ballads from vengerberg

       — Что ж вы, прекрасная госпожа, сидите одна в такую ночку? Неужто не нашлось мужика, дабы провести вечер... Ах, черт меня дери.        Бард поправил шляпу с пером цапли, прочистил горло, снова посмотрел в зеркало, охнул собственному состоянию, отхлебнул горячащей водки. В уборной таверны было жутко грязно, посему и уборной ее назвать было сложно. Просто обычный сортир. Каждый напившийся вдребезги посетитель оросил это место собственной рвотой, если судить по запаху. И Лютик собирался делать то же самое, да только невыносимое чувство в груди все портило. Черное от помоев мыло соскользнуло с раковины, врезавшись в пол. Бард глупо уставился на лежащий неровным образом объект.        — Э, как долго ты там? — услышал он голос за дверью, громкий, неровный, но предупреждающий. Обладателю этого громкого баритона действительно было очень нужно попасть сюда.        — Выхожу-выхожу, — мелодично, несмотря на количество выпитого, сказал бард, забирая лютню, которую он поставил на полотенце подле раковины. Вложив инструмент под мышку, он вышел, не смотря торопящемуся закрыть за собой мужику в глаза, и направился к своему столику, где его уже дожидались.        Приятная женщина с черными волосами и в мужской одежде улыбнулась, завидев друга. Он тоже улыбнулся, стараясь не уронить лютню, а вместе с ней — себя. Доски под ним ходили вкось и вкривь, мешая ровной походке. А может, сам воздух норовил опрокинуть его на пол. Девушки вокруг смущали его сильнее, чем когда-либо. Сглотнув и поправив манжеты чудного пиджака, бард присел напротив женщины, пристально наблюдавшей за ним, и положил горячо любимый музыкальный инструмент возле себя.        — Лютик, все в порядке? Ты будто белены объелся. Я не говорю про твое алкогольное опьянение, — кубок вина коснулся ее губ, оставив след, — но ты какой-то непривычно тихий сегодня. Исполнил лишь три баллады, и те не пойми о чем! Что с тобой?        — Меня уже тошнит от твоего Венгерберга. В прямом смысле этого слова! Как долго мы еще будем здесь? — Он насупился, сложив руки на груди, и глядел ей в фиалковые глаза, смотрящие прямо в душу.        — Мог бы сразу сказать, — попыталась она сказать с равнодушным спокойствием, играя с пустым кубком. — Я не планировала оставаться здесь надолго, если тебе интересно. Все зависит от тебя.        Лютик взглянул на нее, задавая тысячу вопросов и отвечая лишь на один единственный: да. Возможно. Скорее всего. Вероятно. Он не был уверен обычно, и сейчас не был. Но знал, что нечто действительно… есть. Существует.        — Извини, — он счел нужным извиниться перед ней, опустив голову и сняв шапочку, — я веду себя как Геральт, да? По-детски?        — Немного, — усмехнулась она, — все же вы лучшие друзья.        Вокруг шумели кметы, девчушки хохотали, находясь в компании подозрительных мужчин, бегала ребятня и играли музыканты. А он слышал лишь ее. Давно известную, но позабытую незнакомку. Голос, казавшийся таким родным, но ласкавший слух каждый раз, как она начинала что-то говорить. И вот незнакомка продолжала пить вино, изящно держа бокал в руке, а он — пялиться на нее, как дурак. Руки сами взяли лютню, проигрывая знакомые аккорды и придумывая новые. Голосовые связки сами начали петь, вдыхая в музыку лютни жизнь.        Женщина опустила взгляд на его руки, перебирающие струны, закрыла глаза и начала качать головой в такт мелодии. Знакомой, старой, как мир, мелодии.        — Йеннифэр? — спросил бард, не переставая петь и играть, будто вписывая новые слова в новую балладу, штрих за штрихом.        — Да, Лютик?        — Помнишь эту мелодию?        — Помню.        — Я играл ее, когда мы впервые встретились. Ты, я и Геральт. В Ринде. Помнишь, Йеннифэр?        — Помню, Лютик. Она прекрасна…        — Она означает… Мою любовь к тебе. Только сейчас я это понял. Раньше не понимал.        Он не прекратил играть, она не прекратила смотреть на него, широко распахнув глаза.        Люди вокруг будто специально либо разошлись по своим делам, либо утихли, и разговору их не посмели мешать даже комары, пищавшие за окном тише обычного. Хотя, может, Лютику лишь казалось, что все вокруг затопила размеренная, нарастающая тишина. Его собственное сердце норовило выскочить из груди, но сказочный и твердый пиджак служил ему преградой. Женщина напротив сидела неподвижно, взгляд ее был не читаем, а губы едва видно дрожали. Тепло свеч тихо играло на ее влажном лице.        — Почему только сейчас? — соизволила наконец растопить тишину чародейка, пальцами руки постукивая по столу.        — Я увидел настоящую тебя. Любящую. Прекрасную. Ту, что ты так сильно пытаешься скрыть за холодностью разбитого сердца и чернотой своего образа. Я по уши влюбился в нее, Йеннифэр... И понимаю, что это звучит глупо. Я сам не верю, что говорю это, но знаю, что не буду жалеть. Обещаю.        — Зачем это, Лютик? Неужто тебе не жалко меня? Ты жутко пьян, на утро ничего не вспомнишь, как обычно… Так зачем мучить и себя, и меня? — Ее тонкие пальцы на сей раз держали его руку, охлаждая разгоряченную кожу барда. — Пойдем отсюда. Пожалуйста.        Прихватив лютню и свою кружку с пивом, Лютик побрел за чародейкой, что повела его на второй этаж. Там находились ее собственные, чуть ли не королевские покои, приобретенные в этой таверне лет сто назад, и его скромная комната, где он бывал настолько редко, что не знал, есть ли в ней вообще кровать, и сейчас надеялся, что Йен по доброте душевной пустит его в свои покои.        Прохладный ветер продувал коридор второго этажа, где окна не столь хорошо герметизированы, а люди не столь пьяны, отчего воздух был пронзен льдом. Лютик приобнял свободной рукой себя за плечо. Женщина высоко и весьма наигранно подняла голову, пройдя мимо комнатушки барда и направляя его дальше, не останавливаясь. За ней стелился приятный шельф из аромата сирени и крыжовника, который Лютик, не стесняясь, вдыхал с удовольствием при каждой их встрече. Этот запах был одной из вещей, которые крепко привязаны к ней, и как только вспомнишь о них, вспоминается она сама. Посещает и затуманивает рассудок, отравляет внутренние органы своими чертовыми духáми, заполоняет легкие.        Эсси Давен, добрая ей память, сказала как-то, что любовь — это яд. Лютик тогда посмеялся, зажав между пальцев мягкую грудь какой-то девчушки, подумал, что Глазок свихнулась или просто пишет новую балладу о безответной любви, которой сама была подвержена. Но это было так давно, Лютик даже не помнит, чью грудь тогда мял. Помнил да позабыл. Кажется, Эсси была права тогда. Она всегда была права.        «Человек, выпивший яд, готов на все взамен за противоядие. На все, даже на унижение».        И он был готов унизиться. Уже унизился, унизится еще раз и еще раз. Пока не придет в его неспокойную душу хоть какое-то согласие. Остатки разума твердили ему заткнуться и молчать, забыть о ней, но сердце и все его нутро настолько привыкли к сладостной боли, причиняемой ему, что не мыслили свою жизнь без этих черных волос, криво улыбающихся губ и фиолетовых глаз.        Эти глаза глядели на него прямо сейчас, дожидаясь, пока он придет в себя и пройдет в открытую дверь, которая была открыта для него довольно давно. Хозяйка фиалковых глаз придерживала ее рукой и сверлила его взглядом.        — Заходи живей, ты, засыпающий на ходу бард! Не то поджарю твой зад и полетишь, как курочка ряба. Слышал меня? — Тихо, но очень свирепо проговорила чародейка, стиснув зубы и приготовив руку для наложения заклинания.        Бард выпучил на нее глаза, вспомнив, какой она временами бывает, и быстрым гуськом зашел в комнату вслед за ней. Из ее рук вылетали искорки, разрывая воздух и придавая ему запах озона. Нет, с ней точно шутки плохи, подумал Лютик, глубоко вздохнув. Он оглядел одним глазком покои Йеннифэр, его зад заприметил пышную кровать и сразу приземлился на нее.        Чародейка оставила его одного, зашла за ширму, чтобы переодеться и поправить косметику. Он услышал, как она несколько раз чертыхнулась, слышал шорох молнии на ее платье, точнее, на кафтане. Безопасности ради Йеннифэр частенько одевалась мужчиной. Но еще она признавалась, что так банально удобнее, нежели в платье или юбке бегать по городу. Каблуки она никогда не снимала. Таково, видимо, правило дресс-кода Капитула для чародеек. Даже сейчас она была в них, громко стуча по паркету, перебирая ножками в попытке натянуть домашнюю одежду. Сама Йеннифэр уверяла, что с их помощью ей «легче намыливать шеи, до которых тяжело дотянуться».        Трубадур развалился на кровати, чувствуя полную свободу тела и забывая потихоньку о цели своего прихода. Лютня, как надежный друг, лежала возле его босых ног. Лютик напрочь забыл побояться последствий своего распутства в чужой постели, и прямо сейчас думал лишь о своей шапочке, прикрывавшей лицо и прятавшей от всего мира. И о завтраке. Хоть сейчас и был лишь поздний вечер, но барду жуть как захотелось яичницы...        Чародейка вышла из-за ширмы, одетая в простое черное платье с обширным вырезом, обсидиановая звезда покачивалась при каждом вдохе и выдохе, покачивании и движении.        — Что-то интересное углядел? — поинтересовалась она, присаживаясь рядом на край кровати.        — Замечательная звезда, раньше не замечал, — соврал, не краснея, Лютик, поднимаясь и разминая конечности.        — Что ж, ладно, — приподнялась во вздохе звезда вместе с тем, что было чуть ниже и красивее, — если помнишь, мы хотели кое-что обсудить.        Лютик сглотнул, прихватил рукой лютню, прочистил горло и завел прежнюю песню, настраиваясь на нужный лад.        Понимаешь, есть странное чувство, оно не дает спать мне ночами. Я так сильно хочу тебя видеть, но не знаю, видишь ли ты меня… Забери меня, я так изнеможден; не мог прятаться от грозы в небе, полном песен. Думал, что лечу, но чувствую, будто умираю.        Он пропел это ровным и мелодичным голосом, как обычно. Она выслушала, скрывая слезящиеся глаза за безразличным лицом. Взяла освободившуюся руку барда в свою, приложила ее к своей щеке.        — Я вижу тебя, — медленно прошептала спустя несколько длинных секунд, поднеся губы к его уху. — Песня… прекрасна. Лютик. Я не могу разделить твои чувства, сам знаешь почему, сам написал об этом не одну балладу… Но я могу помочь тебе. По старой дружбе.        Ее губы перенеслись к его обсохшим и потрескавшимся губам, жаждавшим влаги помимо алкоголя. Несмотря на это, они оставались мягкими и приятными для поцелуя. Йеннифэр тихо застонала, перемещая его руку в то место, где раскачивалась обсидиановая звезда. Он тут же перехватил инициативу, прекрасно зная, что делать. Его не смущал тот факт, что она его не любит. Йеннифэр продолжала целовать его, Лютик опускал руки все ниже. Она не могла любить его, и он это знал. Бард быстро взял «хрупкую» женщину в руки, положил на себя, не расцепляя губ, провел свободной рукой по ее спине. Она делала ему услугу, и он был благодарен. Тихий стон переходил в заметный, нарастающий, врезающийся в уши и память. Для известной чародейки спать просто так не являлось чем-то новым, Лютик прекрасно понимал, что партнеров у нее было хоть отбавляй, и только единицы привлекали ее более, чем в сексуальном смысле. Он не решался раздеться и проникнуть в нее; глупое чувство, похожее на застенчивость, охватило его. Но в итоге оказалось, что сделанного было достаточно. Для обоих.

***

       Он незаметно втягивал в ноздри аромат, кружащий в комнате. Никогда больше ему не удастся его почувствовать. Лютик накрыл лежащую рядом и, вполне возможно, спящую чародейку одеялом, коснувшись ее плеча, совсем недавно помогавшего ему справиться с болью на душе. Она глубоко дышала, шевеля пальцами рук. Свечи возле кровати тихо догорали, пачкая деревянный стол воском. Она могла спать только при свете свеч. Бард тихонько встал, бросил взгляд на пошевелившуюся под одеялом неизвестную часть тела, проскользнул вдоль кровати до камина. Взял спичку, поджог. Подошел к той стороне кровати, где стоял подсвечник. Докоснулся полыхающим огоньком канделябра, прикрыл рукой, вдохнул запах дыма.        Ворох темных буйных волос перевернулся в другую сторону, одна прядь безостановочно колыхалась в такт дыхания чародейки, то открывая, то прикрывая часть безмятежного лица. Тени были безжалостно размазаны под глазами. Лютик прилег рядом с ней, глубоко вздохнул и, едва прикасаясь, погладил всклокоченные, но приятные на ощупь волосы. Улыбнулся. Улегся на спину и закрыл глаза.        Он был благодарен. А слова для новой баллады так и лезли в его голову...