Маяк

      Мужчина в девятой комнате спал. Мы называли палаты комнатами, чтобы создать видимость домашнего уюта, но из песни слов не выкинешь. Какие комнаты могут быть в санатории, который на самом деле Дом для умирающих? Я работала здесь сиделкой всего два года, а повидала столько больных и уставших от жизни людей, что хватит на всю жизнь. Когда-то я пришла сюда, окрылённая мечтой облегчать человеческие страдания. Со временем даже такая благородная миссия превратилась в рутину. Может, всё потому, что страдаю на самом деле я? Мужчина из девятой палаты заселился вчера. Я знала о нём немного — автокатастрофа и вот ненужный никому калека отправлен доживать последние годы сюда. Собственными детьми. Какая ирония. С виду мужчина был здоров, но проблемы c памятью разрушали его мозг даже сейчас, пока его голова покоилась на подушке. Никогда не знаешь, когда настанет конец. Я свыклась с этой мыслью в свои двадцать. И даже примирилась. Есть в ней какое-то утешение. Отвернувшись от мужчины, я поставила в глиняную вазу на прикроватной тумбе букет пионов. Солнце уже взошло над горизонтом, обманчиво запуская лучи в наш закрытый мирок — начало июня всё ещё было холодным. Это напомнило мне о другом лете, которое, если верить календарю, закончилось много лет назад. Но не для меня. Разгладив складки на шафрановом платье, служившим сиделкам фирменной формой, я вышла из комнаты. В районе груди неприятно тянуло. Нужно выпить обезболивающее, пока пациент не проснулся. Ах да, он ведь не пациент, а гость. Пациентов лечат, наших же гостей пихают сладкими пилюлями, чтобы не слышать вопли отчаяния по ночам. — Ваш завтрак, мэм, — я поставила поднос с едой на столик из тёмного дерева. Седовласая миссис Беркинс одарила меня беззубой улыбкой, и я вежливо улыбнулась в ответ. Иногда меня пугала её вставная челюсть, плавающая в стакане на прикроватной тумбочке. — Как вы себя чувствуете? — я опустила жалюзи на окнах, миссис Беркинс не жаловала яркий солнечный свет. Старушка закивала с особенным выражением лица пожилых людей, дающим понять, что всё «по паспорту». Выглядела она довольно бодрой, будто и не замечала ощутимой дрожи в руках, «подарок» болезни Паркинсона. Я зажмурилась, прогоняя незваные воспоминания. Что-то странное со мной сегодня происходит. — Приятного аппетита, — быстро заправив постель, я оставила миссис Беркинс одну. Поручни двуместной лавки в коридоре неприятно холодили кожу. От пейзажей, украшающих кремовые стены с оранжевыми полосами, рябило в глазах. «Милая, милая моя Миланья»… Я прижалась затылком к стене, вздыхая. Нахождение в «Маяке» тяготило меня с каждым днём всё сильнее. Странная магия была в том, что чем больше я черствела душой, тем чаще меня посещали призраки прошлого. Неприятная магия, которую я не могла контролировать. Это выводило из себя. Воздух наполнялся ароматом цветов из сада. Звон. Я вздрогнула, оборачиваясь на звук разбившейся посуды, донёсшийся из пятой комнаты. Постучав в дверь, я тихо вошла. — Нужна помощь? Я узнала Розали по длинной рыжей косе, канатом лежащей на спине с выступающими позвонками. Новая сиделка пока была на испытательном сроке. Что-то подсказывало мне, что она тут надолго не задержится. Девушка испуганно обернулась, услышав мой голос. Она уже собирала осколки хрустальной вазы. Гость, сидящий в инвалидной коляске, пустым взглядом смотрел в окно. Ковёр поглотил звук моих шагов в замшевых туфлях. — Всё в порядке? — с нажимом спросила я, опускаясь на корточки рядом с Розали. Её глаза наполнились слезами, и я с досадой забрала у неё веник с совком. Быстро собрав осколки, я вывела девушку из комнаты. В коридоре было больше свежего воздуха, не зря по нему гуляли сквозняки. Я молчала, зная, что сейчас будет. Первая неделя в «Маяке» и для меня была нелёгкой, но оскорблять гостей своей жалостью было недопустимо. — Простите… я… он… ну как же так?! — Розали закрыла лицо руками и расплакалась. Я отвела взгляд, не желая видеть её слабость. — Розали, — я постаралась смягчить тон, но у меня почему-то не получилось. Возможно, я больше не была на это способна. Девушка подняла на меня большие карие глаза, принимая шёлковый платок с вышитой в уголке буквой «М». — Мы все здесь не от жизни хорошей, — промолвила я, имея ввиду сотрудников санатория. Розали понимающе промокнула слёзы. — Если ты не справляешься — уходи. Девушка недоверчиво нахмурилась, изучая моё лицо. Что она хочет по нему прочитать? — Девочки? — на лестнице показалось грузное тело главной сиделки. Её кабинет находился прямо над пятой комнатой. Розали залилась краской, сжимая в руках платок. Азалия тяжёлой поступью направилась к нам. Её чёрный воротничок на платье резко констатировал с нашими — белыми, наглядно показывая разницу в служебном положении. — Всё в порядке, просто ваза разбилась, — спокойно ответила я. Розали удивлённо приподняла брови, но тут же спохватилась и виновато прошептала: — Извините. Девушка сама должна была принять решение — уйти или остаться. — Вычту из зарплаты, — пробасила Азалия, отдуваясь — походы по лестнице давались ей нелегко. — Гость всем доволен? — требовательно спросила она. — Да, мэм, — снова ответила я, избавляя Розали от необходимости мямлить. Азалия внимательно посмотрела на меня и направилась в сторону кухни. — Спасибо, — с облегчением выдохнула Розали. Я молча понесла осколки в урну. Мужчина в девятой комнате проснулся. Сидя в мягком кресле у его кровати, я считала зелёные завитки на наволочке. — Доброго дня, мистер Оушен, — мужчина пошевелился, пытаясь понять, где находится. — Вы в санатории «Маяк», вчера Вас привёз сын. Я медленно встала, стараясь не потревожить гостя. — Меня зовут Миланья, я Ваша сиделка, сэр. Мистер Оушен непонимающе смотрел на мою учтивую улыбку. Я почувствовала себя стюардессой, вынужденной приятно улыбаться при любых обстоятельствах. — Мой сын… Айзек, — сглотнув, мужчина наконец заговорил. — Где он? — Он навестит Вас в ближайшее время, — мы всегда отвечали так на подобные вопросы, хоть и не были уверены, как надолго растянется это «ближайшее». — Желаете чего-нибудь? Может быть, воды? Мистер Оушен, Джонатан, как я решила называть его про себя, пытался «переварить» информацию. Я терпеливо ждала, рассматривая мужчину. Ему было всего сорок пять, но волосы уже полностью поседели. — Да… пожалуйста, — наконец, попросил Джонатан, смежив веки. Я налила в стакан воды из графина и помогла гостю сесть. Он всё ещё был растерян. Я надеялась, что эта растерянность не перерастёт в агрессию, иначе придётся звать медбратьев. Но Джонатан был спокоен, даже когда я рассказала ему про аварию, в которую он попал, возвращаясь из аэропорта. Казалось, он уже всё знал. Возможно, так оно и было. Сколько раз он слышал эту историю?.. Раскрыв тяжелые нефритовые шторы, я предложила гостю обед, но он отказался. — Расскажите мне что-нибудь, — неожиданно попросил он. Я замерла, устремив взор на затянутое тучами небо. Свет больше не пробивался через платиново-серую «вату», начал накрапывать дождь. — Возможно, лучше будет включить Вам аудиокнигу, сэр? — с надеждой спросила я. — Только скажите, какую… — Нет, — твёрдо прервал меня Джонатан. — Расскажите… что угодно, — он снова закрыл глаза и положил под подушку руку. Из меня так себе рассказчик, но отказать я не могла. Опустившись в кресло, я рассеяно погладила обивку и попыталась вспомнить какую-нибудь историю. На ум пришла детская сказка, которую мне рассказывала бабушка. Мы с ней тогда лежали на тёплом песке и большой зонт трепетал над нами, закрывая солнце своим пальмовым куполом. Казалось, того и гляди, унесётся за ветром. «Милая, милая моя…» Я сжала руки в кулаки. — Если Вы не против, я расскажу Вам сказку, сэр. Джонатан не ответил, размеренно дыша. — В лунном мире жил принц. Он долгое время находился в заточении. Услышав о беде принца, лунный дух обрёл форму девушки и отправился его спасать. Девушка призвала к себе на службу чёрного, как ночь, дракона. Много дней они летели и, наконец, чешуекрылый слуга принёс девушку к замку принца. Девушка никогда не видела принца, она лишь знала, что он отважный воин и уже любила его. Её не пугал ни океан у стен замка, ни гроза, все мысли девушки были о принце. Она победила злых духов, охраняющих покой пленника, выдержала все испытания и наградой ей стал лик любимого. Она простёрла к нему руки в ореоле лунного света, открыв дверь к свободе. Она пела принцу о своей любви, а он сбросил её с вершины замка. Возродившись в своей истинной форме, дух увидел душу принца и ужаснулся. Не враги держали принца в плену, он сам закрылся от любви, тем самым отвергая спасение. Повествование далось мне с трудом. Я надеялась, что Джонатан уснул и не слышал волнение в моём голосе, но он смотрел прямо на меня. Его льдисто-голубые глаза заглядывали мне в самую душу. — Не понравилось? — прерывая напряжённое молчание, прошептала я. — Понравилось, — задумчиво глядя на меня, промолвил Джонатан и отвернулся к стене. Миссис Беркинс вошла в Общий зал, опираясь на трость. Её кудряшки лихо завивались в разные стороны, выдавая озорство характера. Я помогла её опуститься на диванчик и набросила на ноги клетчатый плед. — О, спасибо, Миланья, — сердечно поблагодарила старушка. Деловито осматривая зал, она покряхтывала от удовольствия. В общем зале запах цветов из сада был особенно слышен. По окнам барабанил дождь, но в «Маяке» было тепло и уютно. Прямо посередине зала стоял великолепный ониксовый рояль, вдоль стен расположились книжные полки, кресла и шахматные столы. Тут был даже телевизор, каналы на котором бесцельно переключал Диккенс — подросток с синдромом Дауна. Все гости, которые по-прежнему были в своём уме, с нежностью относились к мальчику. Кроме тех случаев, когда он сбегал из-под присмотра пожилой сиделки Донны и включал музыкальный канал в тихий час. Рядом с миссис Беркинс играл в шахматы мистер Флауп с мистером Флаупом. Братья жили у нас уже восемь лет и, судя по возрасту, решили пережить всех в этом санатории даже без некоторых частей тела. Шахматы были их любимым занятием, не считая семейных разборок. Моя подопечная с интересом наблюдала за игрой, мурлыча себе под нос «My way» Фрэнка Синатры. — Ты не могла бы принести мне чашку чая? — попросила миссис Беркинс, не глядя на меня. — Я так плохо сегодня спала, — посетовала она. — Конечно, сейчас сделаю, — я развернулась на каблуках и чуть не сшибла с ног мисс Флайт. Она схватила меня за руку, с тревогой оборачиваясь. Каштановые волосы спутались и разметались по лицу, пара прядей даже залезла в рот, но Эшли не обращала на это внимания. Женщина поманила меня к себе, и я наклонилась к ней так близко, что различила крохи страдания в её раскосых глазах. Её губы нервно подёргивались, она приблизила их к моему уху: — Вы видели его? — голос был наполнен едва сдерживаемой паникой. — Кого, мисс Флайт? — Рона! — Эшли раздражённо дёрнула головой. — Моего родного мальчика, моего малыша, — затараторила она, словно так до меня скорее дойдёт. — Надо его найти, он ведь совсем один… — Мисс Флайт, — я успокаивающе погладила её по плечу. К нам уже торопилась сиделка Грейс, Эшли была её подопечной. — Прости, — одними губами произнесла девушка и показала на колоду карт в своей руке. Очевидно, пока Грейс искала её, Эшли успела ускользнуть. Напоследок сжав руку Эшли, я позволила Грейс увести её. Я всегда старалась подальше держаться от людей, потерявших близких. Мою боль они разделить не могли, а я не могла разделить их. Каждый должен был жить со своей болью. Заваривая чай с ромашкой и шиповником для миссис Беркинс, я выпила ещё одну таблетку обезболивающего. Перемены в погоде загородом были делом нередким, но я всё ещё не могла привыкнуть. Ничего, со временем можно приспособиться ко всему. Даже к воспоминаниям. — Вы точно не хотите выйти сегодня из комнаты, сэр? Прошло уже несколько дней, а Джонатан всё ещё не желал встречаться с другими гостями санатория. Меня начинало это беспокоить, и я сказала себе — если до выходных его настроение не изменится, я оповещу психолога. Усугубление болезни из-за душевных переживаний нам точно не поможет. — Айзек не звонил? — этот вопрос Джонатан задавал мне каждый день. Иногда он забывал, как меня зовут, но о сыне никогда. — Ещё нет, но скоро обязательно позвонит, мистер Оушен, — по привычке ответила я, сервируя стол к ужину. — Не позвонит, — после паузы ответил Джонатан. Я не позволила себе посмотреть на него, протирая столовые приборы раз в третий. Но мужчина обошёл стол и попытался словить мой взгляд. Не выдержав давления, я подняла на него глаза. — Не позвонит, — повторил Джонатан, пронизывая меня взглядом. — Я не знаю, — вздохнула я. — Вы не знаете, — удовлетворённо произнёс гость, словно перекатывая слова на языке. Он не сводил с меня пытливого взгляда. Джонатан выглядел так, словно добился от меня признания в постыдном поступке. Это было не так, я просто оберегала его здоровье. Так почему он смотрел на меня так, словно не понимает, почему я смягчаю углы? Не думал же он, что я буду говорить ему одну правду. Никому в этом санатории её не говорят, чем он особенный? Не сдержавшись, я раздражённо дёрнула плечом. Джонатан это заметил и удивлённо изогнул брови. — Приятного аппетита, — схватив вазу с увядшими пионами, я поспешила покинуть неприятное общество. И тогда мистер Оушен впервые вышел из комнаты. — Постойте, — он схватил меня за локоть. Я резко дернула рукой, пытаясь освободиться от его хватки. Вода выплеснулась из вазы, когда я повернулась к Джонатану. Сама не понимаю, что именно вывело меня из равновесия и почему. Мне удавалось сохранять хладнокровие в самых трогательных ситуациях и вдруг я разозлилась, когда меня уличили в лукавстве. Бред какой-то. Я вскинула подбородок, с неприязнью смотря на Джонатана. — Скажите правду, — мягко попросил он. У меня вырвался истеричный смешок. Разве так сложно смириться? Тем более, когда всё равно теряешь память по крупицам. Джонатан не первый и не последний такой, умирающий в одиночестве. — Что я должна сказать? — вскинулась я. — Что Ваш сын никогда не позвонит? — я издевательски усмехнулась, ожидая, что мужчина отпустит меня. — Что Вы никому не нужны? Что мне очень жаль? — я видела в нём печаль, но не тайную, скрытую за семью печатями, как у многих гостей, а открытую и искреннюю. — О, я могу сказать. Но разве Вам станет от этого легче? Сэр, — я опустила взгляд, чувствуя, как сжались его пальцы на моей коже. — Станет Вам, — от его грустной улыбки у меня сжалось сердце. Два года назад я была такой же простой, человечной. Я просто хотела помогать людям, пока однажды не поняла, что не могу сделать ничего. Никто из нас не может. Все они должны были спасать себя сами. А потом надеяться на милость свыше. И мы тоже. А пока… Я почувствовала горячую влагу на щеке и неожиданно для самой себя всхлипнула. Закрыв глаза, я покачала головой. Так по-детски глупо. Джонатан отпустил мой локоть. Понимаю, я и сама себе противна. Столько выстраивать броню, чтобы вот так глупо разрушить своими собственными руками. Можешь пожалеть себя, Миланья. Ты ведь любишь это. В тишине коридора были слышны лишь мои всхлипы. Я все сильнее прижимала к себе вазу с мёртвыми цветами, впечатывая твёрдые глиняные грани в живот. Пытаясь успокоиться, я только быстрее впадала в истерику. Сильные руки легли мне на плечи. — Миланья, откройте глаза, — бархатным голосом попросил Джонатан. — Не… могу, — хватая ртом воздух, выдавила я. Ещё более жалкой ты быть уже не можешь. Хочешь рискнуть и проверить? — Пожалуйста, — упорствовал мужчина. Почему он делает это? Зачем он мучает меня? Я исполнила его просьбу, лишь бы он не трогал меня. Чтобы оставил одну размышлять над своими ошибками в сотый раз. Джонатан смотрел на меня с улыбкой. Он понимал меня, я видела это в выражении его лица, в его позе. Он не произнёс ни слова, но понимал. — Это пройдёт, цветочек, — мужчина привлёк меня к своей груди так, что грани вазы отпечатались и на его теле. Я беспомощно уткнулась лбом в пахнущий морской свежестью джемпер. Пытаясь дышать синхронно с Джонатаном, я вскоре успокоилась. Руки на спине напомнили мне отцовские, они тоже дарили ощущение безопасности, давали его взаймы, компенсируя мою слабость. Что-то в моей душе дрогнуло, и я разразилась новым потоком слёз. Лавандовая сорочка скользнула вниз по моему силуэту. Я распустила волосы и посмотрела на себя в зеркало. Маленькая ванная комната была почти пуста, как и моя спальня. Заселяясь сюда, я почти ничего не имела. Не привезла из дома, так как бежала под покровом ночи, как крыса с тонущего корабля. Вцепившись в раковину, я смотрела в свои покрасневшие глаза. Нечасто я рассматривала себя в зеркале. Лицо осунулось до того, что скулы казались нарисованными. Голубые глаза стали ещё больше, заняли почти пол лица. Губы, которые днём я прятала под слоем вишнёвой помады, были искусанными и потрескавшимися. Я уже давно не разрешала себе ухаживать за внешностью тщательнее, чем того требует работа. А ведь раньше я любила принимать ванны с разноцветными ароматизированными бомбочками и натирать свою бледную кожу маслами, придающими ей упругость и шелковистость. Какой же дурой я была, считая, что это важно. Будто это могло сделать меня счастливее. Я залезла в сухую холодную ванну и обхватила костлявые ноги руками. Оказывается, быть безучастной научиться легче, чем быть по-настоящему живой, в полной мере ощущающей всё, что происходит вокруг. Мне было легче жить, играя роль. Переживания людей воспринимались проще, глубокие размышления и беспричинная неудовлетворённость больше не мучили меня. Сегодня настоящие переживания прорвали плотину и как собаки, не видевшие мяса много недель, наполнили меня с новой силой. Я снова чувствовала себя живой. Засыпая, я вспоминала нашу уютную улицу — трёхэтажные бирюзовые домики с маленькими балконами, детский сад из белого камня, старые качели в благоухающем саду. Я всегда с нетерпением ждала июня, чтобы раствориться с бабушкой в цветении пионов, отвлечь её от прогрессирующей болезни Паркинсона. «Мила…» Словно один из цветков, она наблюдала за мной с постели неподвижно, полностью парализованная. Только слеза скользнула по её морщинистой щеке, когда я рассказала ей о смерти мамы. Бабушка оставила меня, когда пионы отцвели. Я постучала в дверь с вырезанными на ней лепестками, испытывая давно забытое волнение. — Войдите, — услышала я приятный голос. — Доброе утро, — я внесла в комнату поднос. На секунду я замерла на пороге, Джонатан закрыл «Библию» и посмотрел на меня долгим взглядом. Сначала нужно было кое-что выяснить. — Как Вы? — спросил Джонатан как всегда негромко, и я поняла — он всё помнит. Я почувствовала одновременно разочарование и облегчение. Он всё ещё оставался со мной, словно маяк в безумных океанских водах. — Уже лучше, — я впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему, искренне, как и Джонатан. Будь это тема семьи или мои личные переживания, я больше не хотела обманывать его. Всё равно он видел меня насквозь. — Я рад, — Джонатан сел за стол, наблюдая за мной, пока я раскладывала еду. — Приятного аппетита, — я собралась уходить, но мужчина покачал головой. — Вам ещё что-то нужно? — я старалась смягчить голос, чтобы выразить ему свою благодарность за утешение. На этот раз у меня получилось. — Разделите со мной трапезу. Я потупила взор и разглядела на кремовой скатерти крошечное пятнышко. — Я уже позавтракала, — виновато сказала я. — Ничего, — не огорчился Джонатан. — Вам не помешает позавтракать ещё раз, всё равно я не съем столько булочек. И, честно говоря, я на дух не переношу травяной чай. — Почему Вы не сказали раньше? — удивилась я. — Про чай. — Это совершенно неважно, — небрежно пожав плечами, мужчина взял ложку и принялся за овсянку. Второй раз меня не нужно было просить. Я присела на свободный стул и поставила поднос рядом с собой. — Ну же, — Джонатан подвинул ко мне корзинку с яблочными булочками. В комнате номер девять витал запах корицы, дерева и бумаги. — Я, честно говоря, тоже травяной чай не люблю, — смущённо прошептала я и мы тихонько рассмеялись. После обеда Джонатан согласился выйти в сад на прогулку. К выходным распогодилось, закатное солнце виртуозно накладывало на небо красочные слои — тёмный циан, медово-жёлтый и карминно-розовый. Цветы беззвучно покачивались от легчайшего дуновения ветра. Мы дышали свежем воздухом и прохаживались от мраморного фонтана до обвитой плющом беседки, беседуя о книгах. Мне хотелось смеяться. Смотря в глаза Джонатану, я находила отражение самой себя. Не той невозмутимой Миланьи, которая на самом деле корчилась от боли внутри, а той, которая заново открывает себя. Учится прощать и любить. — Почему Вы пришли сюда? — спросил Джонатан, раскачивая меня на качелях. Ветер развивал мои волосы, бросал их на лоб. — Я сбежала, — сжав холодные поручни пальцами, ответила я. Мужчина тут же остановил качели, глядя на меня сверху вниз. Я словно уменьшилась под его пытливым взглядом. Ему действительно было интересно, но не уверена, что смогу рассказать. — Из дома? — Точнее сказать, убежала. — От кого? — Джонатан сел рядом со мной, распространяя ауру спокойствия. — От себя, наверное, — невесело усмехнулась я. — Неужели, Вы были так плохи? — улыбнулся Джонатан, от его глаз лучиками разбежались морщинки. Топорщащиеся волосы слегка шевелились на ветру, мне захотелось пригладить их. Я не сдержала улыбку. — Не была… я всё ещё, — я всё же подняла руку и ласково провела ей по седым волосам. Устыдившись своего порыва, я отдёрнула ладонь, но Джонатан перехватил её и нежно сжал мои пальцы. У меня перехватило дыхание. — Простите, — мои руки дрожали. Мужчина ободряюще погладил мою руку, и я продолжила: — После смерти мамы и бабушки я не могла видеть отца, — я заставила себя закончить: — Ничего не объяснив, я ушла и с тех пор не видела его. Я понимала, насколько ужасно это звучит для человека, которого собственные дети оставили тут, воспользовавшись горем. Возможно, Джонатан и не был идеальным отцом. Даже если так, родителей не выбирают. Мы должны уважать их, какими бы людьми они ни были и надеяться на лучшее в них. Но… ни одного звонка, ни письма, ни посещения. Ничего. Я поступила так же со своим отцом, когда он нуждался во мне. Я отправилась утешать других и зализывать собственные раны, в то время, как рядом сгорал родной человек. — Я должна была остаться с ним, — судорожно вдохнув, призналась я. Я боялась оттолкнуть Джонатана, единственного гостя, чьё одиночество было так похоже на моё своей противоположностью. Я ждала его два года и теперь не могла потерять. — Почему Вы не вернулись? — тихо спросил мужчина, его пальцы порхали по моему запястью. — Я пыталась, — слёз больше не было, только тупая вина, противными щупальцами расползающаяся по сознанию. — Но так и не смогла набраться храбрости и поговорить с ним. И чем больше проходит времени, тем больше тает моя решимость. — Всё получится, цветочек. — Он меня не простит. Я посмотрела на Джонатана, его глаза блестели от непролитых слёз. — Он простит. Июнь подходил к концу, пионов в саду почти не осталось. Я знала, что в одиночку не спасу Джонатана, благо, он старался из всех сил. Он почти не спал, стоя на коленях в молитве и однажды я встала рядом с ним. Я никогда не верила ни в одно божество, но настал момент, когда мысль о том, что наша человеческая жизнь — ещё не конец, расширила моё сознание. Я не была уверена, что верю абсолютно и безоговорочно, но понимала, что одному Джонатану не справиться. Я хотела лучшего для него и стала молиться с ним. Чтобы однажды, когда его силы иссякнут, просить прощения за него. Подхватить его факел, чтобы он не погас. Мысль о том, что Джонатан попадёт в лучший мир, поддерживала меня. Приложить все силы к его спасению стало смыслом моей жизни. Возможно, однажды кто-нибудь сделает то же для меня. Сначала я ждала дня, когда Джонатан станет похож на Эшли Флайт, с ужасом. Я умоляла Бога, чтобы он подождал, чтобы дал нам больше времени побыть вместе. Но потом поняла, что только отсрочиваю неизбежное. Джонатан скоро забудет меня, как бы я ни старалась. Мой эгоизм упорно цеплял на меня розовые очки. А потом я поймала его на горячем и смирилась. Все мы странники в этом мире. Я любила Джонатана всей любовью, которую только могло вместить моё бережно хранимое им сердце. Я любила его так сильно и безудержно, что смогла открыть свою душу и для других. Для всех, кто нуждался в утешении. И обрела, наконец, свою нишу в этом месте. Нашла свою изначальную и конечную цель. Этим утром я сидела на траве в саду, рассматривая билет на поезд до дома. Птицы пели на ветвях розовых кустов. В воздухе пахло надвигающейся грозой, и я почувствовала что-то, всколыхнувшее мой внутренний мир. Входя в комнату номер девять, я уже всё понимала. Спокойствие снизошло на меня, когда я услышала: — Войдите. Джонатан сидел в синем кресле у окна и читал псалтирь. — Вы принесли завтрак? — спросил он дружелюбно, когда молчание затянулось. — Да, — улыбнулась я. — Вместо травяного чая я принесла кофе. — Правда? — Джонатан сел за стол и поднял на меня безмятежный взгляд. — Как мило с Вашей стороны. Это мой сын Айзек сказал Вам, что я не пью чай? Я подвинула к мужчине корзинку с яблочными булочками. — Нет, но он навестит Вас сегодня. Говорить правду было легко, особенно Джонатану. Его сын действительно раскаялся и сообщил о том, что заберёт сегодня отца. Домой. — Я буду ждать, — счастье озарило черты Джонатана. — Приятного аппетита, сэр, — улыбнулась я и закрыла за собой дверь.