Слеза утопшего

      Понимание и осознание некоторых вещей и обстоятельств приходит со временем. Боль проходит со временем. Ценность чего-то открывается спустя время.       Когда переезжаешь на новое место, то лишь позже понимаешь, насколько оно тебе подходит. Когда проводишь больше суток без сна, то только после того, как поспишь, отмечаешь, как благотворно повлиял на тебя дрём. Или когда обзаводишься новыми друзьями, то тоже лишь в определённый период увидишь, какими они были и есть на самом деле.       Учитывая это, складывается итог – всё измеряется временем. А сколько мы его тратим на нашем жизненном пути? Сколько его требуется, чтобы мы чувствовали себя счастливыми и никогда не задумывались о том, что в определённый момент оно исчезнет? Что стрелки наших личных, индивидуальных часов застынут на месте и больше не сдвинутся ни на секунду?       Кто-то умирает по своей прерогативе, кто-то по случайности, а кто-то по чьей-то глупости или от амбиций. У всех своя история, свой трагичный случай, свой срок годности, но одна смерть на всех и бесповоротная дорога на ту сторону мира.       Не так давно, единичный случай, а возможно и нет, произошёл с юношей, что нарушил законы, а то и вовсе пробил барьеры вселенной и завёл свои личные часы повторно.       Сейчас он идёт по протоптанной тропинке вдоль неисчислимого числа надгробий в пасмурную, как и его настроение, погоду, которую создал сам же вблизи себя. В районе его руки исходит бултыхающийся звук жидкости, что от незначительных махов смачивает внутренние стенки стеклянной бутылки. Не пиво, не вино, а крепкий виски. Подстать, как он полагает, его душевному шраму, подобному чёрной дыре.       Пак Чимин шествует не один, а в сопровождении пары тройки ворон, что летят за ним, изредка наступая лапками то на кресты, то на верхушки камней, но исключительно до той поры, пока ему не надоедает их навязчивое следование. Он запутывает птиц в своём тумане и уводит совершенно в ином направлении, оставшись один на один с нужной ему могилой, у которой покорно останавливается.       Большая архитектурная форма, идеально выведенная на нём эпитафия, некогда молодой особы и её фотография – показатели не достатка, а сильной любви тех, кто о ней всегда заботился и время от времени сюда приходил, чтобы поддерживать надгробие в надлежащем состоянии. По всему его периметру высажены ещё не зацвётшие гомфрены*, а несколько дальше стоят ещё три могилы, не менее ухоженные, которым юноша глубоко кланяется, отчего его тёмная чёлка свисает вниз. Таким образом, он поприветствовал семью той, к которой пришёл – мужа и детей, а конкретно её, букетом ярких живых цветов, что идеально подходят характеру умершей, улыбающейся на фото. Он положил букет на место захоронения из светлого бежевого камня.       Взрослый по годам, но не по внешнему облику молодой человек обходит важный ему памятник, сзади которого садится, облокотившись спиной так, что высота камня заканчивалась на его затылке. Для удобства он вытягивает вперёд ноги, обтянутые брюками чёрного цвета, как и вся одежда, и устремляет бездушный взгляд вдаль на город. Дневной Пусан, осветлённый лучами солнца, куда свои силы Чимин не распространяет, прекрасно виднеется благодаря возвышенной равнине, где обосновано кладбище. Только здесь царит мрачность стихии, которой другие прибывшие люди, но ушедшие в иную часть места погребения умерших, были поражены.       Неконтролируемый, но и не сильный поток ветра перенёс на себе к Паку молочный лепесток, столкнувшийся с его плечом и упавший на коротко стриженое озеленение земли. Он не ускользнул от взора Пака, как и тот ароматный запах, что источает растущая над могилой магнолия**. Пак, прикрыв веки, с наслаждением вдыхает этот аромат и сегодня, тотчас повторно воспроизводя в своей голове самые тёплые моменты прошлой, беззаботной, лёгкой жизни. Он сдержанно улыбается, пропитавшись былыми, незабываемыми чувствами, когда находиться рядом с той, что любил и любит, было приятней всего на свете. Одной ей он являл всего себя, свои слабости, глаза-улыбки, озорное настроение и доброту. Одна она была ему дорога и до сих пор такой и остаётся.       - Минри, можно я покурю?       Чимин, пошарив в кармане пальто, и, пропустив мимо пальцев не распакованные шприц и ампулу, дотягивается до невскрытой пачки сигарет и вытаскивает её, принявшись избавлять от прозрачной обёртки.       - Знаю, ты ненавидела, когда от кого-то несло куревом. Но, пожалуйста, сделай мне исключение, как лучшему другу.       Меньше чем через минуту невидимая обёртка улетает по ветру на далёкое расстояние, первая сигарета из новой пачки располагается меж губ, от природы объёмных и больших, а позже зажигается самой обычной зажигалкой, которая впоследствии откладывается на траву вместе с пачкой.       Первая за сегодня тяжка, глубокая и до невозможности угодная брюнету, по-доброму влияет на его настроение.       Marlboro, – читает он про себя название марки табачного изделия, что угодила ему крепким вкусом и приятным послевкусием на выдохе определённого количества дыма. На этот раз юноша не прогадал в выборе. На данный момент Marlboro для него лучшая среди множества испробованных предыдущих.       Он крутит сигарету между двух пальцев и когда нужно стряхивает пепел, одновременно делясь своим животрепещущим:       - Как всё поменялось. Город, люди, технологии, да весь мир. Каждый день приходится встречаться с чем-то новым, вникать в то, как оно работает, к чему все привыкли, что бы не было подозрений, что бы никто и не подумал кто я такой. Пак Чимин – незнакомец, обычный человек, такой же, как и все любитель выпить, жить с комфортом, вкусно есть и сладко-сладко спать, в одиночестве… – в конце он косится на надгробие, дожидаясь хоть какого-то ответа, привычного для него оспаривания: «да не одинок ты, балда! Мы друзья! Мы вместе! Ты, да я! Чимин и Минри!». Да вот этого приободрения не следует, и брюнет, закусив сигарету зубами, яростно хватает бутылку виски за горлышко, мирно стоящую около него, и без труда, открыв её, берёт сигарету в пальцы, вслед за чем проделывает жадный глоток горькой жидкости. Вкус агрессивный и энергичный, ввиду чего юноша совершает повторный, куда более длительный глоток и, слизав отбившуюся от остальных каплю с губ, услаждается выраженным послевкусием.       - Не подумай, я не пристрастился к сигаретам, выпивке, – Чимин выдыхает свежий клуб дыма, а далее втягивает ещё никотина, чтобы его быстрее унесло от реальности и насущного живого. – Эти две неотделимые друг от друга составляющие что-то вроде компаса в тёмном безоглядном лесу. Мой север и юг, запад и восток, направления, в которые мне стоит двигаться, а иногда и сделать привал.       Следующая порция алкогольного напитка наполняет желудок Пака более чем достаточно, но он, едва ощутив это, лишь пару раз моргает, приставив к губам тлеющую сигарету, необходимую со дня его «воскрешения», как вода рыбам.       - Наконец-то я ощущаю, как пьянею, – проговаривает Чимин, в растянувшейся улыбке при прикрытых веках и с запрокинутой головой. – Это такая редкость, Минри. Обычно меня так быстро отпускает. Особенно быстро, когда загорается шрам. Тогда алкоголь действует как обезболивающее и опохмеляет разум. Только его, тц! – недовольно цокает Пак, стиснув зубы. – Этому проклятому цветку по хую. Ах, я уже матерюсь? – смеясь, спрашивает сам у себя Пак. – Каков плохиш! – смачивает горло новой порцией спиртного, чтобы слишком быстро не отрезветь. – На кой хер ты такого возродила? Некультурщиной от меня сейчас несёт так, как не несёт из хлева, – от ребячливо звонкого смешка у юноши сужаются глаза. Совместно с этим он тушит кончик сигареты о землю и выкидывает окурок куда-то подальше, к чужим могилам.       - Сейчас бы сюда твою фирменную пощёчину, – погасив в себе разгорающиеся спьяну эмоции, Чимин становится серьёзней, садясь поудобней – согнув одну ногу в колене и закинув на него руку. – Она, как ни что иное выбивала из меня всю дурь.       Не так высоко, висящее в небе солнце, по истечении тех минут, что Пак Чимин здесь пробыл, спустилось ниже, почти до низов края дальнего-дальнего моря. Это предвещает не многое, – очередную ночь. Ночь в родном городе, где среди белых – живых, пока не наблюдалось чёрное, пребывающее здесь на равнине мёртвых. Чимин осознаёт, где ему место. Чёрное – такое же белое, белое такое же чёрное – только смерть правильно интерпретирует это, а правящее в здешнем мире человечество ничего, кроме того, что самоволкой подгонит под свои стандарты.       - Твоё украшение, которое ты создала… Знала ли ты, что оно будет иметь мистическую силу? Знала ли, что я приду к тебе? Если бы знала, то с кем бы осталась, если бы всё не закончилось вот так?       Болезненный вопрос таким отпечатком и лёг на сердце Пака, когда кроме шелеста листьев магнолии его слуху ничего не явилось.       - Молчишь… – погрустневший совсем Пак вздыхает, прекрасно осознавая, что болтает без умолку, как сумасшедший, наедине с самим собой. – Я где-то читал, что молчаливых делят на категории: умных, глупых, и тех, кто не способен говорить. И мне печально думать, что ты относишься к последним, а вдвойне печальней – то, что я многое хочу у тебя спросить, как и в ответ услышать не меньше. Но ты… молчишь.       Пак уже без интереса играется с полупустой бутылкой виски, поглядывая на то, как образовывающиеся бульбашки норовят выскочить наверх. Наперекор этому он размывает их жидкостью, которую следом выпивает, отдав себе отчёт в том, что затея купить лишь одну бутылку было решением малорациональным. Ведь впереди ещё вся ночь для свидания на двоих.       - Я тут вспомнил, что ещё где-то в подростковом возрасте, ты спросила: чем девочка отличается от мальчика, а мужчина от женщины? – Чимин зажигает новую сигарету и пускает порядочную дозу никотина себе в лёгкие. – Что я тогда тебе сказал, ты помнишь?       Немая тишина и снова одинокий смешок Пака, который величественно зачёсывает пряди волос назад.       - Мне осталось прочесть ещё три позы камасутры и мы можем пробовать, – копирует фразу из прошлого Пак и делает ещё тяжку, не переставая улыбаться и блистать лисьим взором ярче зажёгшихся вечерних фонарей Пусана.       - Вот ты меня тогда нехило побила на спортивной площадке, посчитав извращённым маньяком. Честно признаться, даже мысль закралась, что в качестве вправления мозгов ты, вместо игрового мяча, используешь моё достоинство, закинешь его в баскетбольное кольцо и там и оставишь на всеобщее обозрение как на доске позора.       Отпив с горла бутылки ещё немного, Пак небрежно ставит её возле себя. От перенасыщения организма никотином, слившимся с немалым градусом алкоголя, у Пака мутнеет в глазах, даже жарко становится, чего он просто не выдерживает, и потому сбрасывает с себя пальто до области предплечья.       Последние тяжки глубокие, блаженные, с закрытыми веками, отходить от которых Чимин не желает ещё добрых пять с половиной минут, сидя полностью расслабленно и кайфуя от эйфории, которую он получил впоследствии всего этого.       Лениво отсоединив нижние, короткие ресницы от верхних, перед Чимином вмиг обрисовывается очень-очень знакомый силуэт, с ангельским лицом невинно-прекрасной красавицы, от которой начинает играть его сердечный ритм. Слишком сложно чтобы быть реальным, но слишком похуй, чтобы отбаскетболить этот райский плод фантазий.       - Минри, – хрипло, с упоением от представшего вблизи него образа, а не выпивки, произнёс он имя той, что до сих пор ему нужна. – Что я делал не так? Почему не сказала, что я тебе нравился как парень? Услышать в свой последний день жизни «где ты был раньше?» – было для меня невыносимо. Я же не был мальчиком, задиравшим девочку, я был мужчиной, который добивался своей женщины. Я бы хотел сказать, что сожалею, но в таком разе это было бы нечестно по отношению к тебе. Я отказался от этого чувства, Минри. Его во мне больше нет, но это не значит, что нет и вопросов... Мне вовсе не жаль, что тогда я не был понастойчивей, и что неоднократно въехал по морде твоему мужу. Кольцо на пальце – ничего для меня не значило, Минри, оно не препятствие для настоящих чувств, даже после ответа «да». Я на днях столько книг прочёл о женщинах, чтобы понять тебя, чтобы узнать, почему же ты так поступила? Почему начала с ним встречаться, когда я был у тебя? Да, мы официально не встречались, но ведь и обнимались и подолгу целовались, да и не раз друг с другом спали. Но, что же, в конце концов, было не так? Ты можешь ответить?       Чимин с отчаянием вглядывается в глаза напротив, которые ничего ему не являют, а просто постепенно растворяются в воздухе, как и вся выдуманная им женская сущность. Он закрывает свои очи, чтобы не видеть её, чтобы не было так больно оттого, что он снова рассуждает об этом наедине с собой, о том, к чему пришёл, но в чём до сих пор неуверен, из-за того, что истинность этого никому кроме неё не подтвердить.       - Это моя вина. Я был тем, кто заставил тебя ответить на чувства другому. Но опять же, не жалею… Не так уж давно, прочитав одну из глав по психологии отношений, мои воспоминания оживились. В той главе писалось, что нельзя что-то внезапно прекращать, если оно уже вошло в норму, а я прекратил. Ты же помнишь, как я пришёл к тебе, когда родителей не было дома? Так вот, это был он, тот день. Хотя тебе и самой это известно, чего я говорю? Ты ждала что мы, как и всегда, займёмся «домашним заданием»… – ранее Чимин бы посмеялся над значением их общей кодовой фразы, однако в эту пору, когда отрицательные эмоции бьют через край, он тягостно продолжает безостановочно плывущую мысль дальше. – Но по моей инициативе, мы сделали не нашу домашку, а ту, что тебе взаправду задали и я ушёл. Ты же никогда первая не приставала. Ты была слишком стеснительна, когда дело касалось чувств, чего я раньше не учитывал. Поэтому всегда я был зачинщиком ласк и всего последующего. Мне так это в тебе нравилось. От тебя веяло приличием. Я пытался развить его в себе тогда, у тебя дома, и был так горд, что сдержался, обуздал свои желания, но этим же всё и испортил. С того дня, ты стала думать, что я изначально не был заинтересован в тебе как в девушке, что ты так… временное увлечение, как и для остального числа парней, которых ты с самого детства к себе с трудом подпускала. А я потому-то и решил прекратить то, что было выше дружбы, опасаясь, что ты сочтёшь меня кем-то из таких парней, кем-то кто тебя только для этого и использует. Посмелел бы я раньше, до того как у тебя появился тот «Ромео», я бы всё тебе объяснил, доказал, что правда люблю и извинился за то, что коснулся твоей девственности раньше, чем признался в чувствах. Без искренности, но так, как оно есть: прости, что ошибся, Минри за то, что безумно хотел, чтобы ты была моей девушкой…       Едва ощущая, что охмелённое состояние ускользает от Чимина, как ветер через щели, он поскорее дотягивается до пачки Marlboro, вынимает из неё сигарету, основывает ту между губами и зажигает. Затянувшись должным образом, у Пака, самую малость, начинает кружиться голова, тут же внушившая ему какой-то покой во всех организменных клетках, но вдруг подступает кашель.       - Неожиданно, – подводит итог этому Чимин, откашлянувшись ещё два раза. – Я полагал, что дым моим лёгким не страшен, а тут вон оно как. С наркотиком всё иначе…       Пак повторно затягивается, но коротко, и не задерживая ядовитое вещество в себе, выдыхает его в воздух.       - Видишь ли ты как действует шрамирование от твоего памятного украшения, Минри? – Чимин подумывает развернуться к надгробию полубоком, чтобы всё ясно показать и рассказать, но вовремя одёргивает себя от этой мысли. Ум за разум у него ещё не зашёл. – Первое, это то, что из-за него я вернулся сюда, «воскрес». В тот раз призраком, а в этот – сверхчеловеком. Всё потому, что тогда нечему было удержать меня здесь, а в этот есть чему. Но это что-то с чем-то, Минри. С тем как эта поганка – Кей всего боится, не может в одиночку справиться, мне было бы предпочтительней опять исчезнуть. Но это же не я решаю, и срок пребывания здесь тоже не я устанавливаю. – Чимин не жалуется, излагает происходящее с ним монотонным голосом, что теряет в себе всю милоту с каждой новой тяжкой, становясь грубее, ломаясь. – А она только всё усугубляет, и это второе. Без наркотика я не в силах подавить пламя контура татуировки. Это не какая-то игра в «хочу-не хочу», я всерьёз не в состоянии преодолеть эту боль, а наркотик может. На человеческое тело он никакого влияния не оказывает, а потому я не стану от него зависимым. Опиум гасит исключительно багровое пылание на моей спине. И тут дело не в терпении или выдержке, так видно заложено по судьбоносной карме: если я не вколю себе расслабляющий наркотик, после того, как Кей призвала меня, то это пламя убьёт сначала меня, а потом её, несмотря на то, что у неё пламя гаснет вперёд моего.       Эта информация была с горем пополам добыта, но не Чимином. Ему её передали.       - А ещё, я в сомнениях, чья это заслуга: твоего украшения или потустороннего мира, но на Кей мои чары не действуют. Хотя бы это радует. Не представляю, что было бы влюбись она в меня как любые другие…       Шорох травы в метре от Пака, умеющим различать поток воздуха от конкретных чьих-то вмешательств в равномерную идиллию природы, привлёк как слух, так и его внимание. Он вытягивается, как бы невзначай отвернув голову в противоположную сторону от шуршания, к красочным огням и горизонту, где уже наличиствует не слепящее солнце, а затенённая тишь и гладь.       - Я не хотел покупать телефон, разбираться в нём, давать той поганке свой номер. Но раз она настолько пуглива и это мне вредит, то я пошёл на это чтобы оградиться от излишней боли. Лучше пусть звонит, когда совсем дела плохи, чем «сигналит» мне по шраму…       Оборвав себя самого, Чимин срыву дёргает рукой с сигаретой и буквально двумя пальцами – большим и безымянным, мигом хватает и зажимает ящерицу, подкравшуюся к нему.       - Попалась, следующая своим ощущениям и слышащая то, что не произносится вслух! – восторгается Чимин, не подав это мимикой лица и вкратце описав достоинство чешуйчатого животного. – Перевоплощайся, психопомп***. Меня-то уж не обманешь.       Стоит Чимину ещё чуть-чуть надавить на миниатюрное тельце ящерицы, как она, изогнувшись из стороны в сторону в его руках, в итоге незаметно глазу живых, перевоплощается примерно в восемнадцатилетнего паренька с рыжим цветом волос. Он принимает позу сидя, подогнув к себе колени рядом со старшим, таким же, как и он – мёртвым, пусть и сейчас исключительно наполовину, и который основательно вжимается пальцами ему в затылок.       - Ну, всё-всё! Я же уже перевоплотился! – вздорно отбрыкивается парень, снисходительно отпихивая от себя руку уважаемого им предводителя.       - С сегодняшнего дня ты дежуришь, – не удивившись, а скорее подметив известную с этой поры достоверность, озвучивает Чимин и даже не по капризу мальца, а по желанию ощутить вкус никотина во рту снова, он убирает руку с рыжей макушки.       - Как видите, – хвастнуть собой перед предводителем – честь для любого из проводников душ.       - Раньше ты поскромнее был.       - Это потому что должность низкая была. А сейчас я – проводник! – вздёргивает нос рыжий.       - С повышением, Феликс, – Чимин называет по имени такую же, как он мёртвую душу, что там доводилось ему не раз встретить.       - Э-э, спасибо, – теряется малец, потому как у предводителей не заведено хвалить кого-то. Им и видеться в этом мире – диво невиданное. Но что делать, если оно так вышло?       Впервые за всю многовековую историю кто-то из мёртвых душ, помимо проводников, вернулся в мир живых. Весь потусторонний мир потрясён этим феноменом, грешники вне себя от зависти, все норовят узнать об этом поподробнее, но у самого Чимина нужных им сведений не так уж и много, а какие есть – передаются вот так, через проводников – верных служителей своим законам, не треплющихся об этом попусту, и кому попало.       - Почему именно ты здесь – это никак мне намёк от Владыки Отражения порвать с прошлым и «сбросить хвосты», – иронично высказывается Чимин, проанализировав новое стечение обстоятельств.       Ящерицы издревле несли в себе смысл, о котором он упомянул, но с которым примиряться пока не собирался.       - Меня бы задели ваши слова, если бы я не читал всех насквозь, и вашего Владыку в том числе, – безмятежно выдаёт Феликс, скрестив руки и оперев их о свои же колени.       Он никого не оскорбил. У психопомпов иная иерархия, другие предводители. И у Феликса свои потусторонние силы.       - Я достиг всего сам, и то, что вырулил на вашу «рокаду» – тоже не случайность. Вы правильно сказали «сбросить хвосты», оставить прошлое в прошлом и наконец, двигаться в далёкое, покрытое мраком будущее. Что нас ждёт? Никому не ведомо. Каково предназначение? Моё – быть здесь и там, а ваше – только там.       После заявленного мнения старшему, который выслушал всё без каких-либо неодобрений, сослав на обыкновенное философствование младшего, Феликс всё-таки решает выполнить призвание согласно своему животному-ящерице.       - Поэтому вы лучше оставьте свою девушку…       Никак на камень за их спинами указывает рыжий, встряхнув длинной чёлкой, волной подвитой от пробора вправо и влево.       - Её нигде нет. Вы сами этому поспособствовали: не дали ей уйти из этого мира своей смертью. Оттого к ней психопомпа не приставили, чтобы провести по предназначенной тропе, и теперь ваша девушка неизвестно где и что с ней. Ни у живых и ни у мёртвых… Смотреть невыносимо на достойного предводителя четырёх уровней и войска цитадели Владыки Отражения, страдающего из-за какого-то нелепого чувства как любовь. Если бы проводники не чтили своих законов, то вы бы давно стали посмешищем для своих подопечных, Владыки и даже грешников.       - Нелепого чувства? Да ты видно не влюблялся никогда, малец, – наведя ехидные глаза-улыбки на Феликса, Чимин докуривает и отбрасывает потушенный окурок к предыдущим.       Предводитель не реагирует на слова младшего по той причине, что он в себе стопроцентно уверен. Посмешище? Да кто там дерзнёт выпалить такое? Словесное принижение на любом из четырёх уровней решается поединком. Лишь определив победителя, далее разрешается как угодно осмеивать проигравшего. Но кто бросит вызов Чимину, тем более после того, как он отныне там самый обсуждаемый и более почитаемый среди круга высшего уровня? Проводники может, и ведают о нём больше, нежели другие мёртвые, но и всего тоже знать не знают. Все из них там партизаны, в значительной степени, верящие исключительно себе и в себя, иначе как бы забрались с низов к верхушке? А Минри… Касательно неё он солидарен с Феликсом. Забыть её и правда надо, но невмоготу, пока есть чувства…       - Оценивая ваш опыт, и не хочется.       - Свой будет приятней, – поддерживает юношескую наивность Чимин.       - Ну-ну, – не признаёт этого Феликс и Чимин, чтобы не наседать и не смущать мальца взглядом, пустил его ввысь к перине серых туч, застилающей звёзды.       А ведь действительно малец. Феликс пополнил ряды мёртвых приблизительно четыре года назад, а Чимин пробыл там порядка двадцати лет.       - Раз ты теперь здесь главный, не мог бы узнать для меня кое-что?       Брюнет убеждён, что как приходил сюда, так и будет приходить постоянно. Пока Минри здесь. А пока она здесь, он обратно в загробный мир не отправится, по крайней мере, по собственному желанию.       - Раскрытие вашей тайны – позор моей душе и сиюминутная расправа, – проговаривает свою клятву Феликс, садясь ровно, как будто находится на исповеди, которую Чимин уже слышал от бывшего проводника этого кладбища днями ранее.       Брюнет не устал от их клятв, они наоборот, побуждали его ими восхищаться: их верностью, преданности делу и неразглашению любого сокровенного даже под страхом лишения должности, что для психопомпа является позором, и несёт за собой последствия – перенаправление в ад и становление грешником. Если кому-то одному из психопомпов доверили тайну, то по их законам, он обязан вечно нести её в себе и не разглашать, в том числе и своим. В связи со всем этим Чимин приступил к просьбе не сразу. Сначала, он должен известить Феликса в следующем:       - В один из дней, моя девушка – Минри, в память обо мне сделала подвеску, которая впоследствии приобрела мистическую силу. По определённым обстоятельствам эта подвеска оказалась у простой смертной. Её зовут Кей Драмфорт. Вроде бы жадности и надменности в ней нет, но покрасоваться бесценным украшением взбрело ей на ум, – Чимин поднимает брови от того, сколько же в Кей странного. От её танцев он всегда еле отходит. – После того, как подвеска оказалась на ней надета, это воскресило меня. Однажды я уже сталкивался с этим и хотел остаться среди живых, но не понял как. Не сказать, что и в этот раз мне всё было ясно, но впоследствии интуитивных действий – вбить подвеску под кожу Кей, моя душа стала приобретать человеческую форму. И в тот день я сообразил, что мне требовался носитель, который бы снабжал меня надлежащей энергией для существования среди живых. Эта энергия передаётся мне через шрамирование цветка Олеандр, которое возникло в тот миг, когда украшение ушло смертной под кожу. Но так же, как энергия передаётся, она может и отниматься. Как выяснилось, если Кей чем-то очень сильно напугана, наши татуировки воспламеняются и одновременно высасывают из нас энергию. Стоит мне помочь ей, как её цветок успокаивается, но мой ведёт себя в том же духе. Его ничто не берёт, кроме наркотика и если его не принять, и дать пламени гореть дольше, оно в итоге сожжёт меня, а позже и носителя.       Последнее Чимин узнал от предыдущего проводника, который кое-как выведал эти сведения, и которого брюнет постарался не раскрыть из уважения к проделанной работе. Однако рыжему, благодаря способности ящерицы, публична любая тайна, но он оценил утайку Пака.       - А ещё, сегодня утром повторился давнишний случай, который снова повлиял на цветок: мне нельзя отдаляться от Кей более чем на двадцать километров, так же, как и ей от меня. Если один из нас находится дальше пределов этой цифры, мы начинаем пропадать, вернее один из нас. Этот процесс протекает безболезненно. Всё завязывается с конечностей. Они приобретают цвет дёгтя, постепенно, будто их обмывают этим смолистым, жидким продуктом и ведут выше, дальше по телу. На моём опыте дёготь распространилась до плеч. Мои руки не были прозрачны, когда чернота их поглотила, их просто не было.       - Но сейчас-то они у вас на месте, – внимательно слушающий Феликс, не упускал ни единой детали рассказа.       - Чтобы всё стало как прежде, нам необходимо воссоединиться и не отходить друг от друга какое-то время, – объясняет Чимин, без уточнения минут, так как попросту их не учитывал, когда всё происходило. – Будь моя воля, я бы не поселился у неё в квартире.       Чимин удержал себя от передёргивания при мысли о Кей и того, что им обоим нельзя разделяться на дальние расстояния. До возвращения в загробный мир, у него в планах стоит ещё один немаловажный пункт, который он на данный момент из-за вот этого недуга не в состоянии привести в исполнение.       Когда сегодня, ранним утром, Чимин попытался переместиться за город, то уже на его окраине увидел, как руки от кончиков пальцев покрываются чернотой, и меньше чем через минуту, вслед за ней, исчезают. Он насторожился и сменил направление, точно по компасу, побывав на тех и других частях конца города. Однако это не помогло. Одна из рук в итоге исчезла. Брюнет пришёл к мысли, что снова вся загвоздка в носителе украшения. Явившись к девушке, что сладко спала, обняв руками и ногами голубое одеяло, словно повисший на ветке дерева ленивец, Чимин сразу признал свои выводы поспешными, и окончательно убедился, что Кей ни к чему непричастна. Второй раз ему довелось увидеть её спящей, ни на миг не подозревающей о том, что она, как и он «потеряла» руку. Но у неё она не пропала, она омертвела под чёрным панцирем дёгтя.       В первый раз, в связи с этим же, Пак очутился у Кей в квартире, а во второй, в каком-то тесном коридоре с безызвестными ему, судя по возрастному выражению лиц – студентами. И что дома, что в коридоре, Чимин помышлял разбудить Кей, чтобы разобраться в проблеме вместе, но на протяжении немалого количества минут их руки вовремя возобновлялись, да так шустро, словно их и не лишались, а тот угольный цвет на коже был каким-то марево, образовавшимся в результате взыгравшихся нервов.       Впоследствии Чимин перенёсся за выпивкой, а позже сюда, на кладбище, утомлённый ещё одним препятствием на пути к тому, куда уже не раз желал отправиться.       - Но она же всё равно в ней не живёт, толку-то? – Феликс непонимающе взирается на соседа рядом, пустив в ход способность «видеть насквозь».       - Далеко тоже не уйдёт. Есть о ком заботиться.       - Эйщ, – не сдерживает возмущения рыжий, ещё раз заглянув в сознание Пака дальше дозволенного. – Коты, ненавижу!       Чимин разделяет недовольство мальца, со злости сжавшего губы. В загробном мире коты служат не тем мёртвым душам. Здешние, конечно, не являются их собратьями, но негативное впечатление о них уже подсознание сформировало.       Период затишья и наслаждения беззаботностью покидает душу Чимина, не отдышавшуюся ещё с предыдущего «забега», а «вызов» одной особы наносит внушительный удар ему по спине. Контур шрамирования вспыхивает густо-красным пламенем и с нагружающей силой вынуждает Пака опустить вперёд корпус. Для опоры, он упирается руками в прохладную землю и начинает отрывисто дышать, сражаясь с болезненно-жгущими ощущениями, накапливающимися как монетки в копилке.       - Препарат! Примите его!       Рыжий в порыве волнения и со своего позволения суёт руку в карман Пак Чимина.       - Чего ты переполошился?! Я же наполовину мёртвый! – в порыве борьбы за выживание, Чимин вольно бросает на рассуждение разумную фразу мальцу, виновато склонившим голову.       Возможно Пак уже и не живой как раньше, но умирать с лёгким сердцем ещё не научился. Да и где ему быть лёгким, когда ни дела запланированные не делаются, ни сердце не отпускает бесследно погибшая подруга детства.       - То, в каком копролите я нахожусь – первый случай за всю историю. Носи эту мысль в уме, когда будешь добывать для меня информацию…       Едва меж лопаток припекает так, словно на ту область приходится накалённое тавро, как Чимин старается сдвинуться и встать, готовясь переместиться. Выходит так небрежно, что он нечаянно задевает ногой полупустой, стеклянный сосуд со спиртным, который из-за неровной поверхности укатывается куда-то вниз.       - Вот же ж карма… – бухтит Пак, одновременно попрощавшись с последней возможностью до дна иссушить бутылку. – Выясни, сколько мне осталось, вне зависимости от того закрасятся все эти проклятые лепестки или пропадут.       Прошлый проводник узнал, что такое возможно, но о сроках ведать не ведал. Поэтому теперь Чимин полагается на Феликса.       - Пёрст судьбы моей души отныне ваш, – заученное наизусть уверение всех психопомпов выдаёт от себя рыжий, поклонившись Пак Чимину. С этого момента от того, как он справится с поручением одной из могущественных и чтимых душ, будет известно, какая в дальнейшем ему выпадет доля.       Когда юнец поднимает голову, то Пак Чимина уже не застаёт в обозрении. Туман застилает ему обзор, мешая контролировать и поддерживать покой мёртвых. Из-за этого он обращается в маленькое чешуйчатое существо и, мигом передвигая по земле лапками, скрывается в высокой для него траве, где туман уже не препятствие для зрения и не токсичен для его крохотных лёгких.       Гомфрены* – очаровательный представитель ярких неумирающих цветов. Ещё его называют «бессмертный» цветок.       Магнолия** – это редкое, экзотическое растение с оригинальной формой кроны и листьев, великолепными, эффектными крупными цветками.       Психопомпы*** – это проводники душ мертвых, миссия которых – доставлять души на тот свет.