с ней.
Как смеет она на него смотреть. Смотреть своими мерзкими синими глазами. Как смеет она находиться в его кабинете. Как смеет она дышать с ним одним воздухом.как вообще она смеет дышать?
— Николай Всеволодович, — далеким эхом доносится до него. Почему от своего имени становится так мерзко? Почему на языке он чувствует горький отвкус, когда наконец открывает глаза и видит ее? Почему так хочется подойти с огромной иглой и проткнуть ее насквозь, закрепляя ее навеки в своей коллекции бабочек. Такую же жалкую и никчемную.такую идеальную для него?
появившийся в этом мире, чтобы устроить ему личный ад.
Она должна выглядеть так. Загнанной в угол, с испуганным взглядом. С разбитой губой и сбившейся прической. На ней должна быть кровь. Она ей идет. Ей идут синяки, оставленные холодными пальцами Ставрогина, ей идут ссадины, царапины. Ей идут слезы. Ей идет ползать на коленях. Ей идет умолять. Ей идет сейчас стоять между его пылающим телом и холодной стеной, ожидая своей участи и моля всех богов мира (включая его самого) смягчить приговор. — Мне кажется, ты зачем-то пришла? — он обнажает свои белые клыки, и она сжимается еще больше, зная, что ему не сложно будет укусить. — Я принесла Вам письмо. Это Вы попросили остаться, — в ее голосе слышится и вызов, отчего в голове Николая приносится столь любимое им слово, так точно описывающее ее — «сумасшедшая». — Верно. Она не успевает опомниться, как оказывается вжатой в стену на высоте чуть выше пола. Он любит ее душить. Любит наблюдать, как ее лицо искажает гримаса неподдельного ужаса, а маленькая ручка пытается разжать стальную хватку. Он любит ощущать слабые удары на своей руке, постепенно перерастающие в судорожные поглаживания. Так он ломает коготки этому несмышленышу из раза в раз, никак не понимая, когда же она перестанет их выпускать. Он разжимает пальцы, и она падает ему в ноги. Он повторится в своих мыслях. Ей это чертовски идет. Он тянется за своей тростью, чтобы просто ее напугать, а она, увидев это движение, обнимает его ноги и начинает плакать, крича что-то неразборчивое. Она так боится этой трости. Она так боится того, что он может сделать. Она просто боится,просто боится его.
Он отрывает ее от своих ног, поднимая на свой уровень. Она плачет, хватаясь за его рубашку, пытаясь удержаться на месте, не провалиться в бездну своих страхов. В ее сумбурной речи он понимает лишь обрывки фраз: «простите», «умоляю», «не надо»,«за что?»
— За что? — он усмехается, вновь толкая ее в стену, — ты смеешь такое спрашивать? Ты! Жалкая продажная девка! Зачем ты это терпишь? Почему ты до сих пор не ушла? Зачем ты приходишь ко мне из раза в раз, зная, что здесь будет? — он кричал ей в лицо, ударяя кулаком стену, от чего девушка каждый раз сжималась, пытаясь сползти по стене вниз, — а я тебе скажу зачем! Потому что ты это любишь. — Что люблю? — почти неслышно спросила она. — Ты любишь боль. Ты любишь, когда эту боль причиняю тебе именно я. Ты знаешь, насколько ты отвратительна, насколько порочна! Ты знаешь, что должна быть наказана за свои грехи! — он хватает ее за край пальто и толкает в сторону стола. — Что Вы несете? — она отступает назад пока не упирается в стол, понимая, что снова оказалась в ловушке. — Ты можешь врать мне. Плевать. Но себе… — он вновь усмехается и усаживает ее на стол, – ты отдала мне самую важную роль в своей жизни - роль палача. Отдала осознанно, добровольно. Ты приходишь ко мне, чтобы искупить свой грех, чтобы мучиться здесь не там, — он кивнул куда-то вниз, — тебе нужно страдать, нужно чувствовать себя несчастной, ведь только так ты не чувствуешь вину. И что ж, мне плевать. Он придвигает ее ближе к себе, почти заботливо заправляя выбившийся локон темных волос ей за ухо, и шепчет: — Палач — так палач.