Фалун

Находясь в заключении, каждую новую неделю он принимал за новый век. Скажи Жоржу один из тех шкафоподобных душегубов, что время его жизни подходит к концу, а сам он уже стар, немощен и безо всяких мучительств отдаст скоро Богу душу — он поверил бы. Порадовался освобождению, вспомнил напоследок наполненные речной свежестью дни своего отрочества и, надо полагать, взаправду умер, калачиком свернувшись в ворохе служившего ему прежде одеждой окровавленного тряпья. И дураком бы тогда был, каких поискать. От края до края земли Нижнего мира полыхали варварством, но отчего вдруг среди испепеляющего пламени не могло родиться, в подтверждение правилу и вопреки самой смерти, пламя согревающее? Ласковое и справедливое, несущее вместо свойственной адским ликам жестокости такую мягкость, какая способна утешить и истончить, обратив в призрачно-белесую поволоку, любую боль. Жорж едва запомнил и почти сам себе придумал, как из пышущей смертью тьмы на него взглянуло, вспыхнув ярче королевских рубинов, что-то прекрасное и живое, и как бывшее мгновение тому назад бесцветным непонимание пропиталось враз, словно фалланфеймский лен, жемчужно-алым. Заключенное в хрупком, миниатюрном теле, пламя согревающее опустилось перед Жоржем на колени, будто и не чураясь стоять с ним, искалеченным пленником, в одной грязи, а затем привлекло его внимание прикосновением — невесомой, почти материнской лаской, ощутить которую в этих бурых от крови стенах было откровением. Под нею Жорж вскинулся, в неверии разлепляя отекшие от ударов веки, и наконец увидел свет. С нежным радением осмотрев его раны, уделив за долю секунды внимание, казалось, каждому из кровоподтеков и гноящихся надрезов, Он сказал: — Вам ничто не грозит больше, месье Лефевр. И Жорж поверил. Поверил акценту, грубоватому и в то же время до одури мелодичному, этой уходящей корнями в древность искре, без которой Жорж не смог бы представить теперь речь снизошедшего к нему в темницу юноши; поверил мягким ладоням, скользнувшим по его плечам и захватанным крыльям в попытке накинуть поверх плащ; поверил сверкающим в затхлом полумраке рубиновым радужкам, поверил улыбке, поверил всему. Его Высочество Техно Блейд, — Избавление, — был наследным принцем, вступающим в свои права хозяином адских тварей, давивших из Жоржа кишки и загонявших ему под ногти цыганские иглы, и окутывал несмотря ни на что милосердием, от которого слезились глаза. От него пахло благородством золота, полнокровием темно-алых роз и цветением легендарных Базальтовых садов, врата которых одному из Блейдов вздумалось зачем-то распахнуть перед врагом собственных нравов, земель и рода. Да, Он аккуратно стягивал ткань крепче, суля вчерашнему смертнику все блага мира и чужими руками отнимая его от пышущего адским жаром каменного пола, а Жорж рыдал в Его объятиях, не находя облегчению за перебитыми ребрами предела, и это было его спасением. С того дня Жорж стал порою видеть о Нем сны. Не срамные, нет: рядом с Его Высочеством не было места ни стыду, ни запретам, ни даже самым легким из оков, надеваемым человеком теперь по доброй, сменившей страх перед гневом Господним воле. Избавление нависало над Жоржем светлым образом, благостным и откровенным, и шептало ему трепетно в губы: — Месье Лефевр... А он касался своими испещренными шрамами руками Его бедер, оглаживая нежную кожу, и переживал сладостный миг своего освобождения каждый раз, когда принц срывался под его ласками на чистый, глубокий крик, с фамилии переходя на его простое, как и дано жителям равнин, имя. Распущенные волосы Его Высочества волнами ниспадали на узкие плечи, тонкие пальцы — дарили вместо жгучих царапин наслаждение, и даже темнейшая глубина его выкрашенных людской кровью глаз согревала Жоржа теплом жизни ради самой жизни. Лишь спустя долгие месяцы, при пламени тысячи свечей Жорж впервые увидел, как глядит на него из-под пышных ресниц вовсе не фалунский красный, а пленительный, отдающий знакомой с детства хрустальной нежностью ландыша лучезарно-розовый. И пусть Филиппу, обнимавшему те самые узкие плечи, Его Высочество улыбался совершенно иначе, ради любой его улыбки стоило сохранить рассудок.