Хагирэ

Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. (с) Ямамото Цунэтомо, «Хагакурэ» Человек, скорчившийся на бетонном полу, судорожно сучил ногами, хватал воздух ртом и моргал — с каждой минутой его гримасы все отчетливее походили на нервный тик. Неуклюжий, дряблый, белый, он напоминал извивающегося червяка; таких в детстве, должно быть, каждый ребенок разрезал пополам, чтобы удовлетворить любопытство: правду ли говорят, что из одного получается двое — и оба живые? Фукузава мог бы легко развеять этот миф. В разрубании живого он был одним из лучших в стране. Человек на полу знал об этом побольше многих. — Х... хо-очешь правду? — оплывшее лицо исказилось, будто в преддверии плача. На лбу крупным бисером проступали капли пота. — Конечно, хочешь. Т-только я тебе ни... ничего не скажу. Фукузава аккуратно шагнул в сторону, чтобы не запачкать дзори подступающей кровью. В тусклом свете лампы лужа, растекающаяся из-под мертвых тел, казалась темной, блестящей; всего через несколько мгновений она уже лизала лакированные ботинки и края брюк. Человек — Фукузава не хотел хранить его имя в памяти ни днем дольше — все-таки захныкал и попытался отползти, но натолкнулся спиной на колесо автомобиля. В гараже было мало места для маневра любому из них. — Не... не могу я! — голос едва не сорвался на визг. — Т-ты хоть знаешь, кто они?! Да если я... хоть слово, они меня... как твоих ре-ребят, а то и хуже! Пальцы вздрогнули, но не сжались. Лампа потрескивала и мигала. Кажется, её все-таки задело пулей: Фукузава отстраненно вспоминал, что второй охранник успел выхватить пистолет, прежде чем повалиться со вспоротой глоткой. Слишком медленный, а потому бесполезный, но вряд ли стоило упрекать этих двоих в некомпетентности — в столкновении телохранителя и убийцы за убийцей всегда оставалось преимущество выбора места и времени. Спасать жизни куда сложнее, чем отнимать, кто ему впервые об этом сказал? — Ты меня слышишь?! Катана, ещё год назад казавшаяся неподъемной, вновь была продолжением его руки. Наклонившись, он тщательно вытер влажное от крови лезвие об пиджак дорогого костюма. Некуда. Хуже. ...конечно, это было неправдой. Если мыслить логически, задумчиво говорил внутренний голос Фукузавы, совершенно не похожий на его собственный, можно было бы набросать пару десятков куда более скверных сценариев. Не имеет значения, отвечал Фукузава — будто бы сам себе. Человек перед ним дышал всё чаще, тяжелее, ничуть не пытаясь удержаться от подступающей истерики. Даже умирать он собирался как червяк: униженно и некрасиво. На него хватило бы одного удара, и он явно это осознавал: один глаз был широко раскрыт и косил влево, пытаясь удержать в поле зрения клинок, в то время как второй продолжал мелко, раздражающе подергиваться. — А... а-а-а, вот оно что, — губы тоже дрожали и кривились, разъезжаясь всё шире в странном подобии безумной улыбки. Фукузава молча прижал лезвие к чужому горлу. Резать хотелось почти непреодолимо. Ноздри щекотал густой, железистый запах крови, от которого его вело, будто зверя; должно быть, что-то изменилось в его лице, потому что человек снова всхлипнул и замер. — Сделай это, давай. Лучше.... лучше ты, чем они. А правду тебе всё равно не узна... Как будто Фукузаве нужна была правда. Сделав глубокий вдох, а затем выдох, он выпрямился во весь рост и медленным, плавным движением вернул катану в ножны. Металл негромко лязгнул — будто бы ставя точку. — Ты что... что ты делаешь?! Электронные часы на стене сообщали, что в Йокогаме давно наступило утро. Восемь часов — в это время некоторые сотрудники Агентства, включая исполнительного Куникиду, обычно уже появлялись в офисе, разбивая тишину привычной рабочей суетой и запахом кофе. Восемь часов означали, что из отмеренного ему времени оставались ровно сутки. — Скажи хоть что-нибудь! Он молчал уже так давно, что, казалось, успел разучиться говорить. Человек, тихо подвывающий у капота собственной машины, заблуждался на его счет сразу в двух вещах; во-первых, Фукузава вовсе не жаждал допросить виновных. С момента ликвидации правительством Вооруженного Детективного Агентства прошло уже долгих одиннадцать месяцев, и большую часть из них он провел в бегах, скрываясь на городском дне и периодически встречая собственное — почему-то бесконечно уставшее — лицо на розыскных плакатах военной полиции. Его гнали прочь, как жители деревни гонят старого волка подальше от теплой овчарни; смешно, но в самом начале он даже готов был им сдаться — до тех пор, пока ещё верил, что непротивление поможет защитить его стаю. Теперь ему было всё равно. Потрясение сменилось принятием, боль — закаленной сталью, ярость растеклась ручьями крови; тело без неё казалось легким и принадлежащим кому-то другому. Фукузава терпеливо ждал дня, когда опустеет полностью. — Ты по... пощадишь меня? Он взглянул себе под ноги и поправил ножны. Как бы он ни желал прервать никчёмную жизнь, сорваться было нельзя: столь нужная ему информация о грядущем заседании Кабинета министров хранилась в этой голове, и Фукузава не мог позволить себе отделить её от тела. Как заставить говорить того, кто готов принять смерть из страха, что наказание за предательство будет во много раз ужаснее? Человек полагал, что отойдет в иной мир быстро, потому что Фукузаву учили убивать именно так; и это было второй по счету его ошибкой. И все-таки ты преступник, с насмешкой заметил внутренний голос, и Фукузава с ним не спорил. Ремесло палача давалось ему проще дыхания, однако ситуация требовала мастерства дознавателя. Фукузава не умел принуждать людей говорить — но знал специалиста, перед чьим даром убеждения его пленник не продержался бы и часа. *** — Твоё оружие — это ты сам, — любил повторять его наставник холодной зимой, когда до войны было так далеко; тогда он ещё не успел никого потерять. — Сражения куют твой характер, подобному тому, как кузнецы закаляют сталь. А если решимости в тебе нет, то и меч в руке ты ни за что не удержишь. Своего первого клинка, полученного на церемонии посвящения, Фукузава лишился через год. Впрочем, его вины в этом не было: как выяснилось впоследствии, причиной являлось хагирэ. Дефект, долгое время незаметный глазу, в конечном итоге оказался фатальным и едва ли не стоил ему жизни. Спустя пару десятков лет после этого происшествия Фукузава находил его ироничным и даже судьбоносным. Если он и был мечом, как ему непрестанно твердили, то, вероятнее всего, именно таким, которому однажды суждено было сломаться. Впереди его ждал последний, самый долгий бой. В этот раз решимости у него было предостаточно. *** — Твой старый знакомый хранил весьма любопытные секреты. Он мог бы обогатиться, торгуя ими, если бы не переживал так сильно, что на него спустят псов. Десять шагов на одиннадцать. Небольшая комната без окна казалась клеткой, и воздух здесь был тяжелый, пахнущий пылью и книгами. За время вынужденного ожидания Фукузава изучил их все и даже пересчитал по корешкам, но так и не смог понять предназначение этого места: казалось крайне сомнительным, что ему назначили встречу в чужой тайной библиотеке. — Часть этих секретов я и сам был бы готов приобрести задорого. Должно быть, мне повезло, что ты располагаешь настолько полезными связями, — низкий грудной смех привычно рассыпался мурашками вдоль позвоночника. — По-прежнему отказываешься работать на Портовую мафию? Ты же знаешь, я умею быть благодарным. Мори Огай походил на смертельный яд, который только безумец может проглотить добровольно. — Значит, сгодится как плата за твою помощь? — вопрос прозвучал слишком резко. Голос хрипел от долгого молчания, в горле першило, но воды в комнате не было — только книги. Он произнес это зря; осознание очевидного пришло ещё в тот момент, когда он открыл рот, нет, когда в голове вспыхнула мысль — неуместно яркой реакцией на привычный раздражитель. Вероятно, сказывалось напряжение последних дней, от которого уже начинало ломить виски. Избавляться от «хвоста» и заметать следы с каждым месяцем становилось сложнее, и, по правде говоря, по меньшей мере дважды без помощи Мори он просто не выкрутился бы. Не то чтобы Мори, рискуя, не получал ничего взамен, однако вслух это не обсуждалось. Их молчаливое соглашение лежало далеко от деловых сфер — где-то в хрупкой, точно лёд по весне, плоскости сожженных мостов, недосказанных фраз и неслучившегося будущего. — Сгодится любая грязь, если она поможет укрепить наши позиции, — Мори говорил негромко, почти нежно, но если бы взглядом можно было резать, как скальпелем, Фукузава имел бы все шансы упасть замертво. — В сложившейся ситуации рациональным решением будет использовать все имеющиеся ресурсы. Даже на ярком свету его глаза опасно вспыхивали, будто угли. Фукузава хорошо знал это выражение лица: в любой момент Мори мог скучающе заявить о неотложных делах, требующих его внимания куда больше, чем встреча со старым (не)другом, и уехать, не поделившись информацией. Чего вы вообще ждали от циничного и коварного босса мафии, Фукузава-доно? В белом врачебном халате, небрежно наброшенном на плечи поверх рубашки, он казался нездорово худым. На щеке блестели свежие капли чужой крови, которые хотелось стереть ладонью. — Прости, — Фукузава произнес это куда суше и мрачнее, чем собирался. Усталость давила на плечи, превращая их в камень. Мори выразительно вскинул бровь, но от комментариев, слава богам, на этот раз удержался. Демонстративно помолчав ещё несколько мгновений и убедившись, что собеседник окончательно загнан в угол, он пересек комнату стремительным шагом, после чего опустился в кресло и разом обмяк. Темные волосы упали на лицо, скользнули по шее; Фукузава смотрел и некстати вспоминал, что после сложных операций Мори всегда был выжат подчистую и однажды даже заснул на полу в операционной, до смерти перепугав кого-то из своих ассистентов. До кушетки его пришлось тащить на руках, под аккомпанемент сбивчивых невнятных угроз и требований немедленно оставить в покое. Наверное, это была одна из тех ситуаций, когда между ними могло что-то случиться — но так и не случилось. За годы их набралась целая коллекция. — Если верить твоему любезному другу, а он очень старался мне угодить, то меры безопасности, предпринятые ради завтрашней встречи, сравнимы с охраной самого императора, — Мори усмехнулся, массируя кончиками пальцев виски. — Согласно моим подсчетам, твои шансы выбраться оттуда живым — заметь, я даже не говорю «невредимым», — не превышают и двух процентов. Вздохнув, он устало запрокинул голову на высокую спинку. — Тебя будут ждать. — Я приду, — спокойно заверил Фукузава. Мори недовольно дернул уголком рта, как делал всегда, когда слышал полнейшую глупость. — Это будет героическая и бессмысленная смерть, — поделился он будничным тоном. — Признаться, я испытываю искушение отдать приказ запереть тебя здесь, чтобы удержать от необдуманных поступков. — Ты... — Обдуманных, — задумчиво поправился Мори, с нажимом проводя ладонями по лбу и вискам. — Тем хуже. Между ними повисло тяжелое, предгрозовое молчание. Фукузава прислонился спиной к стене, машинально бросив взгляд на снятые с пояса ножны — те лежали на столешнице поверх каких-то старых медицинских журналов, на расстоянии вытянутой руки. Чтобы обнажить катану, ему понадобилось бы не больше секунды; впрочем, в этом не было никакой нужды. Их стычки, порой перераставшие в сражения, остались в прошлом: когда военная полиция задействовала Ищеек, они с Мори невольно оказались в одной лодке. Только Мори, в отличие от него, все ещё было, что терять. Они были такими разными — но всегда сходились в одном. — Если ты твердо решил умирать, значит, сегодня уже никуда не торопишься, — Мори вскочил с кресла так же быстро, как ещё недавно в него опустился. Недостаточно хорошо знакомых с ним людей такие внезапные перемены в настроении порой ставили в тупик. Халат полетел на пол; потерев подсохшую кровь на лице, Мори придирчиво оглядел собственную ладонь и направился к двери. — Я в душ. Фукузава проводил его задумчивым взглядом. Определенно, они находились не в личной библиотеке. Мафия имела множество убежищ на территории Йокогамы, в одном из них ему даже пришлось заночевать примерно полгода назад, но это место выглядело... старым, будто бы время в нём остановилось несколько десятилетий назад. И все же где-то здесь, как оказалось, была ванная, а ещё — полутемная, пустая гостиная, в которой он, по указанию Мори, сгрузил своего бессознательного пленника на длинный широкий стол. Наверняка остывающее тело по-прежнему находилось там — и Фукузава не собирался задумываться, в каком состоянии. Роскоши в виде выбора методов он не имел уже давно. Он попросил о помощи, и Мори честно провел свою партию. Наклонившись, Фукузава поднял с пола халат и аккуратно повесил на спинку кресла. От ткани слабо пахло лекарствами и совсем немного — самим Мори. Кажется, он тоже не отказался бы от душа. Выждав ещё несколько минут под мерное тиканье часов — день стремительно клонился к ночи, — Фукузава бесшумно покинул комнату, оставив катану на столе. *** Одиннадцать месяцев назад, решившись набрать знакомый номер, Фукузава ожидал услышать долгие гудки, однако Мори снял трубку почти мгновенно. — Уже второй звонок от тебя за полгода. Ты начинаешь смущать меня таким настойчивым вниманием. Его голос лился безмятежно, с едва заметной насмешкой. Фукузава молчал, глядя в стену перед собой. Бессмысленно было спрашивать, слышал ли Мори последние новости: о казни опасных преступников, столь долго скрывавших свою кровавую деятельность под благородной маской Детективного Агентства, было известно последней бродячей собаке. И всё же Мори явно не собирался упрощать ему задачу. До зуда хотелось узнать, что он чувствует теперь, его давний (не)враг? Испытывает ли радость, наконец-то увидев членов Агентства мертвыми? Разочарован, что не успел уничтожить их сам? Недоволен крахом концепции «трёх времён»? Или же всё-таки сожалеет — да хоть бы о своём ученике, которого не раз пытался вернуть назад? Хотелось выть. Глухая, обжигающая злость сжирала изнутри подобно лихорадке. Фукузава подбирал слова и зажимал свободной ладонью простреленный бок; юката насквозь пропиталась кровью, ткань хлюпала при каждом движении. Мори тоже молчал — и явно чего-то ждал. — Мне нужна помощь, — выдавил Фукузава на очередном выдохе. — Если ты чего-нибудь хочешь взамен... Мори смеялся — нет, хохотал. Громко и долго, будто не мог остановиться. Должно быть, они все тогда сошли с ума. *** Дверь ванной он оставил приоткрытой. Фукузава рассматривал светлые стены и хромированный изгиб душа, окончательно перестав понимать, где находится. Он ожидал обнаружить тесное, выложенное потертой плиткой помещение в стиле остальных комнат, однако здесь всё было оборудовано по последнему слову техники. Белизна и идеальная чистота, царившие вокруг, напоминали об операционной. Мори не страдал отсутствием вкуса, но порой имел странное чувство юмора. Фукузава бы не взялся утверждать наверняка, что творилось в его голове. Мори не обернулся ни на звук шагов, ни на сквозняк, неизбежно возникший, когда дверь распахнулась шире. Он стоял под струями воды, опустив руки вдоль тела и запрокинув лицо; черные волосы, тяжелые от влаги, липли к щекам и шее. Фукузава проследил взглядом плавный изгиб спины, стройные длинные ноги — и принялся раздеваться. ...единственным несомненным достоинством традиционной одежды, заметил Мори в их прошлую встречу, он мог бы считать время, затраченное на её снятие. Коснувшись чужого бедра, Фукузава с нажимом провел по нему раскрытой ладонью, растирая капли по бледной коже. Мори нетерпеливо дернулся и напрягся всем телом, но так и не сказал ни слова. Это можно было расценивать как желание продолжать, ведь когда Мори чего-либо не хотел, он реагировал столь стремительно, что его оппонент не успевал и понять, в какой конкретно момент вдруг оказался мёртвым. На движении вверх — вдоль поясницы, позвонков и выпирающих лопаток — он все-таки выдохнул, почти неразличимо за шумом воды, и резко развернулся лицом. Фукузава машинально поймал его за шею, заодно ухватив мокрые пряди. Рефлексы наемного убийцы всегда срабатывали быстрее разума. Вода лилась на пол, разбиваясь мельчайшими брызгами возле ступней, пока они смотрели друг на друга, замерев, будто готовые к драке. Мори дышал тяжело, сверкая глазами, на дне которых разгоралось пламя, и не делал даже попытки освободиться. Захотелось стиснуть его крепче, заставить подавиться воздухом; именно это Фукузава и сделал, сильнее смыкая пальцы под кадыком и чувствуя, что чужой пульс колотится до упоения часто. Он понятия не имел, отражается ли в его взгляде та же болезненная жадность, или Мори разглядит что-то своё, но тот усмехнулся, несмотря на удушье, и приоткрыл губы — Фукузава наклонил голову и впился в них поцелуем, тут же ощутив болезненный укус. Должно быть, не причинять друг другу вреда они попросту не умели. Им стоило разделить постель ещё тринадцать лет назад, однако никто из них в те времена не собирался первым делать шаг навстречу. Фукузава пытался не думать о том, каким мог быть Мори тогда. Это казалось излишним. У Мори-сейчас было худощавое, гибкое тело, которым тот, ничуть не стесняясь, терся об его грудь, бедра и пах, а ещё — цепкие руки и удивительно умелый рот: до поцелуев с ним Фукузава и не подозревал, что языком можно вытворять такое. Он и сам целовал в ответ, не позволяя перехватить инициативу, сминал и терзал податливые губы, прихватывал зубами, глуша низкие протяжные стоны, от которых его накрывало жаром. Вода стекала по лицу, мешая дышать и видеть. Сморгнув её с ресниц, Фукузава с нажимом провел ладонями по выгнувшейся спине, подхватил Мори под ягодицы, заставляя того привстать на цыпочки, и скользнул уже давно вставшим членом по влажному, напряженному животу. Мори немедленно вонзил в его плечи ногти, стремясь разодрать до крови; кожу обожгло, а потом защипало. Фукузава держал его почти на весу, закинув длинную ногу себе на бедро, и быстро, нетерпеливо растягивал, проталкивая пальцы внутрь тела, которое впускало в себя с неохотой, почти через силу. Мори горячо и прерывисто дышал ему в шею, на особо резких движениях позволяя себе зашипеть сквозь зубы. Он ни разу не потребовал остановиться. Никто из них и не смог бы. И когда пальцы сменились членом, когда боль стала сильнее, а удовольствие огненными ручейками зазмеилось по телу, стекаясь к низу живота, Фукузава впервые за год ощутил себя до одури живым. Он вжимал Мори в скользкую, запотевшую стену, вбивался в него без жалости и отчетливо чувствовал, как тот вздрагивает всем телом на каждом толчке и сам подается навстречу в безумной жажде получить больше, пока не станет невмоготу, или они оба не выбьются из сил. Фукузава готов был отдать ему всё. Часы в соседней комнате неумолимо гнали время вперед — и к завтрашнему дню от него ничего не должно было остаться. *** — Что это за место? Он не должен был спрашивать, но всё-таки спросил. Мори неохотно обернулся и вздохнул. Капли воды срывались с концов его волос и падали на диванную обивку. — Моё прошлое. Самая скромная и скучная его часть, — он всё-таки позволил себе усмешку, наблюдая за тем, как оглядывается Фукузава в попытке разгадать смысл этих слов. Выждав ещё несколько мгновений, он прищурился, будто размышляя о чем-то, и пояснил, скупо и сухо: — Когда-то здесь жила моя семья. «Когда-то здесь жил... ты?» Фукузава прикрыл глаза, кивая — и поднялся на ноги. Перетянул понадежнее пояс, расправил рукава и проверил, свободно ли вынимается из ножен катана. Руки действовали автоматически, будто бы отрешившись от пустой и удивительно легкой головы; неудивительно, что несколько журналов, лежавших в опасной близости от края стола, в итоге всё-таки соскользнули на пол. Мори не сделал ничего, чтобы помешать беспорядку, и не произнес ни слова. Приподнявшись на локте, он следил за действиями Фукузавы с отстраненным, равнодушным молчанием, будто бы на самом деле глядел не на — а сквозь. Нагнувшись, Фукузава поднял журналы, аккуратно отряхнул пожелтевшие обложки и вернул на место, на котором те, вероятно, лежали годами. Он понимал, почему Мори привел его именно сюда — и именно сегодня. Уже следующим утром Фукузава собирался стать такой же частью прошлого доктора Мори Огая, как эти потемневшие от времени стены. Здесь ему было самое место. Развернувшись, он шагнул к двери. Любые слова в такой ситуации прозвучали бы до отвращения нелепо. Фукузава не знал наверняка, но почему-то был уверен: прощаться ненавидели они оба.