Sinnerman

Oh Sinnerman, where you gonna run to? Sinnerman, where you gonna run to? Where you gonna run to? Nina Simone, “Sinnerman”

«Конференция в Дерхеме», - говорит Роберт, и целует Витторию в уголок губ. В Риме ливень, капли разбиваются вдребезги о каменную мостовую, которая тянется бесконечно долго, и Патрик пахнет дождём и свежестью. +++ «Слёт в Вене», - говорит Роберт, задёргивая в спальне шторы, чтобы ранний утренний свет не мешал Виттории досыпать. Над Римом сгущаются сумерки, и в воздухе запах свежей выпечки, древности и сладкого ладана – ароматы, витавшие в этих местах веками, ароматы, въевшиеся под кожу, впечатавшиеся неисчезающим клеймом – невидимым, но – Роберт понимает – слишком заметным Виттории. Патрик внимательно смотрит на Лэнгдона, словно пытаясь понять что-то, узнать, объяснить, наконец, хотя бы себе – и, сдаваясь, закрывает глаза, Ломко, тихо – «пожалуйста» - и Роберт не знает, что это значит. Пожалуйста, хватит. Пожалуйста, останься. И – ответом на всё и за всё – целует узкую полоску губ, приоткрывающихся ему навстречу с едва различимым в укрывшей их прохладе стоном. +++ «Семинар в Падуе», говорит Роберт, и Падуя – это опасно, очень, очень опасно, это уже – близко, слишком явно, но – Виттория только улыбается, протягивая ему чашку кофе и касаясь тыльной стороны ладони кончиками тонких ухоженных пальцев. «Будь там лучше всех». В Риме сухой теплый ветер, шелест «Messanjero» и «L'Osservatore Romano», запах сладкого виноградного вина, которое тут же, на соседней лавке, распивают два едва ли шестнадцатилетних юнца, шалеющих от собственной смелости и свободы - и Роберт собирает с губ Патрика воздух, время и тяжесть Ватикана, что так давит на них обоих, возвышаясь за спиной незримой громадой. Время Рима всегда шло по-другому, подчиняясь не мировому порядку, но своим правилам, от века установившимся – медленно и величаво, перетекая бесконечной рекой песчинок в гигантской колбе часов. Но их часы давно разбиты вдребезги, и песок выдувают изнутри яростные порывы ветра. Их преступно короткие минуты растворяются между стиснутыми пальцами Роберта и тонут в тихих заглуш`нных стонах Патрика, не застывая ни на мгновение в вязком тягучем воздухе их Рима утреннего, Рима дневного-вечернего-ночного – кому важно время суток, когда оно теперь делится лишь на до, сейчас и после, на рядом и врозь, на полубезумные невыносимо долгие дни, что сухим скрипучим песком из осколков забиваются в легкие, и едва заметные мгновения, когда только и можно, что дышать? Роберт проводит кончиками пальцев по спине Патрика, чувствуя, как, выдохнув, он расслабляется, откидываясь назад, в руки Лэнгдона. Может быть – так и надо? Может быть – есть то, что не смирить молитвами и не запретить законами Божьими и человеческими? +++ Виттория закрывает окно, внезапно ощущая в свежем массачусетском воздухе почти забытый запах римских улиц, размеченных невидимыми знаками Пути. Пути, что испокон веку вёл блестящих ученых к их заветной цели. «Будь – там». Где нужнее.