12/5/2018
— Опять? — Ага. Роберт уже в игровой форме, вспотевший и дыхание у него тяжелое. Спокойное лицо, уверенная и твердая интонация, как будто только что ему предъявили неуместное обвинение. Марко смотрит на него в упор, а в глазах напротив не выражается ни стыда, ни вины; одна излишняя самоуверенность и непреклонность. Марко чувствует себя обманутым. Ему хочется спорить и допытываться, даже если проигрывать и унижаться. Он сжимает руки в кулаки, поглядывает на виновника снизу вверх и, немного погодя, приклеивается презрительным вниманием к мелькнувшей ухмылке. — Мы договорились, — цедит Марко. Несколько шагов — и его полностью накрывает тень Роба. — Договорились? — Ты обещал, — парень делает выразительную паузу. — Что поговоришь с Келем о ротации. Роберт с недовольством выдыхает, нервно-собственнически перекатывает мяч в руках, переминается с ноги на ногу и как-то бегло, несмело посматривает на третьего напа их команды... Тимо Вернер, второй нападающий, отрабатывал пропуски. Его заменять тренер запрещал. Даже во втором тайме, даже на последних минутах. С крайней опаской он относился и к заменам Роберта. Игры редкие, игры важные. Результаты превосходные. Желания Марко — капризы. Недавно они жутко рассорились с Себастьяном Келем из-за этих его, Марко, требований. Роберт ничего не говорит. Не потому, что не хватает решительности дать какой-то ответ, нет, а потому что придумывает, как бы съюлить. Леви хочет избежать ссоры, которая возникает всякий раз, когда Ройс оказывается на скамейке запасных. — Так ты подожди, есть еще время... На тихое возмущение Марко продолжают отвечать не то шутливо, не то холодно. Марко никогда не понимал: издевается над ним Левандовский или он абсолютно серьезен? Ройс любое нечаянно брошенное слово принимал с полной серьезностью. Разгадывать иронию Роберта получалось худо. Сейчас снова была такая вот язвительная шуточка, и Марко, распознав ее, с мученическим видом закатил глаза и скривил неприязненно губы. — О каком времени ты говоришь? — Марко начинал закипать. — Я только что был у Келя, нам осталось всего три матча сыграть! Болезненное мычание. — Марко... — Мы говорили! Вчера! — Я хорошо помню «вчера». Левандовский перебивает его и сводит брови к переносице, будто действительно не понимает, почему его парень, его же сокомандник, пристает к нему. Чего ждет и чего добивается? А Марко изнутри колотит от мысли, что это все игра, опять, в который раз. «Или Роб вспоминает?» «Точно нет», — тут же одергивает себя Марко, увидев, как поднялись у Леви уголки губ. Он будто всеми силами сдерживал смех. Взбеленившись, Ройс громко зашептал, едва касаясь его носа своим: — Прекрасно! И что ты запомнил? — Я запомнил, — Левандовский сжимает его плечо, а потом касается дыханием уха. — Как ты кричал мое имя, стонал как девка... — Роберт отступает, желая видеть перед собой покрасневшее лицо. — ...И просил отпустить тебя, когда мама заговорила по автоответчику. Марко прикрывает глаза и как-то странно улыбается. Ему было не неловко, а более даже неприятно. Его разочаровывало, что Роберт переводил в шутку их близость. — Я про наш разговор… — он все не смотрит на него. Дергаются веки, щека изнутри закушена. — «Мы еще не пробовали в спальне родителей»? Сжимаются губы. Ройс наконец глядит на него, не выдерживает, и замечает, как в глазах Роба искрится удовлетворение от маленькой победы. Марко не по себе. Хочется отвернуться, уйти. Он бы так и поступил, если внутри не накопилось бы столько злости и обиды за несносное поведение старшего; ненависти — за фальшивые комплименты и бестолковые насмешки, с таким вот похожим шепотом на ушко. «Ты получил, что хотел. И ничего не добьешься, если продолжишь говорить об одном и том же. Все повторяется сначала. Он кивает, соглашается, целует и, нет-нет, ни о чем не забывает! Он улыбается твоей дурости, и по-новому вид строит, что не понимает твоих слов» — Я про футбол. — М-м… Ничего не помню про футбол. Тебя — помню. И то, как ты... — Заткнись. У Марко на лице заходят желваки. Руки было уже не удержать, и он скрестил их на груди. Глаза неподвижно уперлись в холодные светло-серые. Роб только шире улыбнулся. — Умолял, чтобы... Левандовского бьют в плечо. Марко обходит его, не дослушав, и задевает. Роберт взрывается смехом, зовет его настойчиво, как задира, но Ройс не останавливается. Терпит неудачу и Тимо Вернер, который попробовал его потрепать дружественно за рукав. Марко отшатнулся, прошипел «отвали» и неуклюже пихнул дверь. Да так, что ему не сразу удалось выйти из спортзала. Завизжало, заскрипело, проткнуло перепонки сотнями игл — и стихло. Оставшись на расчерченном поле, Роберт не совершил и попытки, чтобы вернуть этого насупленного парнишку. Во рту перекатывался приторный вкус обладания. — Снова ты его... — Понятия не имею, о чем ты. — Понятия он не имеет, — Тимо раскусывает во рту леденец, звенящий о зубы. — Этот чертенок пугает всех в раздевалке, когда не на поле. Хотя, — он разжевывает и задумчиво стонет. — Нет, на поле тоже... — Пусть отдыхает. Роберт прохаживается в полупустом зале, разминая колени и голеностоп. Пол по-ужасному скрипит. Оба хорошо привыкли к этому звуку и уже воспринимали его как музыку. — Смотри, — мудрено наставлял Вернер. — Создашь монстра. — Отсылка к единственной книге, которую ты прочел за семестр? — Не издевайся. Мне она правда понравилась... — О, да, — Роберт бросил недоверчивый взгляд на Тимо и тот случайно застыл, как бы в ожидании многозначительного продолжения. — У нашей Мэри Шелли потряса-ающая фигура... — Идиот, — Тимо мечтательно подставил кулак под подбородок; не подыграл. — Шелли давно отошла в мир иной, а молодая практикантка... — Господи, — перебивает Роб, сразу представив много неприличного... и неэтичного тоже. — Окстись, Вернер! Повторно загремела дверь, и наполовину пустой зал наполнился человеческим шумом. Шагами, недовольными завываниями, спорами. — Опять Тимо выдает сомнительные пошлые шутки? Юлиан прорвался через обнимающихся Пищека и Шмельцера. На них не обратили внимание. Все уже привыкли к этим двоим. Когда-то их пытались разнимать, даже разводили на противоположные участки поля во время тренировок. Только друзья обратно притягивались друг к другу с возмутительным неистовством. Прежде чем Юл подошел к ним, из-за его плеча Левандовский заметил, как дергает на себе волосы Марсель, а Лукаш потряхивает его за плечи. Тимо же пристально следил за своим лучшим другом, выдвинувшим ему занимательную догадку. Тот стоял подле него целую минуту. Или две? — Брандт, ты теперь как-то… — он запнулся. — Ментально следишь за мной? — Вот же ж слово подобрал… Нет. Я просто услышал тебя за дверью, болван. Протяжно замычав, Тимо отвернул взгляд к потолку и успел пробубнить себе под нос дружеское «гандон». Не дав ему оправдаться за свое предположение про телепатическую слежку, на площадке появился самый значимый член команды. — А ну встали за линию! Тренер. — Конец сезона, а в живых только пять человек. Скоро уйдем в мини-футбол... Пока он пролистывал записи на планшете и что-то вычеркивал, ребята как-то сочувственно и солидарно переглядывались. — Брандт! Все замерли, испугавшись крикливого голоса. Они знали Себастьяна Келя ровно год, хотя, казалось, всю жизнь. Он был им почти что отец, нещадно штудирующий за проступки. Если смотреть со стороны, то их тренировки выглядели необычно. Кель напоминал приличного студентика с железной выправкой, их ровесника. Так что и с резким, персональным обращением к Юлиану (обычно начинавшемся с Лукаша Пищека, капитана их команды) насторожились все. — Герр Кель. — Где Кай Хаверц? Тут же: — Болеет, герр Кель, — отвечает порывисто, и только после с подозрением интересуется: — А почему вы меня об этом спрашиваете? Тренер, будто удивившись, посмотрел на студента с наигранной досадой. — Так чего мелочиться, Брандт? Только вы у нас и знаете, почему Хаверца нет в составе. Причем всегда с удивительной точностью. Болеет! Он проходится вперед и мнительно рассматривает лица игроков, выискивая какой-то незнакомый ему секрет. — В следующий раз я поговорю с ним о прогулах. И с вами, Брандт, тоже. — Извините? — голос Юлиана звучал не столько возмущенно, сколько угрожающе. — Я не пропустил ни одной тренировки за сезон, ни одного матча... Герр Кель. Он добавляет это поспешно и сквозь зубы. — Я знаю. Вы, мне кажется, просто очень хорошо ладите с Каем Хаверцем. Или, подозреваю, наоборот... На весь зал раздалось нечто заливистое, хриплое, похожее на плохо сдерживаемый смех. Все повернулись в одну сторону, к одному человеку. — О-о, — всезнающе протянул Тимо. — Не то слово “ладят”! Берите выше, герр... — Молчать, Вернер! — будто бы по команде ребята выпрямились и уперлись взглядом в голую стену напротив. — Если Хаверца не будет в следующем матче, то заболеете вы все, и я позову женскую футбольную команду, потому что даже она будет выглядеть живее всех живых!... Левандовский! — Герр Кель? Его имя тренер произнес вполголоса, уставший, и смотрел куда-то себе под ноги и с грустью что-то обдумывал. — Ты и Тимо — на позиции форварда... — он говорил выдохнувши. — Ну, — понимающе кивнул, оглядев выживших к моменту сессии и не найдя кого-то взглядом. — Как обычно.14/5/2018
— А ну слезай, ненормальный! Конечно, Марко не было в раздевалке. Конечно, его не было на кафедре системного анализа и управления. И в кабинете прикладной информатики, где младший был завсегдатаем, тоже не было. Конечно, Роберт мог найти его в одном лишь месте. Затворник. Дорогу к его дому он знал наизусть. По невидимым шагам, по проплывающим заборчикам и кусочкам воспоминаний он собирал путь их прогулок от университета к дому Марко. Казалось, жил рядом, а обиталище наглеца находилось среди закоулков и одинаковых подъездов. Их надо уметь различить, иначе упрешься в тупик одного здорового лабиринта, выберешься с трудом, и даже если так, даже если получится, то вряд ли поймешь, в какой стороне выход (хотя бы к автобусной остановке!). Левандовский помнил. Хорошо помнил. Помнил, как между этими километрами Марко много раз улыбался ему, как розовели его щеки от непрерывного хохота. И жалобы его помнит — о том, что сводит скулы, и что говорить ему трудно. И глазами он начинал бегать туда-сюда, если Роб задавал провокационные вопросы и требовал обратить на себя внимание, не отворачиваться, отвечать честно. Вечером он мог позволить себе взяться с ним за руку, не спрашивая согласия. И притом не пытаясь развеять напряженности, возникавшую, когда оба переходили от издевок к нежности. Впивались пальцами друг в друга и шли молча, будто все между ними сказано, когда сказать хотелось много. И, как в замкнутом круге, они путались в мучительной неопределенности. Роберт узнал этот частный дом. Ноги понесли его сами. Потом он взбирался по водосточной трубе на второй этаж, не рассчитывая удивить Марко звонком в дверь. Этого мало. Надо тут же довести до нервного срыва. Вот его вылазку и заметили в неприглядный момент. Дед в махровом халате поднял к небу клюку и тыкал ей в сторону Левандовского. И не прекращал скандировать угрозы, хотя Роб попытался ему обезоруживающе помахать рукой. С тем, как все яростнее звучал голос старика-соседа, Роб смирился: ему не утихомирить чужой пыл. Пытался. Без толку. — Я не нарушаю закон! Роберт постучал в окно. Марко он нашел сразу — тот лежал на кровати. Одним глазом Ройс посмотрел на него и, не придав значения настороженному лицу Левандовского, продолжил валяться на теплом пледе, делать вид, что происходящее его ни капли не удивляет и вообще не вызывает у него эмоций. В этом Марко сам себе врал. Теперь-то он улыбался. — Я сейчас полицию вызову! Быстро слез! Роберт уже не просто стучал кулаком по стеклу. Он ударил по нему ногой. И тут никто не сдержался: сосед, хромая, посеменил еле-еле от забора к дому, а Марко ринулся к раме. Окно надрывно скрипнуло и поднялось вверх. Задуло уличной прохладой. Роберт тут же забрался внутрь и даже оттолкнул хозяина комнаты с дороги. Лишь бы не быть мишенью старого больного человека. — Герр Фавр, стойте! Взволнованный рыжий юноша вывешивается наружу и голосит. Дедуля моментально оборачивается на очень знакомый звук. — Марко! Кто был этот негодяй?! Где он? — Он уже ушел, я отправил его… Короче, я его напугал. Мужчина ему улыбнулся и поднял свою покореженную трость в знак злорадного одобрения. Марко, провожая седую макушку и тянувшийся по траве подол халата, проклинал всех тех, кто волей случая лезет налаживать чью-то жизнь. Он следил за удаляющимся полоумным стариком, пока не закрылась дверь его покосившегося домишки. Тогда Ройс издал почти спокойный выдох. Почти, потому что как только он с треском закрыл окно, его потеснили на собственном же подоконнике. Толкнули в плечи, и в спину врезались не до конца задернутые жалюзи. Губ его коснулись поцелуем и за одну-две секунды забрали из груди весь воздух. Хотелось хотя бы чуточку дышать. Объяснить это с занятым ртом — непростая задача. Путем наименьшего сопротивления — мычанием — тоже никак. Обхватив руками шею Марко, Роберт все не отнимался. Ройс стонал, беспорядочно сжимая то пластмассовые пластины позади себя, то вихры волос у Роба на затылке. Пару таких напористых поцелуев — и карниз слетел. И как-то не совсем ощутимо ударил по макушке... Пальцы под футболкой игриво щипали за бока, царапали, дразнили. Нельзя было думать о чем-то другом. — Ты... — Да. Как будто зная наперед, что хочет сказать Марко, Роб его заставляет молчать, не говорить. Начнет говорить, значит будет думать. Возьмется думать — дойдет до выяснения отношений и распалится так, что его будет не переубедить, не заткнуть, не перекричать. И пока он не соображает, Леви торопливо снимает свой ремень и так же спешно расстегивает ширинку на джинсах. Она заедает и не поддается, и Роб рычит, зная, что пока надо воспользоваться замешательством Марко, а потом уж кончить с одеждой. Он валит его на постель, подхватив под ноги, полупрощально целует в нижнюю губу, обсасывает, прикусывает, и только тогда, глотая тянущуюся между ними слюну, отступает. Роберт справляется со штанами, тянет вниз, помогает себе пятками, высвобождается. Успевает сделать полный вдох перед тем, как ловит на себя злой и суровый взгляд. И, когда сквозь язвительный смешок он подходит к кровати с Марко, с его задранными шортами, вспотевшей футболкой до пятен и взмокшими волосами, то рыжий пихает его ногой. Роб не реагирует на угрозу. Выставляет вперед другую ногу, показывая, что он еще не сдался и ждет только объяснений, чтобы продолжить. Нависает над Марко, расставив руки по сторонам от его голых бедер, и вызывающе смотрит. Марко учащенно дышит, прикрывает глаза, чтобы что-то сказать. Рот открыт, а ничего не вымолвит, будто все пеленой накрыло, будто забылся весь родной язык. — По-подожди… Ему трудно складывать слова, так что приходится ударять по гласным и говорить слогами, беспрестанно запинаясь. Волосы налипли ему на лоб. Подбородок он прижал к груди. — Марко, — зовет Роберт. — Я… — Я знаю, зачем ты раздеваешься! Молчи, — и голос у него истерично срывается. Леви, покачиваясь из-за своей неудобной позы, убирает с лица Марко влажные пряди. Они потемнели и липнут к ладони каплями. Как бы заботливо Роберт заговаривает, стараясь не напугать: — Тогда ты знаешь, что сейчас… — Ты опять хочешь все решить сексом! Ройс смотрит на Леви с обвинением и глубокой обидой, которую не высказывает вслух, но о которой подозревает сам Роб. Он же делает рывок вперед и целует Марко в кончик носа. Тот успевает только захлопать глазами и надуться до того, что щеки краснеют и на лице проступают даже самые бледные веснушки. — Рабочий способ, клянусь, — Роберт говорит тихо, и Марко легко дрожит. — Не ломайся. Еще один неосторожный поцелуй приходится в висок, а оттуда губы перемещаются дорожкой к прикрытым глазам. Нога младшего предупреждающе упирается ему в колено. Роберту волей-неволей приходится отстраниться. — Нет. Ты мне так ничего и не сказал. — Я болтаю с тобой уже минуту. Серьезен. Притом знает, что от него ждут, и все равно убегает. — Что с матчами? — Нахрен матчи… — Ты не поговорил, — глаза у Марко осуждающе застывают. — Опять! Роберт молчит. Восприняв эту тишину как доказательство своей правоты, Марко отпинывает его ногой. Леви пошатывается, и все же остается на том же месте, теперь сам приняв на себя некое обиженное выражение. — Марко, полузащита... — Свалил, мудак. Ройс повторно толкает его и садится на постели, прижимая одну ногу к себе, а другую опуская на пол. Он уже ничему не препятствует, но по одному его ссутуленному виду ясно — ему не хочется, чтобы Роб продолжал задуманное. — Ну уж нет. Левандовский осторожно присаживается рядом, так и не прикрывшись. В ответную Марко только шипит, пытаясь не смотреть туда, куда истово рвалось все внимание. — Поможешь себе сам. — Не для того я на крышу забирался, — поочередно выделяет слова Роберт. — Под надзором больного старика. — Он, кстати, зовет меня замечательным нападающим. Лучшим. Говоря это, Марко осознавал, что загоняет себя в ловушку. — Точно, — голос старшего чудовищно саркастичен. — Особенно в тех случаях, когда ты одалживаешь ему шестьдесят евро на лекарства и молоко, а покупает он бейлис. — В бейлисе тоже молоко, и как лекарство пойдет. Не завидуй. Хорошее счастье. Прикусив себя за язык, Левандовский смолчал. Ему вдруг показалось отличной идеей назвать сливочный ликер паскудной ирландской задумкой. Только вот он вспомнил, с кем сейчас находится и что даже за такое Марко может, весь трясясь, выставить его за дверь. По крайней мере, обругать. А если его парень сам любит этот чертов бейлис? Что, если Марко случайно выпивал с этим дурным? Леви не мог отрицать эти возможные случаи. А если когда-нибудь он сам будет пить с Марко этот же ликер, то обязательно притворится, что ему нравится. Марко и так редко им в чем-то доволен. — Не завидую. У меня свое есть. Он поворачивается к Ройсу, пальцами гладит его по запястью как-то особенно нежно, и, будто извиняясь, утыкается ему носом в щеку. И пока вот только так дышит, наслаждаясь любимым запахом загорелого тела. И целует сперва робко, примиряюще, сухими губами колет. Роб кладет ладонь Марко на затылок, собирает набежавший пот и растирает на твердых мышцах, так, что кожа блестит. Большим пальцем утыкается ему в подбородок, ведет к себе лицом, чтобы тут же рассмотреть знакомое разочарование. — Я поговорил с Келем. Он поставит тебя в основу. Марко не издает ни звука, дергает веками, и ресницы подпрыгивают, будто у него глаза резко и отчего-то заболели. Расслышав слова позже, чем они были сказаны, Марко неуверенно и благодарно улыбнулся. И крепко поцеловал. Младший прошептал Робу что-то очень милое и ласковое, отчего Левандовский сам непривычно мягко и тепло улыбнулся. Это была незаметная, честная улыбка от какой-то детской радости. Леви удивляется. Он еще не хотел переставать быть собой, которого перед всеми изображал, и даже перед Марко, и даже сейчас. Ему хотелось забыть это чуждое, противное ощущение, загоревшееся внутри. Роберт убирает руку от пушистых волос Марко, чтобы потянуть вверх его футболку и огладить выступающие позвонки на согнутой спине. От талии и вверх к лопаткам и натянутой истончившейся коже. Надавливает куда-то под косточку — и Марко ему отзывается сбивчиво, с придыханием. — Я со вчера еще… — Марко обрывает сам себя, прислоняется своим мокрым лбом ко лбу Роба. — Может, сегодня по-другому? — Если хочешь отсосать, так и говори. Марко посмотрел на него знакомым убийственным взглядом. Скулы очертились под тем, как он скривил губы. Указательным пальцем Марко надавил в середину тыльной стороны его ладони, словно остроконечная пуля грозила пройти сквозь. Пальцами другой он корябал поднимающийся кадык. То надавливал, то убирал руку, пока совсем не обхватил шею. Роберт осознавал, что Ройсу бы сейчас просто поваляться в обнимку. Да, это Марко и имел в виду. Роб догадывался, склонялся к этому. Они уже так делали пару раз, когда Леви приходил, хотел уже раздеться, а Марко его предупреждающе осекал. Роберт поначалу терпел это. Затем же не смог без этого обходиться. Он сам становился неожиданно внимательным, и ощущал себя, таким образом, нужным. Это было какое-то обоюдное желание почувствовать себя незаменимыми. Вроде как ничего от тебя не надо, как только присутствие. Марко взялся его отправить в душ, о чем вслух и сообщил. Собрал Робу что-то из своих вещей, наивно негодуя, а потом, видя, что Леви подчиняется его спокойствию, сам себя не сдержал. Он смягчился. — Хочешь, посмотрим какой-нибудь фильм? — Ничего не хочу, — Роберт говорил теплым голосом. — Кроме тебя. А ты ж запрещаешь. Прозвучало томное ругательство. — Можешь говорить по-человечески? Марко присаживается сбоку от него, подгибая под себя ногу. Вещи откладывает куда-то близ себя, и наблюдает за тем, как закусывает губу Роб, как ищет что-то за окном невидимым взглядом, а потом оборачивается к нему с искорками в глазах. — Знаешь ли, трудно с тобой быть человеком. — Собой будь. Не надо другого. — Во-от, сам начинаешь… Эти философствования. — Оставь это Тимо, — Марко посмеивается и забирается пальцами за резинку красных боксеров на Роберте. — Я просто сказал правду. — Так и я ведь тоже… — Перестань, — Ройс навешивается над ним и теперь сам валит Леви на кровать, что она аж дребезжит. Поменялись ролями. — Целуй. На сегодня они больше ни в чем не спорят. Светлая челка, которую Леви старательно убирал от самого Марко, сейчас щекотала ему лицо, мешала смотреть и прекратить улыбаться. Сам улыбаясь, Марко ругал его за то, что он улыбается. Изнурял своей хитростью. Он помог Роберту своей рукой. Довел до того, что старший кусал его за ухо и обсасывал серьгу в мочке, и закончил Марко начатое своим ртом и между ног Роба. Без толики сил в теле. Постель была не застелена. Марко, прислонившись губами к его вытянутой руке, слабо дышал. Роберт на него, задремавшего, еще недолго смотрел. Он различал тоненькие шрамики на носу и возле глаз. Засыпая, Левандовский как-то неприглядно подумал, что вот теперь, теперь-то он точно обязан поговорить с тренером о Марко в основе. Но уже завтра… Возможно, завтра.19/5/2018 Предпоследняя игра сезона
— Думай обо мне, — Кель дышал Каю прямо в лицо. — О нас, о победе. Роберт ненавидел греть скамейку. Ему казалось, что это только вызывает у него паранойю. Прежде он не замечал за собой дурацких измышлений, но теперь он многое себе воображал. Например, что герр Кель весьма своеобразно поддерживает игроков. Черт знает, что у него в это время в голове творится! Парень округлил глаза на многозначительную градацию слов, выгнул брови и напрягся всем телом, как перед ударом. Что уже шептал Себастьян на ухо Хаверцу, обнимая того за грудь, он не знал, но через пару секунд мужчина отпустил его с задушевным криком «Покажи себя!». Он бы еще позлился на всю двузначность выражений и на свою фантазию, на жалкую бездеятельность и ненужность, если тут же и в сию секунду его бы не беспокоила совершенно другая мысль. Он знал, что его обманули. Нет, не так, — одурачили. Не мог он понять, как воплотился этот страшный сон: Себастьян Кель убрал его с поля. Другое еще более странно: почему? Он ведь так и не проговорился о ротации! Молчал до последнего, и сегодня шел на матч с обтрепавшейся сумкой на плече, в выстиранной, глаженой форме, почти на бегу. Руки у него сжимались в кулаки от возбуждения, а на губах так и застыла зубастая ухмылка. А потом он поговорил с герром Келем. И это был неприятный разговор. Роберт наблюдал, как гоняют мяч по спортзалу, как бегает сам тренер, разводит палками-руками и глаза у него то вываливаются, то превращаются в щелки. Происходило что-то сверхъестественное для Левандовского, и ему это не нравилось — напоминало, что он видит игру не со своего привычного места. Нога, неуправляемая, стучала по полу и повторяла «щелк-щелк-щелк». Цоколи бутсы. — Да харе уже! Скачущая лодыжка создавала такой отвратительный звук, повторяющийся и клокочущий, что Киммих, не стерпев, ударил Леви своим бутсом по голени. Роберт снова вспомнил, что он на лавке, что не один и что не на поле. Лицо у него было презлое. — Подумаешь, матч на скамейке провел! — Йозуа сперва замялся, но гнев его не отпустил, и он продолжил: — Я бы только это и делал! Как эта учеба доконала, и футбол, и Кель... Проклятый! Ловит на парах и в зал затаскивает... Роберт только и слышал подобные умозаключения от лавочников. — Да с вами по-другому никак. — С кем это с «вами»? Сосед сузил глаза и Роб увидел, как у того пляшет тонкий нерв под глазом. — Ты придурком прикидываешься? С игроками!.. Левандовский закусил язык и проглотил пару колких слов. Ему не стоило портить отношения с Йозуа. Опасно перечить тому, кто дает списывать домашние по сапромату. — А если мне это не нужно? — настаивал Йозуа и вдруг, как бы заинтересовавшись спором, ближе наклонился к Робу и стал шептать, как любил между парами. — Ему-то, — он лениво махнул в сторону тренера. — Все объяснения побоку... Изловчился за шкирку к себе тащить! Ну ты представляешь, что за гад? Вот чего от Кая ни слуху ни духу весь семестр! Вероятно, именно сейчас Йозуа начнет тираду-эпопею о пропусках. — Молчи уж! Что ты о нем знаешь... — Знаем мы одинаково: от Тимо и во всех подробностях. В уши ударил дикий шум, заверещали голоса. Взорвалась у кого-то бело-красная хлопушка, выплюнула блестящие бумажки им на головы, и оба спорящих посмотрели вверх, над собой, и увидели сравнявшийся счет на табло. Забили. Им. Роберт дернул рукой в сторону. Тело его подпрыгнуло, словно он силился уйти, но сам же себя убеждал остаться. То, как он сдавил пластиковую бутылку с водой, заставило Киммиха сглотнуть, закусить губу. И у него самого внутри что-то ноющи скребло и кричало от напряженного вида Леви. Как-то невпопад Роб снова заговорил. — Да, заткнись... — Ненормальный. Йозуа откинулся спиной на прохладную стенку-забор, прикрыл глаза и скрестил пальцы в очень неудобном жесте. И так и остался недвижным, чтобы еще больше из-за своего поведения злости вызвать. — Как ты меня назвал? Роберта сбил свисток арбитра. Последовали громогласные возмущения Келя и замена Пищека на Аканджи. Ему стало дурно. Он наконец поднялся, отряхивая вспотевшие руки, посмотрел куда-то вперед и притом куда-то в никуда, бесцельно, без эмоций; застыл со сжатой челюстью и часто о чем-то думая. Губы у него были поджаты. Роберт обернулся к Киммиху. Парень со скамейки глядел на него в упор. Немного потерянно и с осуждением. Роб знал, что говорит этот взгляд, и все так же смотрел на Йозуа бесцветно. Тот с хмурой полуулыбкой показал ему средний палец и, не колеблясь, Роберт ушел безо всякого желания объясняться. Сзади раздавался скользкий шепот, переполненный чавканьями и тычками чьих-то коленок под шею. Глаза вращались от злости и ногти рвали заусенцы на пальцах. Йозуа закрыл глаза, что-то судорожно отсчитывая, и дернулся от шарканья чьих-то ног. — Где Левандовский? Кель вырос как огромное темное пятно откуда-то со стороны. Занимал собой все пространство. Йозуа стало вдвойне неуютно, чем было с нервно колотящимся Робом. — А похоже, что я знаю? — А на замену кто выйдет чуть что? Себастьян Кель категорически был против любой тактики, где не было двух нападающих. — Ну Вернер переместится в центр, поменяете схему... Йозуа не было уже никакого дела, что будет с матчем, со счетом, с Левандовским; в конце концов ему надоело притворяться, что что-то для него имеет значение. Он только выражал, как мог, всем своим лицом безразличие. Но Кель упорно на него смотрел с пытливым любопытством, так что уж защитник не выдержал и для виду развел руками. Потом оправдания сами собой выскочили из него, бесконтрольно. — Так вы ему такую тираду разгромную устроили, он, наверное, спать отправился, чтоб забыть об этом как о страшном сне. Киммих был доволен собой. Перед глазами у него стоял негодующая мордашка Роба. Он был так далек, что Йозуа чувствовал: у него бесконечный лимит на издевки. Хорошо, если б еще Кель оставил в покое. — Ну, ты наша надежда. Встанешь, может, на замену. Киммиху показалось, что он ослышался. Он пораженно захлопал глазами и поднял брови, как если бы услышал, что ему высказали оскорбление. — Издеваетесь? Я?! — Ты, Киммих. Йозуа наклонился вперед, переместил руки на колени и сжал их до того, пока не прекратились лихорадочные подергивания пальцев. — Я в защите играю, — начал он объяснять... тренеру. — Это не то же самое, чтоб только бежать и мяч забивать! Он успел заметить, как в глазах Себастьяна Келя мелькнуло что-то нечитаемое. Йозуа раздражало, что он не мог понять, что это было. На лице мужчины подергивалась улыбка. «Шутке своей смеется? Или моей реакции? Или вообще поражен, что меня расшевелил?» — А ты что, нападающего играл и знаешь? — Нет. — Вот и проверим. Опять он как-то так подленько улыбнулся, что Киммиху совсем противно стало, как от очень горького лекарства. Не хочешь, а пробуешь. Что это вообще такое было? «Ненормальные...» Йозуа весь поник. Он вцепился в свои растрепанные волосы пятерней, выдыхая страдальческие звуки, и был тем еще недоволен, что остался один-на-один с королем банки — Марио Гетце. Тот залипал на видео с йогой. В раздевалке Роберт еще долго смотрел на лавку с джинсами и посеревшей футболкой Марко, аккуратно и по-заботливому сложенными, на его потертые кеды, которые он, Роб, с него стаскивал, когда Ройс приходил к нему домой слишком усталым. За вечер он ни разу не посмотрел в его сторону.19/5/2018 После матча
— Марко, монстр! Что за гол! — Кай мотнул головой, и его челка забавно взлетела. — Сам господь бог... Это Тимо Вернер пытался шутить. И, как всегда, из всех смеялся только Кай. Так смеются хитрые безумцы. Он задыхался и не мог открыть глаз из-за смеха. Лицо его раскраснелось. Кай держался за плечо Тимо и согнулся пополам. И так и застыл, пока не уперся лбом прямо в его плечо, сотрясаясь от новых и новых приступов. Уже когда дышать ему было нечем, Тимо оттолкнул Хаверца к лавке, и они оба повалились на узкую и скользкую скамью. Кай в него вцепился, и не мог перестать мычать от нерассказанной шутки. Отпустить тоже не мог. С его волос за воротник Тимо скатывались цепочкой капли пота. Марко становилось тошно. Ему казалось это все, особенно поведение Кая, каким-то уж жутко неестественным. Придя в себя, Хаверц заговорил с ним. Тимо, сам посмеивающийся, отходил от неожиданного, но приятного смущения. — И почему Кель не ставит тебя в основу? — У Роба опыт, — Вернер прокашлялся и отвернулся. — Марко повезло, что сыграл сегодня. — Это не везение. Марко стянул через голову футболку, прежде чем сложить ее поодаль от себя в мятую кучу. Форма вся мокрая. На глаза лилась вода. Шея, грудь, руки, — все горело. — О чем ты? — тут же встрянул Кай и устало улыбнулся Тимо, не оглядываясь даже на Марко. — Повезло, что Роберт болел? Да, Тимо, быть твоим другом — не поздоровится... Тимо было нечего сказать. Он покачал головой, как бы немножко оправдываясь, как бы немножко извиняясь. — Это не везение, — повторил Ройс и привлек к себе внимание заново; он негодовал, что от него так быстро отвлеклись. — Я сказал Келю, что Роб не может играть. — Что? Хаверц был непривычно серьезным со сведенными бровями, словно только что сказанная вещь единственный раз в жизни заинтересовала его настолько сильно. Тимо состроил самое обыкновенное свое лицо. Он замер. Не от испуга или удивления, наоборот — он вытянул ноги и сложил руки за головой, расслабленный. Марко это задело. Он распылился. — Я сказал Себастьяну Келю, что Роберт Левандовский не вылезал последние дни из постели, и, — Марко улыбался почти как маньяк, но как-то неуверенно. — Я сказал, что он не может играть. А если явится, то будет доказывать обратное. И подставит... — И он тебе поверил?! Тимо этот «секрет» представился детской нелепостью, которую придумать мог только дурак и точно такой же идиот мог в нее поверить. Сперва на его лице вырисовывалось возмущение, а через несколько секунд, не успело пройти и десяти, он обернулся к Каю и заливисто засмеялся, дергая того за швы на рукаве, вниз, к полу. Тот сам не сдержал улыбку, хохотал, едва не падая от нашептанных глупостей. Вернер обхватил его за руки и не отпускал, продолжая что-то безостановочно наговаривать. Кай морщился, лыбился, ныл, что у него теперь «болит не только все тело, но и лицо». «Им снова смешно» Марко понял: ему не верят. И ему стыдно стало, что он не договорил, не рассказал до конца, и действительно выглядел как ребенок со своей дурацкой отмазкой, в которую поверил неадекватный взрослый. Конечно, кто-то мог с этим поспорить. Все-таки речь шла о Себастьяне Келе; эмоционально зависимом человеке, нередко пребывающем себе на уме. Все так думали. — Я упомянул Кая, — Хаверц на это отзывается протяжным вздохом, слегка оборачиваясь на голос; Вернер плотно держал его за шею, и Каю было вообще трудно как-то сейчас двигаться. — Он же не был на последних двух играх из-за... Чего ты там не был? Ну, «болел», — это точно. Герр Кель тогда как сумасшедший его обвинял. Говорил, вся команда возьмет и забудет о матче в субботу. «Заболеет». Он впечатлительный. Вот я и… Ну, об этом-то и сказал, что Роб тоже... — Ты вообще знаешь, чем болеет Кай? Эта страшная болезнь зовется «Юлиан Брандт». Тимо смеется. Он в восторге от собственной остроты. Кай смотрит косо, улыбается, но стирается с этой улыбки что-то радостное и выглядит она, улыбка, теперь какой-то сухой; глаза у него тоже тускнеют, и он смотрит себе под ноги. Тимо еще говорит что-то Каю. Он не слышит, поворачивает только голову и глядит на него с растерянностью и быстро меняется в лице, пряча растерянность. — Что такое? Юлиан вышел к ним из душа в одних джинсах, спешно натянутых. Они облепили его ноги и кое-где на бедрах разрастались темные следы от воды. Полотенце едва держалось на плечах. Висело одним концом вниз, что, можно было подумать, оно вот-вот упадет. Какие-то обрывки из их слов он, безусловно, угадал, но так и остался в беспокойной задумчивости. Сузив глаза, Юлиан недоверчиво рассматривал троицу. — Собирайся, Кай, а то и опоздаем. — Куда вы? Голос Вернера прозвучал обескураженно. По-прежнему он ухмылялся, а теперь наморщил лоб и следил за тем, как Брандт неосторожно на него смотрит, мимо плеча. Марко слышал эту недосказанность. — Мы на футбол, — Юл говорил, словно избегая чего-то. — Сегодня Мюнхен и Франкфурт. — Прям на стадион? Марко подвинулся, когда Кай тревожно дернулся в его сторону. Парень собрал лежащую рядом сумку. Он переодевался наскоро. Ударился локтем об крючок ящичка. Зашипел, обтер сухой ладонью больное место и, наклонив голову, стянул с себя форму. Оба они слышали, как что-то шикали друг другу Юлиан и Тимо. Причем громче всех было слышно Вернера. Имя Кая нередко проскальзывало. Не смутившись, Хаверц же и подошел к ним сразу, как оделся. Он по привычке поправил волосы, хотя они даже не лезли ему в глаза. Также он поступил с чистой прогулочной футболкой, оттягивая ее вниз. У Брандта, повернувшегося в сторону Ройса, в лице проскользнуло острое желание уйти. Марко уже не слышал, о чем они говорили, но ему самому стало некомфортно, не по себе, а кожу начинало вдруг холодить. Он так и остался себе сидеть, рассматривая напротив пустую вешалку, пока эта самая пустота снаружи не забралась внутрь него. Он все думал, что будет после. Скрестив пальцы, облокотившись на колени, и не двигался, замерев. Брандт сказал что-то громкое и одобрительное, потрепав Кая по темным жестким волосам. Марко заметил, как он пропускает пряди его кудрявых волос сквозь пальцы и сжимает между фаланг. Он также услышал, как с ним попрощались, да и сам выговорил простодушное «пока». Тимо прошелся с парнями до двери и возвратился к своим вещам на лавке, скребя ногами. — Так что между ними? Ты смеешься, а Юлиан бесится. Марко спрашивает первое, что приходит в голову. Возможно, Тимо на него разозлится, но Марко было необходимо вот прямо сейчас отвлечься от того, что ныло на душе. Он развязал шнурки и увидел, как Тимо опустился головой на скрещенные пальцы, а глаза его застыли. Заговорил он как бы рывком, внезапно громко и жестко. — Мы с ним тесно общались, а когда появился Кай, то он занялся расхлебыванием его проблем. Не могу это назвать по-другому. Раньше я приходил к нему каждый вечер, а теперь, как из неоткуда, везде он. Кай. Лежит у него на диване или болтается на кухне. Иногда о чем-то жалуется. Я думаю, он не может делить Юлиана с кем-либо еще. С ним ему становится лучше... — он говорит с сомнением. — Да, понимаю, мы-то с Каем неплохо общаемся, но он совсем без Ю... Никак. У Кая сложно с родителями, а этот ему опора. Но, черт, Кай его самого на дно утащит! Вот и целыми днями у него... Выгорел он. Ничего не нравится: ни футбол, ни учеба. Знаешь, все эти неприличия и шутки, — Тимо моргает, хочет сказать что-то личное и умолкает, проглатывая ком в горле. — Ничего... Все я не о том. — Договори, — Марко просит нерешительно, видя, что Тимо уже забыл о его проделке с тренером, обмане, как о чем-то совсем несущественном. Вернер вспыхивает. — Да чего договаривать?! — Тимо встает, злой и расстроенный, сжимает кулаки до побелевших костяшек. — Спасение утопающего! Ходили с девчонками на свидания, а тут он!.. Вписался. Тимо встряхнул руками, подошел к шкафчику и разинул его с силой. Он собирал вещи на стирку, рассортировывал неаккуратно, бросал их, словно просто ради одного того, чтобы сомнуть и изуродовать. — Не понимаю, — Марко рассматривал его спину и как стягивались и разглаживались складки на футболке. — С чего он вообще ему помогает? Нет, не так, — перебивает самого себя. — Ты говоришь, что Юлиан его у себя держит, разбирает его проблемы... Зачем ему это надо? — Всю жизнь из себя героя строил — и здесь не сломался, — Тимо оборачивается к нему. — Может вести себя как нахал, но чуть что — отдаст свое место под солнцем. Только чем его Кай заслужил? — он говорил уже с самим собой и не вдумываясь. — Есть такие дураки, все из себя набор противоречий. Надо из них всю душу выжать, чтобы понять. Понимал вот когда-то, а сейчас... И снова оборвал себя. Марко же зацепился за пару слов. — Ты не думал, что он так к нему, потому что сам его понимает? — Что? И как тебе в голову пришло? Юлиан?.. Тимо продолжает незримый диалог с самим собой. Удивляется, фыркает, смеется и скручивается, что ноги подкашиваются и он оседает обратно на скамейку. Успокоившись, он начинает говорить. — Мне, правда, кажется, Юл счастлив настолько, что за несправедливость считает быть таким классным. Крутые оценки, футболище, красавица Инге… И обязательное несчастье, которое кричит: пора! Просыпайся! Жизнь — не сон! Это дурной смех. Ехидный, скупой, выдавленный из себя по принуждению. — Ты это… О Кае? — Что? — Ну, про несчастье. Тимо стирает со лица назойливые волосы и смотрит на Марко уже недовольно. Он встает, собирает в рюкзак зарядку, наушники, пакет с одежкой, и идет к двери обессилевшими ногами. Ройс смотрит на опустевшую комнату и на беспорядочные следы влаги на полу с черными линиями. Он закусывает губу и зубами пытается содрать корку с запекшейся кровью. Во рту неприятно накапливается слюна. Становится невыносимо душно в обволакивающим влажном воздухе. Его исповедь ничего у других не вызвала, думает он, потому что единственно ему одному была нужна. Добился своего. Он сделал, что хотел, но облегчения не получил. Он чего-то ждал и не знал, чего.Вечером того же дня
— До сих пор не могу поверить, что ты сказал этот бред. — Ты не можешь поверить, что он поверил мне. — Не могу. — Потому что ты ему нравишься больше меня. — Вот и я о чем! В голосе Леви смешались возмущение и задор. Марко стало нехорошо оттого, что Роберт, ни слова не сказавший ему ни до матча, ни во время перерыва, сейчас вел себя так, будто ничего абсолютно не было — ни обещаний его собственных, которые оказались неправдой, ни того молчания, как пропасть, разделяющего их. Он смотрел на него, как на помешанного. Улыбался Марко ему так же дурацки, оправдательно, почти честно, и все оставался смущенным своими мыслями. Нет. Его глазами, его смехом, его прикосновениями руки. Каким-то видением казался нерасстроенный, очень радостный Роберт. Только что-то обманчивое было в том, как он каждый раз повышал тон после слов Марко, сгорающих на концу в шепот. — Я заметил, как он осторожничает с игроками, — говорит Марко без энтузиазма. — Ну, у которых травмы... Или болезни. Я еще с Каем такое заметил. И воспользовался. У него до сих пор всплывало перед глазами, как Кель тогда посерьезничал. Он сложил пальцы под подбородок и своими жуткими глазами в него вперился. Себастьян Кель пугал. Смешно, но тогда Марко чудовищно забеспокоился: то ли он сам, тут же, поверит в ужас, им придуманный, то ли рассыпится в нелепых фразах и поведает о своем вранье. Не случилось. Сдержался, вытерпел. — Я хорошо разбираюсь в людях, — добавил Марко. На огромную долю стыда в нем была мизерная доля гордости. Обмануть всеведущего герра Келя удалось-таки. С какой бдительностью он вслушивался в нафантазированные подробности! Кивал, чесал щетину и припадал к смартфону, чтобы в нем сделать отметки; откидывался на скрипящий стул, снова клал локти поверх стопки бумаг, поправлял рукава рубашки, вытаскивая их из пиджака. — Ты уверен? Роб изучающе его осматривает и останавливается. Марко покидает клетку размышлений. — Хочешь, чтобы я думал иначе? Фырканье. — Что за ужасная привычка отвечать вопросом на вопрос? «Злится» Марко всасывает щеки, отворачивается и идет дальше. Ветра почти нет, и удушливая весенняя жара его особенно мучает в эту минуту. Почти как лето, но не зелено. Погода сумасшедшая, под стать настроению: то холодно, то тепло. Все это повторяется, все не прекращается. Его нагоняют. — Сегодня у меня? Марко смотрит на Роба отстраненно. Роберт не говорил о сегодняшнем дне и уже был готов... Забыть? Но голос, с которым он выпытывал из себя каждый вопрос, был пронизан нескрываемым любопытством. — Приду, но только если у тебя конфеты, — Марко подыгрывает. — С миндалем. Молоко тоже купи. — Шутишь? Конфеты? Глаза издевательски сужаются. — Тебе кажется это смешным? — Придурок, — Роб качает головой и хрипит. — У тебя же аллергия на сладкое. Опять он ведет себя непримиримо глупо: смеется. А заметив, как Марко отводит глаза, Роберт огибает его за пару рваных шагов. Не смотрит. Роб кусает себя за губу, коротко ворчит и наклоняется к надувшемуся Марко за поцелуем. И проходится по щеке. Парень перед ним отворачивает голову в сторону парковки. Левандовский замечает, как ровно ложится свет флуоресцентных вывесок на любимый профиль. — Испытываешь меня? — Только это и делаю. Притворная ирония неприятно укалывает. У Роберта руки чешутся схватить и потрясти Марко за плечи, сказать: «Очнись!», — и чтобы он растратил свою обиду. Пускай и в нем самом сидела заноза грусти. И его-таки обманули. — Не груби. — Ты делаешь это чаще. Роберт не слышит. Он обнимает Марко за талию и прижимает к себе, касается носом его скулы. Прикрывает глаза. — Слышишь? — М-м? — Наше дыхание. Марко неровно вздыхает. Он знает, что сейчас будет. Знает, что Роб попробует его «встряхнуть» — наговорит романтического вздора, посмущает его, пожамкает за бока, скажет глупость, а может несколько и невпопад, дойдет до самого бесстыжего и… Извинится. То есть вытворит нечто ему несвойственное. Брови дергаются, будто у Марко в голове происходит страшная механическая работа и ее нельзя высказать в слух. Ему трудно описать, что за мешанина из негодования, боли и радости давит ему на сердце и заставляет коченеть мышцы. Он застывает. Роберт действует. — Если не простил, то самое время. Я задохнусь, если не поцелуешь. Роб греет своим дыханием. — Задыхайся. — А ты-то без меня как дышать будешь? Нос обрисовывает под глазом какой-то таинственный маршрут, и губы оставляют легкий мокрый след на коже. Марко никак не реагирует, глаза у него прикрыты. Дрожат ресницы. Веки сжаты и полосами на них ложатся морщины. И когда они целуются, Ройс ничего не делает. Роб с чувством, заспанной страстью держит Марко за подбородок, чтобы он не отвернулся, не вырвался. Он и не собирается. Расслабляет напряженное лицо и немного шире открывает рот. Левандовский щекотно касается языком неба. Марко ничем не отвечает. Даже под любовным напором, даже когда Леви сжимает его отросшие волосы — ничего. Роберту не хочется открывать глаза, но он делает это, и делает нехотя. Одним своим выражением Марко прогоняет Роберта от себя, уставший и раздраженный, не принимающий его ласки. Они молчат. Дышат друг другу в лицо, отстранившись. Посредь тяжелой тишины, перебиваемой шумом города, прорезавшийся голос звучал чуждо, незнакомо. — Для меня футбол значит все, — Роб смотрит немигающе. — Понимаешь? Все. Я в этом гребаном универе только и делаю, что мучаюсь. И футбол — единственное, за что держусь. Футбол — единственное, что меня спасает. Я еще думаю... — он прерывается и шипит, морща все лицо. — Да, знаю, ты скажешь… Скажешь, что я себе много намечтал. Я думаю играть дальше, — голос сходит на нет и становится почти заговорщическим, как при рассказе тайны. — Играть после учебы, играть сколько угодно. Пока не выбьюсь из сил, пока не начну, как умирающий, жаловаться на боль во всем теле… Марко! — глаза его словно меняют цвет. — Футбол — это моя жизнь. Он заменяет мне все, что я ненавижу. И, — Левандовский усмехается и есть в этом что-то доброе. — Я ведь даже курить бросил. Помнишь? Марко беспрерывно изучает его бегающие глаза. А когда Ройс заговаривает, то поначалу тихо, подступаясь. — Я помню. За компанию с Тимо. — И что здесь такого? К гудящему реву машин присоединяется клацанье обуви, туда-сюда метущей камешки на асфальте. В куртке жарко. От высказывания всего того, что говорить не хотелось, но что услышать надо было, становилось и дурно, и плохо, и голова болела нестерпимо. На языке щипало. — Ничего, — глаза у Марко потерянно блестят, а голос ломается. — Очень похоже на удачный эксперимент. Какое здесь «хочу профессионально играть»? — А чего ж ты жалуешься? — Роберт больше не сдерживается, кричит. — Между прочем, ты со мной не целовался, если я курил. — Ого, — Ройс отходит и возводит руки кверху. — Ты только что заметил! — Марко, хватит. Марко не мог сдержаться. — Что «хватит»? Что ты хочешь прекратить, Роб? — он подбегает к нему, стоит близко и не моргает. — От твоего рассказа мне не стало легче. В твоей футбольной мечте я увидел много прекрасного, да, но меня там нет. — Ты всегда со мной, и мне не надо это говорить, — он хватает его за плечи и держит на месте, чтобы так вот не убегал, как сейчас. — И я с тобой. Понял? Марко молчит. Они чувствуют разное. — Посмотри на меня, — зовет Роберт. — Так и будем играть в «кошки-мышки»? — Играть, — не то вопросительно, не то посторонне утвердительно. Он отвернулся и застегнул олимпийку до подбородка, пока не впилось холодное железо в кожу. Будто это кончик ножа уперся ему под челюсть и невозможно было пошевелить ртом и сказать что-то. За него это сделал Роберт. И у него, думал Марко, тоже где-то рядом с горлом плясал такой ножик. — И что теперь? — Что теперь? — повторяет Марко и смотрит через плечо, медленно оборачиваясь. — Ты ведь так и не спросил, зачем я устроил этот спектакль с ротацией. Ты даже не хочешь знать… Хочешь? Что головой качаешь? — Марко смеется, как безумный. — Разве важно оно сейчас? Молчи! Ничто не было важно, — он вздыхает, прикрывает до боли глаза и говорит дальше прерывисто, себе на уме. — Знаешь... А ведь никто не задался вопросом... Я отличный полузащитник, и играл бы им дальше. Но пытался против тебя пойти, чтобы всю твою злость увидеть... Тебя настоящего, наконец, увидеть! — он теряет звук и молчит. — Не того ты боялся, что наши мечты одинаковые? — все же он произносит эту тайну, и видит, как Роб шевелит губами. — Уйди, — перебивает Ройс. — Уходи. Прямо сейчас. Марко застыл на месте, сдавленный, сжатый, окаменевший. Он не мог пошевелиться. Не мог, потому что, смотря сейчас на Роберта, в его ясные и упрямые глаза, знал, знал заранее и с огромной уверенностью: никуда тот не уйдет. Знал, прогоняя, и все-таки сказал уходить. И ждал, вопреки всему, что Роберт и правда уйдет. Пальцы тряслись и сжались в кулак. Дрожь не прошла. Хотелось ударить сильно. Зубы бились о зубы. Не уходит. Не стоит на месте. Прежде чем Марко успевает проморгаться — целует. Ладони Роба так обжигают холодом его горящие щеки, что все тело пробивают мурашки. И от остывающих рук и больших пальцев, разглаживающих темные следы под невыспавшимися глазами; больными глазами, — тоже. Марко чувствует какую-то испуганную любовь в этом поцелуе; бережность и страх. Страх, страх, страх. Ему самому становится очень страшно. «Роберт?» Он открывает глаза, но Леви и не смотрит на него. Касается его своими сухими, потрескавшимися губами, проводит настойчиво языком по деснами, щекочет, неразборчиво мычит. Пальцы сбегают с лица и сжимаются кольцом вокруг предплечий. Нейлон куртки противно натирает им обоим кожу. Под горло упирается металлический лед. Марко бьет его в грудь. Он наконец руками в него впивается — в его плечи, в шею, в лицо. Царапает до шипения. Не то его, не то Роберта. Он чувствует на руках что-то влажное, но не знает, кровь ли это. Они падают. И еще, чертыхаясь, выплевывают друг другу слова раз за разом, и уже не понимают, что несут. Борются, ударяют беспорядочно, чтобы, неясно, сцепиться или расцепиться заново. Чему-то сопротивляются, пока один из них не обмирает совсем. Марко вспоминает. — Несчастье... Он потерял все силы с ним. Роберт все из него вытащил. Они лежали на земле, сжимая руки друг друга до немоты. — Будем счастливы? Роберт гладит Марко по волосам, как он это любит. — Если только понарошку. — Как до этого? — Как в «кошки-мышки». Было темно, света совсем мало. Они смотрели сквозь черноту друг на друга, глаза в глаза. Улыбались. Леви убрал все волосы с его лица. Марко с веселостью сжал его руку. Они ушли, когда было по-настоящему холодно оставаться на асфальте. Им еще в университет, им еще доигрывать матчи. Делать домашнюю работу, между прочем, тоже. Завтра снова видеться на проектировании. Марко закончил курсовую Роба, а свою и не начал. Расстались они без слов. Разошлись в разные стороны, хотя сперва шли по одной дороге. Уже дома, за столом, перед лампой с горячим воздухом, Марко пытался что-то писать. На самом деле он выводил ручкой какие-то ненужные слова. Его оглушил вибрирующий телефон. Кто: +492898726732 приходи ко мне Не медлит. Кому: +491998726937 Ты один? Кто: +492898726732 без тебя да Кому: +491998726937 И утром ты меня отпустишь? Кто: +492898726732 никогда не отпущу Марко неотрывно смотрит в слепящий экран. В глазах — рябь, в пальцах — судорога. Кому: +491998726937 мы играем? Ему приходит ответ. Он улыбается. По-другому и не могло быть.