепившись с А-И из-за ерунды, Цзинь Лин почему-то обвинил его в трусости и неспособности даже принять в себя мужчину, после чего ему доходчиво объяснили, почему он неправ. Что уж там, аргумент и вправду вышел глупый. Собственно, будь они и сейчас одни, Жулань возмутился бы такой хамской бесцеремонностью, возможно, даже дошло бы до потасовки, но в сложившейся ситуации он даже рта раскрыть не успевает: Сычжуй ловко затаскивает его на себя, заставляет нависнуть, опираясь на локти и натерпевшиеся за время охоты колени, и ведёт по оказавшимся раздвинутыми ногам тёплыми ладонями, задирая нижнее одеяние. И взгляд у него такой шальной, что все возражения застревают в глотке, остаётся только желание облапать его в ответ. К паре рук, успевших добраться до поясницы, прибавляется еще одна, ложащаяся на ягодицы и жёстко, почти больно их сминающая и раздвигающая. Лань Юань распахивает рубаху товарища, припадает губами к шее, легко прикусывает, а ещё – щекочет пальцами нежную кожу под коленкой: точно знает, что именно от этого Жуланя ведёт и потряхивает. А потом между ягодиц внезапно появляется нечто скользкое, но совершенно не похожее на длинные костлявые пальцы; нет, это что-то гибкое, юркое и очень, очень тёплое, и когда оно добирается до самого чувствительного места, изо рта непроизвольно вылетает высокий удивлённый звук – не то стон, не то вой. И только спустя несколько мгновений до Цзинь Лина доходит, что самое неприличное и стыдное, по его мнению, место на его теле неугомонный Цзинъи вылизывает – и где же он только этого безобразия нахватался? Руки и ноги заходятся такой дрожью, что перестают держать, плечи сводит; грудью Жулань падает на Сычжуя, а зад, видимо, удерживает приподнятым А-И, который продолжает работать ртом, не позволяет отползти или отстраниться от источника внезапно острого удовольствия, за которое почему-то невыносимо стыдно. Самообладание, и без того не слишком хорошее, отказывает напрочь, и Цзинь Лин скулит в плечо товарища как обиженная девчонка, пока его бессовестно трахают языком. – А-Лин, – мягко зовёт Сычжуй, но закончить мысль ему что-то мешает: он внезапно ахает и вскидывает бёдра. – А-И! Жулань рад бы повернуться и посмотреть, в чём дело, да только в этот момент в его задницу входит скользкий палец – судя по всему, терпение Цзинъи вот-вот лопнет, вот он и помогает себе рукой, не переставая, однако вылизывать постепенно расслабляющийся вход. Лань Юань нервно копошится, шарит у себя над головой, тащит декоративную подушку, которую тут же поспешно запихивает себе под бёдра – и его пах соприкасается с пахом с Цзинь Лина, который, не особенно понимая, что делает, пытается потереться, но только снова заходится в приступе почти жалобного скулежа. – Ты только не плачь, – ехидно комментирует на секунду прервавшийся Цзинъи, и вот пнуть бы его за это, да только ноги совсем ватные и не двигаются. Сычжуй, кажется, теряет контроль: кусает губы и тяжело дышит; его щёки заливает яркий румянец, брови сведены к переносице, руки сжимаются на плечах Жуланя – то совсем слегка, то сильно, почти больно, – а у того к горлу подкатывает комок от внезапного прилива нежности. Цзинь Лин стягивает перекосившуюся белую ленту со лба любовника и беспорядочно целует кажущееся таким нежным и детским без этой полоски ткани лицо. А-Юань под ним снова ахает, запускает пальцы в чужие волосы – и чего эти двое так рвутся их потрогать? – и слепо тычется пересохшими губами куда придётся: в скулы, нос, веки. – Эй, юная госпожа, посмотри-ка, – зовёт сзади Цзинъи, убирая руки. Жулань через силу отрывается от Сычжуя, оборачивается и снова застывает в немом изумлении. Повреждённая нога его товарища удобно устроена на плече успевшего сбросить рубаху А-И, который медленно и аккуратно вводит в распростёртое на тёмном покрывале тело пальцы, легко их вытягивает, и после всё снова повторяется, раз за разом. – Хочешь помочь? – Цзинъи с дьявольским блеском в глазах двигается в сторону и протягивает небольшой сосуд из белого фарфора, по которому от неосторожного движения скатывается вниз капелька масла, сияющая золотом в тусклом свете. – Давай, ему нравится, когда его трогают внутри. Щёки, уши и шею обдаёт жаром: заниматься такими непристойными вещами – одно дело, а вот говорить о них – это совсем другое. Это слишком. Цзинь Лин сползает с Сычжуя, оглаживая одной рукой его грудь и живот, а другую подставляя под тоненькую струйку ароматного и жирного масла, уже знакомого ему по всем их прошлым моментам уединения – уж не носят ли они его с собой на каждую ночную охоту, надеясь на удобный случай? Впрочем, на зависть времени нет: А-И зачем-то небрежно стряхивает измятую нижнюю рубаху с плеч любовника, а потом тянет свободной рукой за запястье, подгоняя и направляя. – Давай сначала один, – уверенно командует, но свои пальцы не вынимает до конца, только чуть вытягивает. И Жулань слушается: касается блестящей подушечкой припухшей и покрасневшей кожи, кладёт кисть на ладонь Цзинъи, копируя его жест, а потом осторожно проталкивается, растягивая тугое отверстие. Сычжуй на это мычит, запрокинув голову, дышит загнанно, и при всём желании не удаётся сдержаться и не ущипнуть его за сосок. Внутри его тела жарко, скользко и тесно: пальцы А-И приходят в движение, и Цзинь Лин спешит повторить за ним. Получается вразнобой: когда один загоняет по самые костяшки, второй почти полностью выходит. Таким своего товарища Жулань ещё никогда не видел: уложенным на лопатки, растрёпанным, с задранными кверху жёсткой подушкой бёдрами, с широко разведёнными ногами, с горящим словно в лихорадке лицом, реагирующим на любое прикосновение мелкой дрожью. А-Юань, следуя правилам своего клана даже в такой момент, не шумит, не стонет во весь голос и не срывается на крики, но неровное гулкое дыхание и редкие, будто бы удивлённые тихие возгласы действуют сильнее самых громких неприличных звуков: в животе Цзинь Лина тянет, а стоит при этом так, что в глазах темнеет; хочется уже и внимания к себе, но оторваться от своего занятия он не в силах: добавляет второй палец – получается, теперь их целых четыре – и всё двигает запястьем туда-сюда. Цзинъи ощутимо давит подушечкой на его ноготь, и Сычжуя всего выкручивает; он выгибается, тревожа повреждённую лодыжку, его глаза широко распахиваются, а отблески от пламени свечей пляшут, отражаясь в тёмных радужках. Ну конечно. Они вдвоём дразнят А-Юаня уже долго; неудивительно, что сейчас он так реагирует на простое прикосновение к маленькому чувствительному местечку внутри. Цзинь Лин несколько раз легко проводит взад-вперёд, будто гладит, и Сычжуй беспокойно мечется. – Хочешь слиться с ним? – горячо шепчет на ухо Цзинъи и медленно-медленно вынимает пальцы. – Что, юная госпожа? Не нравится слово? – Заткнись, – пихает его в бок Жулань и нашаривает на покрывале сосуд с маслом: хочет, конечно же хочет. – Совсем стыд потерял? – О, тогда, может, трахнешь нашего А-Юаня? – веселится Цзинъи и бережно перекладывает ногу упомянутого на плечо Цзинь Лина. – Или поимеешь? Ложе вы уже делили, но не так, да? Но его болтовню уже не слушают; Жулань слегка отстраняется от Лань Юаня, наливает в дрожащую ладонь масла и начинает растирать по собственной затвердевшей плоти. От прикосновения всё тело прошибает дрожь, а дыхание сбивается – слишком долго он ждал возможности себя удовлетворить. А-И несильно пихает его в нужном направлении, становится сзади, прижимается всем телом, а ещё нежно целует ногу Сычжуя, по-прежнему покоящуюся на плече его товарища. Этот самый товарищ нервничает. Руки трясутся, а в голове шумит, и он всё никак не может набраться храбрости для всего лишь одного простого движения. Ладонь Цзинъи – тонкая, но сильная, с грубыми мозолями от рукояти меча – проходится ласковым движением вниз по животу. – Не трусь, ему понравится, – бормочет он, направляя. – Ну же, вот так. И, придерживая чужой член у основания, подталкивает своего оробевшего товарища вперёд, так, что тот буквально въезжает в податливое расслабленное тело перед ними. Для Жуланя это уже не первый раз, но он всё равно не может сдержать короткого потрясённого возгласа: настолько внезапным оказывается удовольствие, которое приносит проникновение. Сычжуй, кажется, выдыхает весь воздух и на секунду забывает, как дышать; судорожно вцепляется в старое покрывало и ёрзает, пытаясь найти самое удобное положение; на его руках и животе отчётливым рельефом проступают голубоватые вены. Цзинъи в это время сзади льнёт к Жуланю всем телом, потирается сквозь штаны стояком, тяжело дышит в ухо, наглаживает ягодицы и живот, то и дело касается сосков – и как только до сих пор терпит? Цзинь Лин начинает медленно-медленно двигаться; первый толчок совсем неглубокий, рваный, но этого хватает, чтобы А-Юань под ним тихо всхлипнул. В нём так хорошо, так приятно, что хочется вцепиться в светлые бёдра и беспощадно вбиваться в молодое красивое тело; с А-И, вот, так и произошло тогда: быстро и скомканно, так, что оба ничего толком не поняли, но собрали коллекцию следов от ногтей и зубов и ещё долго провалялись, пытаясь отдышаться. Но сейчас что-то останавливает, не даёт сорваться и сделать то, чего так требует молодой и кипящий энергией организм: красивое лицо напротив в эту минуту выглядит таким открытым и беззащитным, Сычжуй так кусает яркие губы при каждом неуверенном движении Жуланя, что хочется сделать всё без излишней спешки: входить медленно, тягуче, нежно гладить и ласкать напрягшийся живот, крепко держать за дрожащую руку. А-И покрывает шею Цзинь Лина мокрыми поцелуями, то и дело прихватывает зубами и чуть оттягивает кожу, кажется, лезет рукой в свои штаны – нахальный, бесцеремонный, полная противоположность мягкого и обходительного Сычжуя. – Давно хотел трахнуть тебя, юная госпожа, пока ты трахаешь А-Юаня, – делится он такой вещью, которую приличные люди держат в секрете. В любой другой момент он получил бы колкость или возмущение в ответ, но прямо сейчас у Жуланя в голове вместо язвительных и остроумных фразочек возникает картина, поражающая своей непристойностью; хуже всего то, что перспектива оказаться посередине между двумя конкретными адептами клана Лань внезапно кажется до одури привлекательной. Он наклоняется, чтобы обхватить ладонями точёную шею Сычжуя, устроить большие пальцы на его по-детски округлых щеках, тронуть губами нежные горячие веки – и чтобы снова толкнуться в него, уже сильнее и увереннее. А-Юань хватается за плечи любовника, пытается скрестить лодыжки на его пояснице, но, видимо, новая поза ему нравятся больше: сильные ноги вздрагивают и неловко разъезжаются, скользя по тёмной ткани. В очередной раз выходя до середины, Жулань снова чувствует на ягодицах ладони Цзинъи, расставляет коленки пошире, чтобы тому было удобнее. Любой другой смутился бы, но Цзинь Лин давным-давно умудрился вывернуть всё в свою пользу: он – не доступный и не грязный, он – смелый, ведь позволить себе такое неприемлемое удовольствие может далеко не каждый. Пальцы Цзинъи снова мягко скользят внутрь его тела – сразу два, уверенные и точные, ни одного лишнего движения; теперь, каждый раз выходя из Сычжуя, Жулань сам на них надевается, и, хоть вслух он это и будет отрицать до конца дней своих, ему до звёзд перед глазами нравится. Нет, А-И точно не нужно знать, что когда он добавляет третий палец, гордый глава крупного клана на пару секунд замирает и прижимается покрытым потом лбом к плечу А-Юаня не из-за боли, стыда или сотни других возможных причин, а потому, что если вот сейчас он не затихнет и не переждёт несколько первых, самых трудных мгновений в оцепенении, то заорёт во весь голос, требуя, чтоб его взяли сейчас же. Даже если выключить все ощущения от тёплого и податливого тела Сычжуя вокруг члена и от растягивающих собственную задницу пальцев, то и от самой простой, примитивной мысли о том, в какой ситуации они все оказались, яйца чуть ли не лопаются, и хочется большего, хотя казалось бы – куда же ещё? Цзинъи шуршит тканью и через мгновение прижимается к бедру уже без преграды одежды; Жулань отчётливо чувствует задом горячую, чуть влажную сверху плоть, которая совсем скоро окажется в нём, и его кроет. Четвёртый палец он принимает с готовностью, даже воодушевлением – совсем не как в первые несколько раз, когда страх и стыд, которых он за собой ни за что не признает, заставляли его в какой-то момент сжаться, окаменеть в руках любовника – и неважно, с кем из них он был. А-И отстраняется, убирает руки; Цзинь Лин же пользуется моментом и делает несколько размашистых толчков подряд, жадно ловя реакцию, пытаясь запомнить всё до мельчайших деталей. Воспитанные по единому строгому образцу, всегда одетые идеально и одинаково, Лань Сычжуй и Лань Цзинъи в постели абсолютно разные: даже с закрытыми глазами спутать мелкие беспорядочные вздохи первого с тяжёлым и ритмичным дыханием второго просто нереально. Тихое, словно неверящее аханье и едва сдерживаемый рык; голодный, дикий взгляд и пустые, будто неживые глаза; крепкие объятия и жёсткий захват; несвязные глупости сбивчивым шёпотом и похабные, язвительные комментарии – как небо и земля; объединяет их, пожалуй, только то, как охотно они предаются такому непростительному разврату с Цзинь Лином. Позже он вспомнит: в клане Лань о правилах и приличиях забывают лишь со своими спутниками на пути самосовершенствования, и сердце наполнится теплом и радостью, от которых дурацкая улыбка до ушей ещё долго будет проситься на лицо, и сгонять её будет до безобразного сложно. Вскоре он поймёт: его выбрали. Признали своим. Приняли, отбросив муки неуместного, разрушительного выбора, дали шанс получить всё и сразу. Лишённый родительской любви Жулань осознает: он обрёл любовь иного рода, и, хоть и пообещает себе это осознание ни за что не озвучивать, всё же сделается от него чуточку счастливее, впервые ощутит себя спокойным и целостным, не гонящимся за чем-то неизвестным, а уже имеющим то, в чём нуждается. Но это всё будет потом; сейчас в молодой и горячей голове такие умные и сложные мысли не помещаются. Вместо них – лицо Сычжуя, на котором появляется непередаваемое выражение, когда его берут, вжав в жёсткую постель, да ожидание, когда же Цзинъи всё-таки займётся, наконец, делом. – Ну-ка замри, юная госпожа, – звучит голос сзади, напряжённый и требовательный. Цзинь Лин покорно застывает, войдя в пытающегося поёрзать под его весом А-Юаня по самое основание, и ощущает, как между ягодиц течёт масло, и уже к его собственному заду приставляют член. Проникновение медленное, будто издевательское. А-И за спиной дышит тяжело и шумно, пристраивает руки на боках Жуланя, сжимает шершавые пальцы. Сколько бы они друг к другу ни цеплялись, как бы ни бранились и ни пытались иной раз побить друг друга, а Цзинъи всё равно осторожничает – сопит, явно пытаясь контролировать вдохи и выдохи, двигается плавно, сдержанно, бережёт своего спутника. Вот только тому в такой момент хочется не чтобы о нём позаботились, а чтобы его, как недавно неприлично, но крайне точно выразился сам А-И, трахнули. Цзинь Лин отчего-то фыркает и с силой подаётся назад, давая понять: нечего церемониться. Другого приглашения Цзинъи не нужно: он буквально натягивает на себя Жуланя, а тот издаёт высокий и растерянный звук, тут же зажимая рот ладонью. Не сказать, чтоб это было больно, скорее немного неудобно; он уже давно понял, как себя вести, чтобы было хорошо, а потому просто расслабляется и плывёт по течению. Дело в другом: ощущения сбивают его с толку – куда ни двинься, по телу бежит ошеломляющее удовольствие, ещё более острое оттого, что деться от него некуда: впереди – шепчущий какой-то бред А-Юань, которого надолго уже не хватит; сзади – тяжело дышащий А-И, который только начал. По спине скребут ногти, бёдра сжимают пальцы, в шею впиваются губы, в плечо беспощадно кусают – слишком много. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. А-Юань вполне предсказуемо кончает первым: всего несколько толчков в одном на всех троих ритме – и он стискивает плечи Жуланя изо всех сил, пару раз крупно вздрагивает. Его глаза распахиваются, он хватает ртом воздух – и всё это без единого звука, будто кто-то лишил молодого заклинателя голоса. Пара мгновений – и Сычжуй, до этого словно окаменевший, внезапно расслабляется и без сил растягивается по тёмному покрывалу. Цзинь Лин вытаскивает из-под бёдер спутника подушку, отбрасывает её куда-то в сторону и выходит из обмякшего тела с неприличным, кажущимся слишком громким звуком. Его самого тут же хватают под живот, задирают зад кверху, давят на лопатки, прижимая лицом к плечу А-Юаня и входят резко и до конца – Жулань под пыткой не признается, что именно таким Цзинъи ему нравится больше всего: напористым, сильным, не позволяющим даже двинуться с места. После такого Цзинъи тело всегда слегка ломит в тех местах, к которым он прикладывал руки – да и не только руки – и сидеть ещё какое-то время немного некомфортно – и это тоже почему-то кажется приятным, иначе больше одного раза такое не повторилось бы. – А-Юань, ты, кажется посмотреть хотел, – цедит А-И сквозь зубы и снова размашисто толкается. Цзинь Лин не может поднять голову и взглянуть, что происходит, но ему и не нужно: он просто концентрируется на задевающих именно то место где приятнее всего, постепенно ускоряющихся движениях в своём теле и старается не стонать слишком уж громко – сами его спутники, конечно, уже давным-давно опытным путём выяснили, кто из их трио самый голосистый и несдержанный, но вот всему постоялому двору знать о подробностях их времяпрепровождения необязательно. У Цзинъи вообще-то довольно высокий голос. Ни за что не подумаешь, что рычать он может не хуже лютого мертвеца – но именно это происходит, когда он делает несколько особенно сильных толчков, вкладываясь в движение всем своим весом, впивается пальцами в бока так, что это становится и правда больно, но Жулань и не думает как-то защититься от грубого обращения, а только неимоверным усилием заставляет разъезжающиеся коленки не подкоситься. В следующий момент А-И замирает, и даже оборачиваться не нужно, чтобы представить его лицо: с силой сжатые челюсти, сошедшиеся на переносице брови, спутавшиеся волосы, падающие на лоб и плечи. Выходя из Цзинь Лина, его спутник не позволяет ему опуститься, снова подхватывает под живот и держит, пока тот недовольно дёргается и пихается. Впрочем, его возню быстро прекращает А-Юань, который ловко запускает руку между своим телом и телом Жуланя и быстро находит всё ещё крепко стоящий член. Ладони его, хоть и покрытые мозолями, всё же не такие грубые, как у Цзинъи, зато такие же сильные, и когда одна из них сжимается на самой чувствительной части тела Цзинь Лина, тот снова закрывает себе рот и тщетно борется со своим голосом. На сегодня ему достаточно: всё тело накрывает последней, самой сильной волной удовольствия, его всего скручивает, и вот уже опора в виде руки А-И исчезает, ватные ноги его подводят, и он падает прямо туда, куда только что излился – на и без того запачканный живот Сычжуя, который только сдавленно охает от тяжести. – Ты всегда так орёшь, будто тебя убивают, – бурчит откуда-то сбоку Цзинъи. – Тебе же это нравится, – Сычжуй подаёт голос вместо всё ещё приводящего дыхание и мысли в порядок Цзинь Лина. – Ага, – безмятежно отвечают ему. – Поколочу, – зачем-то выдыхает Жулань, не поднимая головы и не разлепляя глаз. – О нет, глава Цзинь прогневался, – ехидничает А-И. – Полотенце лучше подай, – грубовато требует упомянутый глава, всё не двигаясь с места, – иначе твоей рубахой вытрусь. Где-то рядом начинается возня, раздаются тихие шаги босых ног, и вскоре на спину Жуланя с силой прилетает кусок ткани. – Видок у тебя, конечно, юная госпожа. Лицо и шея немедленно вспыхивают: конечно, он же лежит на мужчине, одежды на них никакой, да ещё и из задницы вытекает чужое семя – его хорошо, наверное, заметно. – А-Лин, давай оботрёмся, – мягко похлопывает по плечу Сычжуй. И Цзинь Лин нехотя скатывается с него, нащупывает полотенце и действительно приводит обоих в порядок: мягко стирает блестящие в неровном свете капли, осторожно проводит там, где на коже А-Юаня темнеют синяки, в конце – подтирает собственный зад, стараясь ни с кем не встречаться взглядом и выглядеть невозмутимо. В процессе Жулань замечает: на месте пары мелких ссадин на коленках красуются крупные красные пятна – видимо, натёр о покрывало. – А-Юань, как нога? – интересуется Цзинъи. – Ничего, – с заторможенным кивком отвечает тот. – Давайте уже ложиться. Завтра ещё с теми слухами про призрака разбираться. С этими словами Сычжуй устало ползёт на середину широкой постели и забирается под старое покрывало: вымотанный, залюбленный, но довольный. Всклокоченный и лохматый Цзинъи выдёргивает из растрёпанных волос и откладывает красивую нефритовую заколку, тушит одним длинным выдохом обе свечи, погружая комнату во мрак, и присоединяется к своему спутнику. – Юная госпожа, тебе, как главе клана, нужно официальное приглашение? – подкалывает он. Цзинь Лин сказал бы что-нибудь едкое в ответ, но придумать, что именно, так и не получается; он молча заползает под общее на всех троих одеяло, и его тут же обнимают, притягивают, закидывают на него ноги, запускают пальцы в волосы – и всё это так просто, тепло, по-домашнему, что горло сжимается, а в глазах щиплет: от нежности к этим двоим и грустной мысли о том, что каждую ночь они засыпать втроём не могут. Ложе им досталось жёсткое, подушки – старые, свалявшиеся изнутри, тёмное покрывало маловато для такой компании, так что приходится тесно друг к другу прижаться и подоткнуть под себя края. Но есть в этих неудобствах что-то особенное, такое, на что засыпающий с улыбкой на губах Цзинь Лин готов променять свои роскошные шёлковые постельные принадлежности без малейших колебаний. Где-то в темноте скребёт лапами по полу спящая Фея, в воздухе всё ещё чувствуется слабый аромат благовоний и масла, а за окном шелестит ночной ветер.