До последнего вздоха

Мерлину шесть лет. И он любит сладкие печёные яблоки и молоко, и не понимает, почему мама запрещает ему вставать с кровати только из-за того, что вчера вечером они с Уиллом бегали босиком по мокрой траве. И когда все уходят из хижины, оставляя его один на один с потрескивающим в очаге огнем, Мерлин сбрасывает колючее одеяло, спрыгивает с кровати и шлёпает по полу к столу, где с самого утра, он знает, стоит плошка холодного вкусного молока. Стол высокий, почти с самого Мерлина. И плошку не достанешь, надо тянуться, а тогда можно её случайно зацепить и разбить, как было раньше. Мерлин приподнимается на цыпочки и протягивает руку вперёд. Чуть-чуть… ещё немного… получится… По полу тянет сквозняком, но он не обращает внимания. Еще чуть-чуть… - Мерлин, идем играть! Мерлин резко оборачивается, напуганный. И встречается взглядом с Уиллом – ошарашенным, растерянным и, наверное, из-за этого даже не успевшим струхнуть. - Осто… И за секунду до того, как Уилл заканчивает слово, Мерлин успевает остановить и плошку, зависшую едва ли в дюйме от пола, и молоко – большую белую кляксу в воздухе. Он осторожно выливает молоко обратно. И хоть треть проливается на пол, Уилл следит за Мерлином восхищенным взглядом. Им всего по шесть, и хоть Уиллу страшно и непонятно, он ничего не рассказывает родителям. Мерлин утягивает для них обоих по печёному яблоку, и они до полудня сидят вдвоём в хижине, глядя на толстого коротколапого кота, который выпрыгивает из искр от угольков в очаге и расхаживает вокруг. . . . Мерлину двенадцать. И он уже может долго держать предметы в воздухе, читать книги через несколько страниц и исподтишка заставлять сапоги торговца Джонаса бегать от него по всей деревне. И о нём по-прежнему не знает никто, кроме мамы и Уилла. Солнце танцует на водяных брызгах, путается в волосах – и иногда застывает в сверкающих каплях между ладонями Мерлина. Уилл зачарованно смотрит через плечо, следя, как шарик из воды и света мерцает в воздухе. Мерлин улыбается. - А ты… - Уилл тут же прикусывает губу, заливаясь краской. - Что? – Мерлин смотрит недоуменно, перебрасывая шарик из ладони в ладонь. - А можешь остановить время? Ну, ненадолго? Чтобы все застыли – а мы могли ходить… И маленький волшебник замирает, чувствуя в груди неприятный холодок. Мама уже говорила, что нельзя делать такие штуки, когда кто-то просит… Но Уиллу же - можно? Мерлин зажмуривается. И когда он резко распахивает глаза, чувствуя, как солнце становится ярче, словно капая расплавленным золотом на ресницы, всё замирает. И так забавно смотреть на застывших в воздухе Брана и Маэна, мгновение назад мутузивших друг друга, так смешно выглядит Луайне, зацепившаяся за ветку дерева… Уилл подбегает к нему с горящими глазами, раскрасневшийся, как спелый помидор. - Мерлин, слушай, я только что поцеловал Лилиан! Это… Он упирается руками в колени, пытаясь отдышаться, а Мерлин закрывает глаза. И отворачиваясь, чтобы скрыть кровь, бегущую из носа от напряжения, он думает, что кто-то из них определенно круглый дурак. И что пошёл Уилл к черту. . . . Мерлину шестнадцать. И Уилл задыхается, комкая нервными пальцами грубое одеяло, цепляется за плечи друга, и кусает губы, топя громкий стон в жёсткой ткани. Им страшно; им обоим так страшно, что они зажмуриваются в одну и ту же секунду, и задерживают дыхание, мгновение назад щекотавшее разгорячённую кожу, им страшно и хорошо, и Мерлин замирает, чувствуя, как дрожит Уилл, и не смеет взглянуть в глаза. У Уилла слипшаяся взмокшая челка и плотно сомкнутые светлые ресницы, у Уилла горячие-горячие губы и сдавленный крик, на миг с них срываюшийся. Мерлин кусает губы, вдавливаясь в него изо всех сил, и закрывает глаза, отдаваясь знакомому ощущению обжигающего золота, мешающего видеть, но обостряющего все чувства в сотни раз. Уилл хрипло дышит, запрокинув голову к потолку, и Мерлин, прикрыв глаза, отстраняется, опираясь на всё ещё дрожащие руки. - Прости, - шепчет он еле слышно. Но Уилл уже спит, обессиленный, а утро – слишком раннее, чтобы говорить о том, что Мерлин навсегда уходит. . . . Мерлину семнадцать. И Артур уводит из хижины женщин, у Мерлина горло саднит от крика и слёз, и… И Уилл умирает. И ничего, ничего не остаётся, жизни прошлой не остаётся, и Мерлин не знает ни лекарств таких, ни заклинаний, и ничего нельзя сделать, когда губы Уилла дрожат, когда в его глазах серыми птицами мечется страх, когда… Ничего. Мерлин опускает голову на грудь Уилла, чувствуя, как слёзы обжигают лицо. «Я-был-счаст-лив-те-бя-у-ви-деть». - И я, Уилл, - шепчет он. До конца. До последнего вздоха.