Двадцатая осень

Гу Цзы хлюпает носом и прижимает фонарь к груди. Огонек внутри маленький и едва заметный, неподвижно застывший в центре стеклянной тюрьмы, лишь отголосок того, что остается от Ци Жуна. Гу Цзы трет глаза и поднимает взгляд вверх, чувствуя, как на его плечо опускается широкая ладонь. — Пошли. Небожитель - Лан Цяньцю, подсказывает память — упрямо поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Гу Цзы мнется на месте, сомневаясь, стоит ли идти за человеком, грозящим его отцу расправой, но все же кивает. Идти ему больше некуда и не к кому, а умирать нельзя, ведь он обещал отцу, что будет в порядке, когда тот сжимал его в своих объятиях, спасая от огня. Да и небожитель все же не тронул Ци Жуна. Не сжал руку, потушив огонек. Помог заключить его в фонарь, обещая, что это поможет. Гу Цзы проводит ладонью по носу, вытирает сопли, смешанные со слезами, и делает шаг вперед. Гу Цзы не помнит, сколько ему лет, не помнит, откуда он, и не знает, что будет дальше, но, следуя за небожителем, думает лишь об одном — сколько бы времени не прошло, он дождется, когда отец вернется. И тогда все встанет на свои места. * * * — Мусорный гэгэ грустит и не говорит почему, но я думаю, это потому что рядом нет дяди в красном. По крайней мере, так говорят. Я сказал ему, что тоже грущу, а он рассмеялся и дал мне булочку. Но Лан Цяньцю не разрешил мне ее съесть. Гу Цзы подавляет зевок и сонно смотрит на фонарь. Вокруг тихо, и уже стемнело настолько, насколько может стемнеть в небесной столице. Гу Цзы знает, что те, кто в ней живет, почти не спят, но он не может так же, и его снова одолевает зевок. Огонек в фонаре все так же бездвижен. — Он сказал, что будущему богу нельзя так питаться, но я не понимаю причем тут я и почему. Ведь мусорный гэгэ питается, а он бог, и ты тоже чем только не питался, а ты еще круче. Гу Цзы упирается подбородком в сложенные руки и поджимает губы. Этому он научился у Лан Цяньцю, тот часто поджимает губы, когда чем-то недоволен, а Гу Цзы прямо сейчас недоволен, и очень сильно. — Скоро будет праздник осени, а это значит, что вас с дядей в красном нет целую нахрен вечность. Так говорит Му Цин, а Фэн Синь говорит, чтобы он не выражался при мне. Как это — не выражаться? Гу Цзы трет глаза, стараясь прогнать сонливость, но удается это с трудом. Он удобней устраивает голову, тянется вперед и берет в руки фонарь, укладывая его на соседней подушке. Касается пальцами стекла - холодного, будто и без огонька вовсе — и устало зевает. — Я скучаю по тебе. Когда ты уже вернешься? Он смотрит на фонарь, пока не начинает сушить глаза, пока зрение не начинает плыть, и думает, что Лан Цяньцю будет ругаться, когда увидит, что он снова засыпает с фонарем. Но иначе Гу Цзы не может — слишком страшно однажды проснуться и не увидеть его рядом. Он засыпает и бормочет сквозь сон: — Я тебя жду… Огонек внутри фонаря едва заметно вздрагивает, прежде чем снова замереть, но Гу Цзы этого уже не видит. Он говорит с ним каждый день. Рассказывает все, что произошло, то громко крича, то шепча, будто доверяя самую сокровенную тайну. Рассказывает о том, как это, жить среди богов, не забывая сказать, что на земле, в прохладных, не идеальных пещерах, бывало лучше. Рассказывает о том, что Лань Цяньцю дал ему зачарованный амулет, и теперь всегда оказывается рядом, когда Гу Цзы неаккуратно падает посреди центральной улицы, царапая колени или когда рыдает в ночи от кошмаров. О нем заботятся, и от заботы этой тепло, но Ци Жуна порой не хватает так сильно, что Гу Цзы не может сдержать слез, утыкаясь ночью в чужое плечо. Он говорит о том, что Хуа Чен вернулся, и чуть капризно добавляет, что и Ци Жуну пора тоже, но ответом ему служит тишина. Время идет, и Гу Цзы перестает его считать. Времена года сменяется одно другим, как сменяется его одежда - из рваной рубахи в новую, из новой вновь в рваную, чтобы после превратиться в длинные и неудобные одежды. Он учится читать и писать, и совсем не понимает, почему Пэй Мин смеется над Лин Вэнь, терпеливо раз за разом объясняющей ему иероглифы. Он видит, как короткий хвост становится длиннее, как растут его маленькие ладошки, и в какой-то момент понимает, что теперь он может спрятать фонарь в своих объятиях - настолько большим он становится. Он тренируется с Лан Цяньцю, медитирует с Се Лянем, все еще занимается с Лин Вэнь и в его голове все шире и шире разрастается слово «семья». Осознание ее сворачивается где-то под сердцем, согревает изнутри, но этого все равно мало - главное тепло, его огонь, действительно необходимый, все еще холодным светом сияет внутри стекла. Он растет и неизбежно меняется, как меняется все вокруг, как меняется его сознание, но неизменным остается лишь одно - огонек в фонаре все так же неподвижен, хоть и стал с годами ярче, и он все так же говорит с ним перед сном, не в силах отказать себе в этой мелочи. Его комната больше предыдущей, его вещи всегда безукоризненно хороши, как и его манеры. Едва ли кто-то сейчас признал бы в нем мальчишку-оборванца, скитающегося с призраками по горе Тунлу. Гу Цзы тринадцать, и он уже как восемь лет терпеливо культивирует при дворце, все еще слушая чужие шепотки за спиной. — Не совсем понимаю, почему их так беспокоит, что я самый младший чиновник средних небес, и что я рос с демоном и гуляю с тобой по земле и Небесной столице. Наверное, я бы впервые был не против, чтобы ты съел их. Гу Цзы улыбается и оборачивается, бросает взгляд на фонарь и чувствует, как что-то вздрагивает внутри. Он роняет кисть, что держал в руках, делая осторожные мазки по холсту, когда видит, что огонек вздрагивает и ударяется о прозрачное стекло изнутри. Ему кажется, что это игра света или его воображения, но Гу Цзы делает шаг ближе и с силой зажмуривается - глаза жжет так сильно, что игнорировать это не выходит. Сильные руки встряхивают за плечи, Гу Цзы вскидывает голову и встречается с обеспокоенным взглядом Лан Цяньцю. — Гу Цзы, да что с тобой?! — Я… Горло сжимает спазм, и Гу Цзы едва может говорить. Лишь кивает головой на фонарик, заставляя Лан Цяньцю отвлечься от себя и подумать о том, что действительно важно. Лан Цяньцю следит за его взглядом и фыркает, фокусируя его на фонаре. — Явился все-таки. Его голос сквозит недовольством, и в ответ на него огонек бьется о стекло с новой силой. Гу Цзы прочищает горло, справляясь с собственными эмоциями, и смотрит на Лан Цяньцю чуть виновато. Защитные чары, наложенные на Гу Цзы еще в детстве, впервые сыграли против него, и на секунду Гу Цзы становится страшно. Почувствовав это, Лан Цяньцю устало вздыхает и отворачивается от мечущегося по фонарю огонька. — Я ничего не сделал ему за столько лет. Ты действительно думаешь, что я сделаю что-то сейчас? Гу Цзы пристыженно опускает взгляд и качает головой. Лан Цяньцю всегда был добр к нему, дал ему жилье, надежду на будущее и на то, что Ци Жун вернется. За годы, что он провел при его дворце, тот ни разу не был груб в сторону Гу Цзы и не позволил ни на секунду в себе усомниться. — Нет. Я растерялся и из-за этого запаниковал. Я не ожидал и... И в глубине души давно перестал ждать. Гу Цзы не произносит это вслух, но взгляд Лан Цяньцю из строгого становится понимающим. Он остается с Гу Цзы на весь вечер, пока тот не засыпает в неудобной позе на столе подле все того же фонаря. Гу Цзы не чувствует, как легко подхватывают его руки бога войны и как бережно опускают на кровать, точно так же, как не видит, что перед выходом Лан Цяньцю останавливатся и грозит фонарю пальцем. Если бы Гу Цзы мог, то он бы прочитал по губам: «Не смей разочаровать его», которое остается без ответа, но огонек все же вспыхивает чуть ярче. * * * Гу Цзы задумчиво смотрит в небо и совсем не ощущает холода земли босыми ногами. Длинные рукава зеленого ханьфу щекочут запястья, когда он сворачивает ленты, с которыми исполнял танец. Овации толпы и их смех все еще звучат в его ушах, а на губах начинает играть улыбка, когда он вспоминает повторяющих за ним танец детей. Гу Цзы убирает ленты в карман и последней оставшейся стягивает волосы в низкий свободный пучок, берет в руки фонарь, который привык брать с собой на выступления и скрывается за домами, от чужих глаз. Солнце почти скрылось за горизонтом, в небе видны первые небесные фонари, и Гу Цзы задумчиво проводит ногой по пестрого цвета опавшим листьям, прежде чем закрыть глаза и подставить лицо ветру. Он знает, что совсем скоро небо озарит уже привычный свет трех тысяч фонарей, и осень официально вступит в свои права. Это - его восемнадцатая осень и четырнадцатая, ознаменовавшая время, проведенное в ожидании. Гу Цзы не перестает верить. Он слышал истории о восстановлении сотни раз и сам был свидетелем одной из них, он знает — Ци Жуну просто нужно больше времени, и он даст ему столько, сколько потребуется, ни на секунду больше не усомнившись в том, что тот вернется. Он почти не помнит его голос, тот, что принадлежал ему, а не его отцу, и лишь едва черты лица, но даже этого достаточно, чтобы при мыслях о нем замирало сердце, а многочисленные холсты в покоях оказывались изрисованы его образами. Гу Цзы открывает глаза как раз тогда, когда небо вспыхивает бесчетным количеством фонарей, и не может сдержать широкой улыбки. Он хорошо уяснил — до тех пор, пока хотя бы один человек в тебя верит и ждет, чудо обязательно случится. Он возвращается на небеса и по-недовольному взгляду Лан Цянцю понимает, что его ждет нагоняй, но Гу Цзы это не пугает. Он лишь улыбается широкой, но чуть виноватой улыбкой, коротко кивает Владыке Пэй Мину, не нарушая официоз, и ловит на себе его взгляд с притаившимися на дне смешинками. Гу Цзы поправляет ханьфу и убирает затаившиеся в складках листья, его ноги все еще босы, когда он стоит в зале среди небесных чиновников, и он совсем не похож на культивирующего бога войны, подобно тому, под чьим крылом прожил столько лет. Лан Цянцю делает движение рукой, и Гу Цзы срывается с места. Он не бежит, но его шаг столь быстр, а движения легки, что кажется, будто он летит. Он кружит в своих покоях, напевая песню, и смеется, когда видит, как огонек в фонаре начинает двигаться активней вместе с ним. За годы он научился различать его реакции. По-крайней мере, так хотелось думать Гу Цзы. Он рассказывает о том, что еще один праздник осени ушел безвозвратно, и о том, что сегодня он заработал еще больше, чем в прошлый раз, и смог осчастливить многих бедняков. Он говорит о выученных движениях, об отросших волосах и о том, что уже гораздо лучше управляется с мечом, чем раньше, но никогда не хочет наставлять его на кого-то живого. Говорит о Ци Жуне, что помнит его и знает, что тот не был ему отцом, но стал кем-то близким, даже отсутствуя столько лет, потому что тогда сделал для него слишком много. О том, что он все еще ждет. Гу Цзы засыпает, и ему снится зеленого цвета ханьфу и торчащие во все стороны черные волосы. Хитрый прищур глаз и кривая улыбка с острыми зубами. Он задерживает образ из сна в памяти и на утро, зажигая благовония, думает о Лазурном Фонаре. И все последующие — тоже. Он возносится спустя два года, столп света ударяет в его фигуру прямо во время танца перед толпой. Гу Цзы слышит восторженные вздохи и звон монет, сменяющийся звоном колокола. Все его нутро, кажется, наполнено светом, а грудь сдавливает от сдерживаемого счастья. Он приземляется в небесной столице, завершает прерванное плавное движение и открыв глаза видит столпившихся вокруг него небесных чиновников. Кто-то ему знаком, кого-то он видит впервые, и не все лица вокруг довольные — остаются те, кто все еще считает его глупым бесполезным сорванцом, росшим с демоном. Но кто теперь посмеет сказать ему это в лицо? Лин Вэнь находит его почти сразу, и в глубине ее глаз он видит что-то смутно похожее на теплую гордость. Она все еще осужденная преступница, и небеса — ее тюрьма, но Гу Цзы знает, она солгала бы, сказав, что ей не нравится быть на них и помогать с управлением Пэй Мину. Лин Вэнь поздравляет его с вознесением и говорит о том, что уже распорядилась начать строительство дворца для него. Гу Цзы — бог Искусств и Лан Цянцю не удивляется этому ни на йоту, когда сжимает его в своих объятиях. Он прячет лицо в плече бога, посвятившему ему столько лет, и чувствует, как жжет глаза от непролитых слез благодарности. Его дворец небольшой в сравнении с другими, но Гу Цзы сам захотел, чтобы он был таким. В центре главной залы стоит статуя, и на ней он выглядит так же, как в свое первое явление в Небесную Столицу, в образе бога — с наклоненным корпусом, вытянутой в сторону ногой и рукой, тянущейся к небу, держащей на кончиках пальцев фонарь, с лазурным огоньком внутри и с мягкой улыбкой на умиротворенном лице. Комнаты его дворца не пестрят золотом, а оформлены в нейтральную, светло-серую и бежевую расцветку, лишь изредка выгодно контрастируют с изумрудной драпировкой и пестрыми картинами. Гу Цзы выделяет для фонаря комнату возле своих покоев и впервые за долгое время начинает спать отдельно от него. Он думает о том, что когда Ци Жун вернется, то он не захочет делить с ним постель, и в этом не будет необходимости, как когда они скитались в пещерах. О том, что ему нужно будет свое личное пространство, в котором он сможет остаться. Думать о «если» Гу Цзы не хочет. Он копит духовные силы и вечерами, когда разбор молитв остается позади, а немногочисленные служащие его дворца уходят на покой, Гу Цзы остается в маленькой комнате и передает их Ци Жуну. У него не сразу получается сделать это, сначала он чувствует, как силы уходят в пустоту, но со временем получается все лучше, и Гу Цзы каждый раз улыбается, чувствуя, что силы достигают адресата. Он не дает себе отчаяться, и другие не дают тоже. У Се Ляня получилось дождаться Хуа Чена, И Чжень смог собрать разбитую душу Инь Юя, значит и он сможет. Его веры хватит сполна, а теперь в его распоряжении вечность, чтобы достичь цели. Гу Цзы двадцать, когда звон разбитого стекла среди ночи вырывает его из медитации. На нетвердых ногах он бежит в соседние покои и у самых дверей в врезается в появившегося там Лан Цянцю. Он выглядит ошарашенным, и Гу Цзы уверен, что выражение его собственного лица ничуть не лучше. Они толкают ставшую вдруг тяжелой дверь, и Гу Цзы спешно заходит внутрь, оставляя Лан Цянцю позади. — И где я нахрен оказался?! Ци Жун стоит посреди комнаты, и под ногами его осколки стеклянной тюрьмы с погнутым остовом фонаря. Гу Цзы видит его профиль со вздернутым носом и низкую, гораздо ниже, чем он запомнил, фигуру. Спутанные распущенные волосы устилают его плечи и спину, а длинные пальцы с заостренными ногтями придерживают на груди скатерть, которой он прикрыл обнаженное тело. Ци Жун перерождается в своем истинном обличии, и на нем не остается ни следа от тела отца Гу Цзы, что Ци Жун однажды надел как одежду. Гу Цзы слышит, как за его спиной шумно выдыхает Лан Цянцю, но он не в силах оторвать взгляд от стоящего перед ними демона. Ци Жун поворачивается к ним с выражением небрежности и презрения, что быстро сменяется удивлением, когда Гу Цзы несдержанно притягивает его к себе и сжимает в объятиях. Он чувствует, как чужие руки упираются ему в грудь, как трещит ткань, а ногти больно впиваются в кожу. Ци Жун пытается вырваться, но Гу Цзы держит слишком крепко, не в силах отпустить. — Какого хрена ты… — Ты вернулся. Это действительно ты. Гу Цзы с силой зажмуривает глаза, сдерживая слезы, и голос его ломается к концу фразы. Ци Жун в его руках замирает, а хватка становится слабее. — Твой голос. Я слышал его все время, пока спал! Только мне казалось, что я готов уснуть, и ты всегда вытаскивал меня обратно. Я едва смог отдохнуть, ты… Ци Жун замолкает, и Гу Цзы решается открыть глаза, все еще держа его за плечи. Меж тонких бровей залегает складка, а взгляд зеленых глаз цепко проходится по лицу Гу Цзы. Ци Жун так близко, что Гу Цзы может почувствовать его дыхание на своей шее, когда тот принюхивается, и выражение его лица становится растерянным. — Мусорный сын? Ци Жун вскидывает голову так резко, что Гу Цзы едва успевает отдернуть голову, чтобы не получить лбом по подбородку. В груди теплеет. Он чувствует, как губы дрожат в улыбке, прежде чем рассмеяться и кивнуть. Ци Жун помнит. Он помнит его. Счастье, что он испытывает сейчас несравнимо с тем, что было при его вознесении. Чувства, что пылают внутри, которым вторит бешено бьющееся сердце, Гу Цзи бы не смог описать, даже если бы его попросили. Ци Жун вскрикивает и дергается с такой силой, что Гу Цзы разжимает объятия. — Ты - бог! Гребаный небожитель! Я блять воспитал бога! — Не зазнавайся, ты! Лан Цянцю отмирает, и Гу Цзы наконец-то вспоминает, что они все это время были не одни. Лицо Бога Войны принимает упрямое выражение, когда он складывает руки на груди и делает шаг вперед. — Я был тем, кто был с ним все время, что ты прохлаждался в небытие. — Отлично, а теперь ты можешь валить отсюда! Ци Жун дергает рукой так резко, что Гу Цзы едва успевает уловить движение. Скатерть, оставшаяся без поддержки, падает вниз, не скрывая больше обнаженное тело, Лан Цянцю вспыхивает и давится воздухом, а Гу Цзы отводит взгляд, пряча смешок в ладонь. Ци Жун, указывающий пальцем на дверь, наконец-то замечает свое положение и вскрикивает: — Вот же блять! Гу Цзы вновь смеется, утирая слезы в уголках глаз, и с уверенностью думает о том, что теперь все будет хорошо.