Не двигайся

За свою недолгую жизнь Ацуши привык к неприятностям. Самые мелкие из них были его постоянными спутниками: вились вокруг, как брехливые уличные собачонки, которые только и ждут момента, чтобы вцепиться в чью-то штанину. Их, как и собачонок, Ацуши научился если не игнорировать, то хотя бы стойко терпеть. Крупные неприятности случались реже (что ж, и на том спасибо), с азартом совершали попытку разрушить жизнь Ацуши до основания, после чего махали ему рукой: «ну, до следующего раза, приятель». Было время, когда Ацуши искренне считал себя самым невезучим человеком на свете; работа в Вооруженном Детективном Агентстве быстро развеяла заблуждение. Как оказалось, опасности и неудачи преследовали здесь если не каждого первого, то каждого второго уж точно. Хотя Ацуши до сих пор сомневался, можно ли было назвать неудачами бесконечные попытки Дазая покончить с собой — звучало и выглядело всё это жутковато, но, в конце концов, тот старался. Акутагава, прижатый к Ацуши в тесном и тёмном шкафу, со всей очевидностью тоже в любимчиках у судьбы не ходил. «Почему именно с ним», — обречённо мелькнуло в голове, когда до ушей донеслось томное женское «ах!», не позволявшее понять ситуацию двояко. В ответ засмеялся мужчина. Что-то зашуршало, заскрипело, и Ацуши почувствовал, как по рукам и спине побежали мурашки. Акутагава не шелохнулся и, кажется, даже перестал дышать. А ведь всё так хорошо начиналось. Настолько, насколько хорошо вообще могло начаться его совместное задание с членом Портовой мафии. К этому-то Ацуши было уже не привыкать: неистощимый на выдумки Дазай с удовольствием обеспечивал работой всех, кроме себя, главы обеих организаций хранили загадочное молчание, а шаткое перемирие, в которое поначалу никто не верил, тем не менее всё длилось и длилось. Ацуши смутно подозревал, что именно они с Акутагавой были той жертвой, которую принесли новому, пусть и странному, но всё же миру. Акутагава с ним своими мыслями делиться не спешил, однако недовольство вслух высказывал всё реже и неожиданно оказался почти... терпимым? ... и вот, чем - а точнее, где - это закончилось. Ацуши отдал бы многое, лишь бы находиться в этой комнате и в этом шкафу в одиночестве. — Я так соскучилась, — голос женщины упал до игривого полушепота. Ацуши был бы рад не разбирать слова, однако острый звериный слух не оставлял ему шансов. — Сюда точно никто не войдёт? Сухой металлический щелчок подсказал, что её спутник закрыл дверь на замок. — Ужин подадут через час в красном зале, — мужской голос только что лишил их последней надежды на спасение. — Отец ещё на сделке, и он не успокоится, пока не выжмет из проклятых бюрократов все соки. — ...а я тем временем выжму соки из тебя. Ацуши зажмурился, чувствуя, как горят его щёки. Жар неумолимо спускался вниз, огненным цветком разрастаясь где-то между рёбер и внизу живота. Неловко, неловко, как же это всё неловко! Акутагава рядом с ним неожиданно отмер и медленно, стараясь не задеть висящие вокруг пиджаки и платья, поднёс руку ко рту — Ацуши взмолился, чтобы того не накрыло очередным приступом кашля. — Осторожнее, малышка, — дверь шкафа вздрогнула от удара: кажется, в пылу страсти в неё запустили чьей-то обувью. — Этим вечером мне ещё развлекать гостей. Женщина хихикнула. Теперь, помимо тяжелого дыхания, Ацуши слышал звуки долгих, глубоких поцелуев. Волоски на загривке встали дыбом, будто шерсть. Бедро Акутагавы, буквально втиснутое в его собственное, отчетливо напряглось — казалось, тот был готов выскочить из убежища, наплевав на задание и данное обещание никого не убивать. Вряд ли некстати уединившаяся парочка могла хоть что-то противопоставить Расёмону. — Но я хочу, чтобы ты развлекал меня, а не их! Сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее. На смену смущению пришла злость; едва не взвыв, Ацуши проклял подозреваемого, раздающего ключи от номера кому попало, придумавшего всё это Дазая, Акутагаву, самого себя — и на ощупь ухватил чужую ладонь. «Не делай этого-не делай этого-не делай этого», — скороговоркой зачастил он мысленно, всё крепче сжимая пальцы, как будто так его немой призыв мог лучше дойти до напарника. Идея была бестолковой; реши Акутагава поступить по-своему, Ацуши не смог бы удержать его вовремя. Стук о стену, упавшая вешалка — и их точно раскрыли бы. Из комнаты слышались звуки расстегиваемой одежды, скрип постели и тихие стоны. Акутагава оставался на взводе, однако не двигался, не пытался освободиться или отрубить удерживающую его руку. Света, проникающего сквозь щели в неплотно закрытой двери, не хватало, чтобы разглядеть выражение лица напротив, и сейчас это радовало: смотреть Акутагаве в глаза, когда у них под боком творилось... такое, Ацуши не смог бы. Ладонь Акутагавы была ненормально горячей. Ацуши прикусил нижнюю губу, пытаясь сдержать странную дрожь. Это было нелепо и неправильно — думать о подобном, но ситуация, в которой они оказались, придавала мыслям непрошеную форму, и удержать их поток было не легче, чем воду в дырявой пиале. Впрочем, окружающая реальность была ещё хуже. Воздуха в шкафу не хватало, в правое плечо упиралась полка, в нос бил одуряющий запах ароматизатора для белья, от которого внутреннему тигру отчаянно хотелось чихать. Вновь закрыв глаза, Ацуши попытался отрешиться от происходящего. Он выдержит, как выдержал много лет назад в приюте, когда старшим воспитанникам взбрело в головы развлечься втайне от учителей. В тот раз ему пришлось провести почти час на холодном полу под кроватью, прежде чем он решился выбраться из комнаты, и думал он только о том, чтобы выжить, а не... Не о том, почему Акутагава до сих пор не отдёрнул руку? Стоны и вскрики из комнаты становились всё громче. Теперь Ацуши не мог понять, какое из чувств в нём зудело сильнее: смущение, от которого полыхали уши, или физический дискомфорт. Неожиданно для себя он смог разобрать ещё один звук: застывший изваянием Акутагава медленно и протяжно выдохнул, едва слышно, словно его терзали те же проблемы. Пульс на худом запястье стучал с лихорадочной быстротой. В груди Ацуши что-то подозрительно ёкнуло. Подслушанное чужое волнение — не раздражение, в кои-то веки! — передавалось и ему, будто впрыснутое в кровь. Нужно было самому разжать пальцы, пока каждый из них не узнал о другом что-то такое, что не позволит им не только работать вместе в дальнейшем, но даже спокойно стоять на одной стороне улицы. А ведь Акутагава только недавно бросил попытки убить его при каждой встрече. — Я так хочу тебя, детка, — доносилось из комнаты, — не могу больше ждать. ...у Акутагавы были красивые руки. Кто-то другой, вероятно, назвал бы их костлявыми, но Ацуши всегда знал, что у него дурной вкус. Человек с хорошим вкусом наверняка ни на миг бы не задумался о том, о чем думал сейчас он, отделённый лишь тонкой стенкой от двоих любителей предаваться страсти не в своих постелях. К стонам и скрипам прибавился звук влажных шлепков, и вот теперь стало совсем худо. Вдоль позвоночника стекла капля пота; Акутагава вздрогнул, случайно толкнув его ногой, и тело предательски отозвалось на это движение новой волной возбуждения. В паху стало нестерпимо горячо, будто вся кровь хлынула к вставшему члену. Ацуши подумал, что сейчас или умрёт на месте, или всё-таки обратится в тигра и выпрыгнет из шкафа, а затем — в окно. Вместо этого он, едва дыша сквозь зубы, коснулся большим пальцем тыльной стороны ладони Акутагавы — плавно обвёл выступающие под кожей вены, огладил костяшки. Прикосновение было бездумным, почти инстинктивным и, как оказалось, желанным: вместо страха быть расчленённым Расёмоном здесь и сейчас Ацуши неожиданно испытал облегчение. Будто смог, наконец-то, выразить то, о чём никогда не сказал бы словами. Молчаливое оцепенение разделяло их ещё несколько мучительно долгих мгновений. Женщина в комнате вновь застонала и отчетливо вскрикнула «ещё!»; пальцы Акутагавы тисками сомкнулись на его собственных. Наверняка это выглядело так, будто они пытались сломать друг другу руки. И как же хорошо, что никто этого не видел - даже они сами. Что бы ни творилось в номере, оно набирало обороты: с гулким стуком кровать несколько раз ударилась спинкой о стену. Задыхаясь от невозможности сделать хоть что-нибудь и явно теряя последние мозги, Ацуши прижался к боку Акутагавы, как кот, и настойчиво потёрся бедром. Даже через слои ткани — смертельно опасной ткани — он ощутил, как тот задрожал всем телом. Голова Акутагавы запрокинулась назад; затылок почти беззвучно встретился с одной из полок. Ацуши хотелось верить, что «убью» не будет первым, что он услышит, когда они оба получат свободу. Желание, пожиравшее его сейчас, хоть и походило на жажду драки, всё же являлось чем-то гораздо большим. Невольно Ацуши представил, как подался бы сейчас вперёд — если бы только мог двигаться — и сам с силой толкнул бы Акутагаву в стену. Как распахнул бы полы плаща, чтобы провести ладонями вдоль угловатого, но гибкого тела, как вжался бы губами в обнаженную шею — и вылизал солёную от пота кожу, от ключиц до самого подбородка... Во рту растекался железистый привкус крови; запоздало Ацуши сообразил, что отросшие клыки без труда распороли нижнюю губу. Хотелось зарычать. Акутагава сжимал его пальцы так, что те уже начинали неметь, и дышал часто, прерывисто, все ещё умудряясь сохранять почти полную неподвижность. Напряжение по обе стороны двери достигло пика. Гортанный женский стон будто бы полоснул по натянутым до предела нервам. В голове зашумело, и, взбудораженный не только близостью, но и внезапной непристойной фантазией, Ацуши не сразу понял, что всё... закончилось? ...нет, конечно же, не для них. Тишина, прерываемая довольными вздохами, тут же показалась ещё одним видом изощрённого издевательства. К счастью, долго она не продлилась; иначе, как полагал Ацуши, до скрипа стискивая зубы, он точно не выдержал бы. — Ну же, малышка, поторопись, — судя по шороху одежды, в номере прямо сейчас заметали следы прегрешений. — Отец вот-вот явится, а мне нужно встречать гостей. — Почему ты до сих пор не рассказал ему про нас? Стой, поправь галстук. Вот та-ак. «Просто. Уйдите. Отсюда.» Он мог бы стать первым в мире человеком, умершим от возбуждения и стыда. Дверь шкафа чудом осталась целой, когда с грохотом отъехала в сторону; Ацуши отшвырнул её почти с яростью, и Акутагава вторил ему раздражённым пинком. Некстати подумалось, что в некоторых вещах они всегда были до смешного единодушны... Вывалившись в опустевшую комнату, в которой всё ещё отчетливо пахло сексом, Ацуши пытался отдышаться. Голова кружилась, тело ныло от неудовлетворённого желания, и почему-то хотелось нервно смеяться. Даже прыжок с Моби Дика в своё время не заставлял его сердце колотиться так сильно. Кое-как поднявшись и отряхнув рубашку, Ацуши обернулся — и вновь застыл. Акутагава смотрел на него: пристально, даже пронзительно, широко распахнув глаза, и выглядел почти пугающе. Темные пряди волос липли ко лбу и вискам. Даже в тусклом свете заходящего солнца, льющегося через окно, было видно слабый румянец, проступивший на его скулах, и от этого зрелища из груди Ацуши вышибло последнее дыхание. Он стоял — и не мог отвести взгляд, а вечно спешащее время, будто в насмешку, именно сегодня решило растянуться в вечность. Акутагаву сложно было назвать красивым. Он был завораживающим. Облизнув разом пересохшие губы, Ацуши шагнул вперёд... — Ужин ровно в восемь, и если ты не поторопишься, все креветки съедят без тебя, милая! Громкий заливистый смех, прозвучавший из коридора, заставил обоих подпрыгнуть на месте. «Восемь?!» Задание! Ацуши резко повернулся к настенным часам и едва ли не застонал: до возвращения в номер его постояльца — директора фармацевтической компании, подозреваемого в содействии контрабандистам, — оставалось не больше десяти минут. ...всё-таки они оба были крайне невезучими. Акутагава за его спиной пробормотал какое-то ругательство и метнулся к столу. Кажется, разговор — и воплощение фантазий — им предстояло отложить до следующего раза.