Пламя

Ничего не исправить. Вельзевул чувствует впившиеся в запястья веревки. Чувствует ледяную сырость камней, в которые уткнулась лбом, жадно вдыхая воздух. Воздух пахнет ненавистью и отчаянием, и совсем немного – ночным дождем. Там, за решетками, небо проливает на землю сверкающие капли, и как ей хотелось бы оказаться там. Танцевать, превращая дождь в серебряные ленты в своих руках, и пить эту сладкую воду. *** - Ты подписала себе приговор, - голос Михаил как сталь, к этой ледяной стали хочется в насмешку припасть губами, и позволить собственной крови стечь по ней. - Я даже не умею писать свое имя, - Вельзевул улыбается, и ее голос – беспокойный горячий ветер. Михаил делает шаг назад. - Не волнуйся. Я впишу его за тебя. *** Теперь осталась только бесконечная Ночь, и она там, за окном. Вельзевул не боится ни боли, ни пыток, ни даже пламени – но наедине с самой собой она может сказать, что чертовски хочет жить. Жить – не оглядываясь назад, жить – как искра ритуальных костров, как пламя черной свечи; жить – как ночной ветер и высокие, пахнущие летом и солнцем, травы. Чувствовать боль, бесконечно кровоточащие шрамы на спине, раз за разом смеяться, когда тело растягивают на дыбе – только жить. Жить - даже по прихоти Инквизитора, у которой никогда не хватит смелости на эту прихоть. *** - Я пришлю тебе священника, чтобы ты могла исповедаться. - Исповедуй меня сама, - Вельзевул ухмыляется и протягивает Михаил связанные руки, приглашая ее взять веревку в ладонь. Инквизитор молчит, но ладони ее дрожат, словно бы она удерживается от того, чтобы протянуть руки навстречу. – Мне не нужен еще один святоша. Михаил оказывается рядом. Ее тонкая ладонь, освобожденная от перчатки, едва ощутимо ложится на спутанные черные волосы. Вельзевул смотрит ей в глаза, и обжигается об лед этого взгляда. - Ты не можешь спасти свою жизнь, - одними губами произносит Михаил, и Вельзевул ее не слышит – но буквально чувствует каждое ее слово. – Спаси хотя бы свою душу. Покайся, и моли Бога очистить тебя – он милостив, и дарует тебе прощение. - Моя душа так же далека от Бога, как я – от спасения, - без раздумий отрезает Вельзевул, и рука Михаил снова вздрагивает – но остается на прежнем месте. «Тогда я буду молиться за тебя» - не произносит она. - Бесполезно, - вслух отвечает Вельзевул. *** - Еще одну можно жечь, - Гавриил перебирает бумаги с протоколами дознания, и по лицу его пробегает привычная задумчивая улыбка. – Отличная работа. Я знал, что она сознается, рано или поздно. - Она не раскаивается, - произносит Михаил, глядя ему через плечо. Ей совершенно не хочется встречаться с другими инквизиторами взглядом – она боится, что в ее глазах, в самых уголках, уже поселилась та чернота, которую она носит при себе, как метку смерти. – Твердит только одно. Ей не нужен священник… - Что ж, - Гавриил пожимает плечами, протягивая ей бумагу. Михаил, помедлив, ставит на ней резкую, угловатую подпись – рука вздрагивает, оставляя крошечную кляксу в самом конце. – На все воля Господа. Прочитаешь ей приговор. Завтра она уже будет гореть. Михаил молча кивает, пробегая взглядом ровный, круглый почерк Гавриила. Она наизусть знает формулировки, она подписывала сотни протоколов и приговоров, но именно на этой бумаге она никак не может сосредоточиться. От чернил пахнет кровью и железом. У нее кружится голова от этого запаха, от всего этого темного застенка, ей становится невыносимо тесно здесь, словно бы сами стены берут ее за горло и крепко сжимают, не давая вздохнуть. - Эй, что с тобой? – интересуется Гавриил, забирая бумагу. – Ты весь белый. Михаил выдавливает улыбку – на бледном лице она кажется трещиной на мраморе. - Я в полном порядке, - спокойно отвечает она. – Буду на завтрашней казни. Ты придешь? Гавриил пожимает плечами с видимой неохотой. - Это ты вел ее дознание. Тебе и следить. *** - Ты бы хотела меня спасти, Инквизитор, правда? – Вельзевул смотрит ей в глаза и улыбается широкой, беспечной, безумной улыбкой. - Затем я и предлагаю тебе покаяться, - коротко отвечает Михаил. – Это спасет твою бессмертную душу. - Моя душа давно завещана Ночи, - тянет ведьма. – Ну что ж, а право на последнее желание у меня есть? Михаил молчит, прежде чем ответить. В окно начинает стучаться дождь, словно бы небо плачет вместо нее – и она благодарна Небу за это. - В разумных пределах, - она осторожно, с опаской смотрит в черные-черные глаза Вельзевул, боясь прочитать в них то, что она ответит. - Тогда поцелуй меня. *** Дождь заканчивается с первым лучом рассвета – серого, спрятавшегося за рваными облаками, сквозь которые нельзя увидеть и клочок неба. Дождь заканчивается, пока Вельзевул стоит, прижавшись подбородком к холодному камню и жадно вдыхая ночную свежесть через прутья решетки. На ее губах, как прикосновение креста, саднит последний поцелуй. С ним, с ночной свежестью, с ожиданием огня, ей почти не страшно умирать. Впрочем, ей никогда в жизни не было страшно – не страшно и теперь. Ни когда за ней заходят палачи, ни когда она идет, гордо вскинув голову, через город, к площади, на которой уже возвели костер с высокими, подпирающими низкое хмурое небо столбами; ни когда она встречается взглядами еще с двумя девушками, которым суждено сегодня сгореть – и не видит в их глазах ни капли истинного Знания. Только сдерживаемые слезы. - Выше голову, сестры, - громко произносит она и усмехается в лицо палачу, толкнувшему ее в спину. Перед лицом смерти она готова назвать сестрами даже обычных женщин. Она видит робкую улыбку на чьем-то лице, и прикрывает глаза. Чужой страх – противный, как скисшее вино – повсюду, разлит в тяжелом туманном утре, и она хотела бы к нему не прикасаться, но не может. Михаил стоит среди толпы, сжав руки в замок до боли. Вельзевул безошибочно находит ее глазами и улыбается – одежды Святой Инквизиции слишком приметны, чтобы не найти в толпе того, кого ищешь. Михаил кажется, что ее сердце трескается на миллион обломков, и сквозь трещины в ее тело, в ее глаза и душу, как водопад, проливается Тьма, которой нет имени. Михаил не позволяет себе улыбки в ответ. Михаил выходит на помост, чтобы объявить для толпы приговор. Михаил ненавидит их всех – палачей, привязывающих ведьм к столбам, зевак, пришедших посмотреть на представление, нечестивиц, которых заберет огонь, и себя саму. Вельзевул впервые не чувствует, как веревки охватывают ее запястья, хотя теперь они затянуты плотнее всего. В своих лохмотьях, растрепанная, со следами крови на щеках, она и вправду выглядит безумной ведьмой. Пока Михаил читает приговор, Вельзевул прикрывает глаза и шепчет единственный текст, который может ей помочь. Вельзевул обращается к будущему огню, к ветру, туману, и к Ночи, которая всего несколько часов назад оставила землю. Единственный текст, которому ее обучили так, чтобы она запомнила каждое слово наизусть – остальные ритуалы она творила по зову сердца. И с каждым произнесенным словом наваждение чужого страха отступает. Огонь обнимает ее тело, взвившись сразу до самого неба, и Вельзевул не кричит – только смеется, и смех ее смешивается с чужими криками. Вельзевул не может быть больно, она танцевала на углях и подчиняла себе ленты пламени – Вельзевул легко-легко, она превращается в пепел и искры. Михаил стоит поодаль, сжав губы, и лед в ее глазах исходится на трещины, под которыми – темная-темная ледяная вода. Михаил хочется броситься в огонь самой, но она приказывает себе стоять и смотреть. Стена огня закрывает от нее тот сосуд Диавола, что наполнил ее непроглядной чернотой. И, конечно, огонь не становится крыльями. Потому что Господь дарует крылья только Ангелам Своим. *** Лик Пресвятой Девы смотрит с укоризной и – кажется – пониманием. В свете церковных свечей Михаил кажется, что уголки ее губ и веки подрагивают – будто бы Мария стоит перед ней как живая. Михаил не сняла капюшона, заходя в храм – она слишком долго нарушала обеты и предписания, чтобы теперь оступиться еще раз. Побелевшие губы шепчут молитву, не понимая, что именно они произносят. Михаил чувствует, как из ее груди рвется незнакомая, чужая ярость, незнакомая, чужая боль, и не может прорваться, не переломав ей ребра, не разодрав ей кожу и не разобрав по звеньям кольчугу. Руки, сложенные на груди в молитвенном жесте, дрожат, и слишком крепко сжимают холодные четки из потемневшего вмиг аметиста. Разве Господу угодна столь бесстыдная ложь? Ты можешь солгать Ему, но тебе не удастся обмануть меня… «Я никого никогда не любила, Господи, кроме Тебя – за что же мне эта любовь?» «Помилуй меня, Всевидящий, Всеблагой, помилуй меня, Господи…» Тяжелые шаги за спиной. Шелковая нить рвется, и четки разлетаются, гулко звеня по каменному полу. Михаил неотрывно смотрит на икону. Я прощаю тебя. «Помилуй меня, Господи, защити меня, Пречистая Дева Ма…» - Я все знаю, - знакомый голос Гавриила обрывает молитву на середине, и сердце Михаил падает и разбивается вслед за каплями аметиста. Она оборачивается и улыбается до боли знакомой безумной улыбкой. Луч солнца проходит сквозь витраж, оставляя на ее лице красные и рыжие отблески, отражаясь в слезах, замерших на щеках, и превращая льдисто-голубые глаза в непроглядно-темные. Это не пламя. Всего лишь Свет.