Двое на вершине

Когда сумерки сгущаются над Йокогамой, и город у подножия «Мори Корпорейшен» превращается в муравейник, сияющий разноцветными огнями, здесь, на последнем этаже, этой картиной любуются двое. Два человека, вознесенных судьбой на немыслимую высоту; один — заслуженно и по праву, а второй... что ж, он просто занимает свое место рядом. Чуя надеется, что это место — рядом с боссом — он тоже занимает по праву. Если уж на то пошло, Мори Огай пригласил его сам, а точнее, просто не отпустил после очередного вечернего отчета. Такое случалось не раз и уже вошло у них в привычку. Когда-то его это раздражало (и будоражило одновременно — что ему нужно от меня? зачем он держит меня здесь? что мне делать со всей этой белибердой, которую он мне втирает, если я и понимаю-то каждое третье слово из четырех? Что вообще за причуда такая — вести умные беседы с подростком из банды, который даже в школу не ходил!) Но он, конечно, внимательно и почтительно слушал. Мори умел рассказывать. Все равно, о чем. Чуя слушал. Чуя смотрел на своего босса — бледная кожа, черные пряди, то и дело падающие на лицо, стоит ему склонить голову, длинная изящная шея, мягкая полуулыбка, почти нежная и совершенно неожиданная — и понимал, что лучше уж слушать. Лучше слушать, чем смотреть на него вот так. Как? Чуя никогда не был трусом, но в этом он себе боится признаться; если задумаешься о том, какие странные мысли и желания скрывались внутри, пробуждаясь только в сумерках, как чудовища из детской сказки, точно погубишь свою новую жизнь. Все равно, что сделать шаг в пропасть. А Чуе очень нравится его новая жизнь: его должность, его собственный отряд, его превосходно сшитый костюм, его апартаменты в центре Йокогамы; согласитесь, весьма неплохо для юноши, которому недавно исполнилось восемнадцать, даже если у него и был козырь в рукаве. И еще — эти вечерние доверительные беседы с боссом. Чуя слишком дорожит тем, что ему дано, чтобы позволить себе мечтать о большем. А желания и запретные мысли можно просто закрыть в себе, как в глубоком каменном подвале — Чуе к чудовищам внутри не привыкать. По крайней мере, так ему казалось, пока их разделяла спасительная плоскость письменного стола. Когда Мори становится рядом с ним у окна, все, что было запрятано внутри, оживает, поднимается на поверхность, настойчиво требуя свободы. Чуя глубоко вдыхает — зря, ведь вместе с воздухом он глотает и запах чужой одежды, чужого одеколона, чужой кожи, все, что в общей сложности и является запахом Мори. Но к счастью, Мори не смотрит на него сейчас. Его взгляд направлен куда-то вниз, в пропасть, на дне которой сияют разноцветные огни Йокогамы. — В сумерках отсюда открывается удивительный вид, не правда ли? Чуя с готовностью кивает. Вид и впрямь замечательный. Конечно, он и раньше видел и это бледное лицо, и черные волосы, и мягкую улыбку, но сейчас он мог видеть все это в деталях: темные ресницы отбрасывают короткую тень, когда Мори прикрывает глаза, горло едва заметно напрягается, когда он глубоко вдыхает, а губы покрыты едва заметной сеткой мелких трещинок. Все эти детали. Маленькие слабости и несовершенства. Они превращли его босса в обычного живого человека и заставляли думать о нем, как... Но нет, Чуя решительно не собирается думать о боссе подобным образом. Особенно сейчас, когда они стоят перед огромным окном, скрытые от внешних угроз пуленепробиваемым стеклом, а от любопытных взглядов — если бы таковые нашлись на высоте восьмидесятого этажа — внешним зеркальным покрытием. Мори приложил все усилия, чтобы создать иллюзию открытости перед миром и надежно укрыться за ней, но для Чуи тут не было никакого укрытия. Он чувствует себя неуверенно на этой высоте. Именно в этот момент неуверенности он и совершает свою роковую ошибку. Всего лишь делает то, что сделал бы любой хулиган из Сурибачи, случись ему попасть в такой переплет, где кулаки — не выход. Он тянется за сигаретами. Движение настолько машинальное, что он понимает, где находится сейчас, только когда сигарета оказывается у него в зубах. Счастье еще, что зажигалку достать не успел. Курить в кабинете у босса! — Чуя? Ну нет, он не рискнет посмотреть на Мори сейчас. Ни за что. — Ты собираешься курить, или тебе просто нравится жевать сигареты? — неожиданно мягко спрашивает Мори, не сводя с него пристального взгляда. — Потому что знаешь, для того, чтобы закурить, тебе придется сначала ее зажечь. И Чуя бросается искать зажигалку с такой скоростью, будто ему отдали приказ, и затягивается так решительно, что чуть не давится дымом, как будто ему десять лет и это первая сигарета в его жизни. Курить под этим пристальным взглядом, одобрительный он или нет — то еще удовольствие. Ничуть не легче, чем просто молчать. И с чего он взял, что ему это сейчас поможет? Чуя затягивается еще и еще, пока горло не сводит болезненным спазмом. — Надо же, столько месяцев не думал об этом, — задумчиво произносит Мори, не отводя взгляда, — даже начал забывать запах табака, а стоило тебе закурить, и вот уже кажется, что и я не отказался бы от сигареты. — Я... — Чуя мнется, вспоминая пустую пачку, из которой он выудил эту сигарету. — Кажется, эта... — он все-таки сует руку в карман и сминает бесполезную картонку, как будто она виновата, как будто подвела его в самый важный момент, — последняя. Босс, — добавляет, будто извиняясь за свою непредусмотрительность. Мори смеется — такой негромкий, почти бархатный звук. — Значит, мне не повезло. Но теперь мне хочется еще больше, вот ведь незадача. Чуя едва слышит всю фразу, и только слова «хочется еще больше» отдаются в ушах долгим эхо. — Я могу... — беспомощно начинает он. Что? Сбегать за сигаретами? Смешное предложение. Чуя замирает, неловко сжимая в пальцах проклятую сигарету — курить в такой момент точно было бы дерзостью. Когда Мори касается его пальцев, он застывает на месте, как статуя. — О, благодарю. Он что, принял это неловкое движение за... предложение? Да ему бы в голову не пришло предлагать такое боссу, как будто он его приятель из трущоб! Он бы, верно, провалился сквозь землю от стыда, и кстати, он действительно мог именно это и сделать. ...И ему стоило бы — по крайней мере, тогда бы он не смотрел сейчас, как Мори подносит к губам его сигарету. — В последний раз я делился с кем-то сигаретами еще в институте. Мори улыбается, когда говорит это, и Чуе кажется, будто над ним смеются. Зачем это все? Как будто Мори не может при желании заполучить сигареты, контрабандные сигары, трубку, набитую лучшим табаком, который только можно добыть в Японии, и все это за каких-то полчаса, если не быстрее. Но зачем-то ему нужна была именно эта сигарета. Его сигарета. Думать об этом еще опаснее, чем смотреть на Мори сейчас. Но увы, он просто не может не смотреть. На то, как Мори мягко сжимает губами фильтр, который только что был у него во рту. Чуя в жизни не видел ничего более непристойного. Любая порнушка, в которой в рот чего только не брали, меркнет перед этой картиной. Проклятье, ему нужно попросить босса... чтобы босс извинил его и... может, лучше отговориться срочными делами? Мори глубоко затягивается, заставив Чую сглотнуть, и выдыхает — так демонстративно, что Чуя мог не только увидеть, но и услышать этот выдох. О да, у него как раз образовалось одно срочное дело: убраться из этого кабинета как можно быстрее и как можно дальше. — Хочешь? — вдруг спрашивает Мори низким, бархатным голосом. Чуя смотрит на сигарету, которую Мори протягивает ему, будто предлагая забрать ее назад и докурить, ха! Что за безумная идея! Но этот голос, как и раньше, пробирается сквозь все его стены. Это глубокое, негромкое, но отчетливое «хочешь?». Кто вообще будет думать о сигаретах, когда Мори стоит так близко, смотрит прямо в глаза и говорит с ним так? О, как же Чуя хочет его. Даже если бы это было концом всего, шагом в пропасть с высоты восьмидесятого этажа, ему наплевать; ему всего восемнадцать лет, и он может совладать только с одним чудовищем внутри, в то время как остальные, кажется, поглощают его целиком. Все как в кино — вот его пальцы касаются чужих, будто отвечая на предложение, а потом смятая сигарета падает на ковер, а он тянется к Мори, целует его, приникая к приоткрытому рту, и жадно вдыхает горьковатый запах табака. Есть в этом что-то естественное и извращенное одновременно, и Чуе кажется, что после этого вечера он не сможет выкурить ни одной сигареты. Хотя вообще-то ему все равно, что будет после этого вечера. Опьяненный своей решимостью, он запускает пальцы в тяжелые темные волосы — сколько раз он старался не думать о том, какие они на ощупь? — и тянет Мори к себе, наклоняет его голову, продолжая целовать, впиваясь в его губы до боли. Он может остановить меня. Он может остановить меня в любой момент — из всех рациональных мыслей в голове остается только эта. Потому что Чуя боится этой мысли до одури. Он должен спешить, должен успеть сделать все, о чем он раньше старался не думать, но все равно думал, пока Мори не остановил его. Пока не пришло время расплатиться за дерзость. Но Мори не делает ни одного движения, чтобы его остановить, даже когда Чуя обнимает его за талию, прижимает к себе, чувствуя худое тело даже сквозь все три слоя одежды и упиваясь этим ощущением. А потом этого становится мало, и Чуя тянет пиджак с плеч, куда-то вниз, на ковер, к отброшенной сигарете, туда, где на уровне горизонта сияет разноцветными огнями бездна, в которую превратилась Йокогама. Когда его пальцы сминают ткань рубашки, пробираются под нее, чтобы коснуться обнаженной кожи, Мори будто оживает — выворачивается в его руках, как змея, но не отстраняется, а только прижимается сильнее, бесстыдно трется о его телом животом, пахом, бедрами, а его язык толкается в рот Чуи. Всего одно мгновение, и внутри все превращается в пламя, кровь приливает к лицу, к пальцам, которые впиваются в рубашку Мори, к паху — и член тут же встает, как каменный. Чуя позволяет себе насладиться этим ощущением разделенной страсти всего несколько мгновений — а потом резко перехватывает руку Мори, сжимает запястье до боли, и разворачивает его — лицом к себе, спиной к огромному стеклу, не позволяя ему даже дернуться. Мори тяжело дышит, его глаза кажутся черными в полумраке, а губы приоткрыты. Чуе хочется провести пальцем вдоль этих губ, проверить, не вздрогнет ли Мори — должно быть, они все еще влажные, и все еще саднят после их голодных, страстных поцелуев. На самом деле Чуе не нужна ответная инициатива, ему не нужно, чтобы Мори помогал или мешал, чтобы он делал хоть что-то — ему нужен только сам Мори. Мори, который хочет его так же сильно, как он сам хочет Мори. Наверное, он мог бы спросить. То самое многозначительное «хочешь?». Жаль, что они потеряли сигарету. Когда безумие этой мысли доходит до него, Чуя усмехается. И видит, как в глазах Мори голод и желание на мгновение уступают место какому-то смутному беспокойству. Он не может понять, что я делаю, с изумлением осознает Чуя. Не может прочитать, что у меня на уме. Сейчас они слишком близко друг к другу, и Чуя сам трется о его тело, позволяя почувствовать, насколько он возбужден, и задыхается, когда напряженный член касается чужого бедра. Хочется просто развести эти ноги и... но не сейчас. До этого еще слишком далеко. Проклятье! Остановите меня, босс, с каким-то ожесточением думает Чуя. Потому что если вы не остановите меня, сам я не остановлюсь никогда. Он все еще прижимает Мори к стеклу и видит во тьме мерцание разноцветных огней. На самом деле он тоже не понимает Мори. Нет, сейчас он понимает, что делает именно то, чего Мори хочет, именно то, чего Мори столько времени добивался, но он никак не может понять, почему это должен быть именно он. Ведь кто такой Мори — человек на вершине башни — и кто он. Чуя никогда еще не замахивался так высоко, как сейчас. Должно быть, именно поэтому он медлит, словно смакуя этот момент. Думает о том, что он может сделать с Мори. С чего начать. Все эти мысли такие неподобающие, такие дерзкие, такие кощунственно-сладкие, и они позволяют ему продержаться еще немного. Продлить этот момент — когда Мори смотрит ему в глаза и настойчиво ищет в них ответ на незаданный вопрос. Когда Мори — возможно, впервые — еще не знает, что будет дальше. И пока этот момент еще длится, на вершине башни они равны; и каждый из них — на своем месте.