глупый

      Токио — раздражающе живой организм с полумёртвыми клетками-людьми. По крайней мере, так чувствует себя Коори — не до конца живым, но и не издохшим. Город раздражает в последнее время всё пуще и пуще. Вокруг стенды с книгами Такацуки Сен, везде её лицо на больших экранах, такое раздражающе улыбающееся, лукавое, противное (и до жути красивое, но он это игнорирует). Она омерзительна. Назойливая моль, которой хочется разодрать крылья подушечками пальцев. А рядом Сасаки — чёрное пятно, которое только и нужно, что убрать, стереть, уничтожить без шанса на восстановление файлов. Кинуть в урну, что стоит на рабочем столе в верхнем углу, и забыть. Может, чуть-чуть ядом поплеваться, что вот, наконец-то! совершилось! и забыть.       Только не его поражённый взгляд, направленный на неё — говорящую, что она поистине чудовище, которое боится каждая букашка, имеющая семью, работу, планы на будущее и желающее умереть в глубокой старости. “Я — гуль” и глаза кандидата, чересчур удивлённые, создающие контраст с недрогнувшим лицом. В этом есть какое-то извращённое удовольствие — Коори садится, включает запись и тупо хмыкает. Каждый раз (а их было минимум восемь), на одном и том же моменте. Если бы его спросили, что тут такого смешного, ответил: “Не поймёте”. Он и сам не понимает.       Это всё просто так абсурдно. Его жизнь — очередная абстракция, написанная шимпанзе Конго. Не знает, восхитились бы ею Пикассо да Море́́, но Коори не устраивает точно. Когда это закончится? Дайте хотя бы расшифровку происходящему? Пожалуйста?       Коори трёт уставшее лицо ладонями, нажимает на глазные яблоки через веки и накрывает сухой ладонью кружку с пивом. Красивый медовый цвет пузырится-лопается-разглаживается, и он чувствует, что такой же процесс применим и к мыслям: сначала они надуваются и взлетают, бьются о черепную коробку, говоря всем видом “вот мы, здесь! обрати на нас внимание! подумай! тебе же не насрать!”, а потом лопаются, то ли от того, что ты так ничего и не придумал, то ли от противоположного исхода — додумался, и это оказалось не самым приятным опытом. И в голове то штиль, то иссохшая пустыня — то чувство тревоги, то опустошение. Разглаживание. Пик. Точка, в которой не развернуться и не пойти назад. Лучше уж отключить мышление, чем так жить.       Колокольчик на двери звенит — новый гость — бармен взметает взгляд и снова возвращается к созерцанию натёртых до блеска бокалов. Коори хочется развернуться и посмотреть, но он этого не делает. Походка уж очень знакомая. Посетитель проходит напрямую к стойке, опускается на стул рядом с ним. Положив большие ладони на лакированную поверхность, улыбается и просит:       — Мне тоже пиво, что и у молодого человека, — кивает на Коори, и он всё же смотрит краем глаза. — Добрый вечер, — здоровается Йошитоки, и получается поднять уголки губ.       — Добрый, — Коори поднимает свою кружку за толстую ручку, делает большой глоток, а потом складывает руки перед лицом, кладёт на них подбородок, тише добавляет: — Наверное.       Пиво льётся и бьётся о стеклянное дно и стенки толстой струёй и брызгами, пенится и шипит. Когда же оно достигает краёв, бармен ставит кружку перед Йошитоки, и тот кивает в знак благодарности. Делает глоток сразу же. Коори обращается к бармену: “Принесите закуску, что-нибудь солёное”. Он убирает ногу со второй, ставит обе на перекладины ножек стула, поворачивает голову к Йошитоки; наблюдает, как тот зевает, прикрывая рот обеими руками.       — Устали? — хмыкает Коори, и Йошитоки смотрит на него в ответ. Проведя пальцами по бородке, тот пожимает плечами.       — Будто ты нет, — и трёт виски. Коори понимает: у него тоже там всё время гудит (пузырится-лопается-разглаживается миллионами слоёв и мыслей).       — Я всегда уставший, — с замученной улыбкой отвечает он, на что Йошитоки лишь странно смотрит. Странно нежно и понимающе, но в то же время смеясь тёмной радужкой, говоря: “Какой же ты всё-таки дурак”. А дуракам легче, чем Уи Коори — это неоспоримый факт. — О чём вы хотели поговорить?       Бармен с грохотом ставит тарелку с разложенными на ней сухими кальмарами, мелкой рыбой и сушёными водорослями. Коори поднимает на него глаза и кивает в знак благодарности, чего тот даже не замечает, преждевременно отворачиваясь. Да и пожалуйста. Фыркнув, он кладёт голову на кулак, наблюдает, как осторожно Йошитоки берёт кальмара пальцами, а потом отвечает, неспешно жуя:       — О новой операции, — складывает руки перед собой и продолжает: — Она будет очень крупная, я бы сказал, одна из решающих, поэтому мне нужно тщательнее всё разобрать с командованием.       Коори выдаёт лишь краткое “А”, а потом хмурится.       — С командованием? — пропускает свои же волосы сквозь пальцы и утробно смеётся, так, иронически. Вот это анекдот.       — Ты командующий третьей группы на Русиме, — Йошитоки отпивает немного пива. Коори напрягается, опуская руки на колени. — Скорее всего, дальше берега действовать не будете. Главное — ликвидация.       — Понятно, — отвечает Коори и кивает, кусая губу изнутри. — Но мне всё же интересно, почему меня поставили в командование, и почему, не знаю, не оставили в главном штабе... — он вздыхает и склоняет голову к груди, смотря то вниз, то на свою кружку. — Меньше хлопот.       — Тебе или мне? — спрашивает Йошитоки, на что ответа не находится. Но тот и не ждёт его. — Потому что ты один из следователей особого класса, на которого надеется всё CCG. И я в том числе.       Коори ведёт бровью, отворачиваясь.       — Ответственность.       — Огромная ответственность, — поддакивает Йошитоки и понимающе кивает.       — Отстой, — выдыхает Коори, а потом улыбается, встречаясь с Йошитоки взглядами.       Ему неловко, но и отвести взгляд неправильно. Потому что к улыбке, что напротив, всё равно захочется вернуться, посмотреть, замереть и просидеть, может быть, тысячу лет. Коори не против даже молчать и смотреть вместе с Йошитоки так долго. Ему же предоставят полную безопасность и спокойствие, так ведь?       Коори не отводит взгляд, потому что это глупо, а потом будет ещё глупее. Казаться глупым никогда не хочется. Ребёнком — возможно. Но не глупым. Глупые люди для него далеки, а глупость — штука, которая болезненнее, кажется, всего. Потому что приносит ему сплошные проблемы, чувство вины, стыда и того, что лучше провалиться сквозь землю прямо сейчас, лишь бы никогда не смотреть на то, что вышло из-за собственной оплошности.       Поэтому Коори ответственный и исполнительный, поэтому он осторожен, поэтому не позволит тому же Сасаки продвигать глупые авантюры от глупого человека, несущие только глупость. Глупость — это, блять, преступление. И Коори переступал свой же закон тысячи раз. Проёб за проёбом, ошибка за ошибкой.       Глупый, глупый, глупый мальчишка.       Коори не понимает, почему в него всё ещё верят. Да и кто? Может, он вообще это сам себе придумал? Наверное. Наверное, чёрт его дери.       Он расслабляется, углубившись в свои мысли, расфокусированным взглядом смотрит в какую-то непонятную точку пустоты. В чувство приводит лишь лёгкое прикосновение пальцев до щеки. Аж дёргается.       — Ты в порядке? — Йошитоки обеспокоенно хмурит брови, придерживая чужое лицо пальцами. Коори вглядывается в его глаза, и их чернота будто расплывается по всей их поверхности, словно кагуган.       — Просто опьянел, — врёт как дышит. Даже вторую кружку не допил, какое тут может быть опьянение? Не мальчик ведь и не виски. — Вы всё рассказали?       — Практически, — Йошитоки качает головой (не верит, но всё равно доверяет. Как можно?) — Отвезу тебя домой.       — Не надо, — сглатывает Коори. В горле сохнет с каждой минутой сильнее, и он делает последний глоток пива, охлаждающего и горького.       — Надо, выглядишь паршиво.       Спорить бесполезно, поэтому Коори просто кивает. Сам себе настроение испортил, и ради чего? А хер спроси. Он поднимается на ноги с помощью Йошитоки, придерживающего за талию, и всё становится ещё более неудобным и нелепым. Не настолько пьян, чтоб нести! Внутри всё кричит: “Хватит воспринимать меня как глупого ребёнка!”       Коори оставляет деньги на стойке, и бармен практически сразу же прибирает их к рукам. Шагнув вперёд, ускоряется и выходит на воздух, вдыхая полной грудью. Вечерний Токио озаряется миллионом ярких огней, сливающихся в единый светящийся экран, и от этого немного дурновато. Нервно. Вдох-выдох. Всё в порядке, всё в полном порядке (главное — это не думать).       Йошитоки неслышно подходит сзади, и сначала Коори чувствует тяжесть чужих ладоней на плечах, потом их тепло на коже шеи. А потом и нежность, с какой его гладят по рукам. Такие прикосновения посреди улицы лишь загоняют в остолбенение и смешанные чувства, хотя Йошитоки лишь старается помочь, успокоить. Чувствует тревогу на километр, и Коори это не на руку. Хотя, может, напряжение настолько заметно, что даже если и делал бы вид, что всё нормально, то только вызывал жалость?       Коори не выдерживает, разворачивается и утыкается лбом в чужую грудь, пока внутри всё не перестает раздирать. Чувствует, как его обхватывают руками, чуть прижимая к себе, и потихоньку успокаивается. Он кладёт ладони на спину Йошитоки и гладит, не чувствуя никакого сопротивления.       Ощущение, что это должно было случиться. Как бы Коори не хотел, но сейчас Йошитоки обнимает его, потому что не может не. Обстоятельства, а не привязанность. Какой-то долг, который тот ставит превыше всего, не душевная теплота, направленная лишь к нему, для него. Коори может трактовать как угодно — всё равно не знает правды. Но хочет узнать, а хочешь — спроси.       — Вы верите мне? — Коори отстраняется, поднимая прояснившийся взгляд на Йошитоки. Тот продолжает держать его в объятиях, не думая отступать, гладит талию.       — Уи, — звучит по-особенному: и серьёзно, и мягко одновременно. Это “Уи” разливается по уху теплом, и Коори не может вспомнить, когда его в последний раз так звали. — Разве у меня есть причины тебе не верить?       Коори кивает, будто соглашается, и Йошитоки наклоняет голову, чтоб соприкоснуться лбами. Он прикрывает глаза и ощущает, как чужое дыхание обжигает кожу щеки. Это как поцелуи Хаиру “чтоб разозлить” (которых больше никогда не будет), только мягче и честнее (и таких никогда и не было).       — Спасибо, — произносит Коори, и Йошитоки, кивая, отстраняется. — Я доберусь, — имеет в виду “до дома”.       — До завтра, — Йошитоки улыбается, поднимает ладонь и уходит вниз по улице.       Коори, смотря ему в спину, лишь судорожно вдыхает воздух.       — Я не подведу вас, — бормочет сам себе под нос и поднимает ворот плаща из-за поднявшегося ветра.       Хотелось бы услышать в ответ уверенное “я знаю”. Глупые люди ведь очень много чего хотят.