Черное худи, кофе и яркий фонарь

Темная ночь сжирала остатки света. Она забирала с собой все стрекочущее и жужжащее, оставляя после лишь жалкие корявые тени на голой земле. Небо заволокло молочным туманом, сквозь который нельзя было разглядеть даже собственной вытянутой руки. Тихий шум колёс по рельсам смешивался со стуком капель по стеклу, лаем собак и детским плачем в вагоне. Настоящая какофония. Спасали лишь старые наушники. Сехун всегда таскал их в кармане пальто. Он очнулся на своей остановке. В спешке выскочил из электрички. Бумажный стаканчик в руке выплёскивал содержимое под ноги, потому что пластиковая крышка никогда не подходит и не встаёт идеально. Обжигает пальцы, но он не замечает, как и противную морось на улице. Долго цепляется за пространство впереди, чтобы найти тот самый яркий фонарь. Мигает, словно заигрывает. Сехун ускоряет шаг, но не бежит. Впереди стоит что-то бесформенное. Капюшон еле показывает лицо, меж пересохших губ зажата сигара, а Сехун, как дурак, со своими минималистичными взглядами на жизнь и дешевым галимым кофе. На нем свитер бежевый, тот самый, где Чанель чёрным маркёром написал «U». Это как набить имя соулмейта на руке, чтоб въелось. Он остановился напротив, улавливая взглядом знакомую ухмылку. Уверен, что стоит достаточно давно, пока руки не обледенели. — Возьми. — протягивает горький кофе, который сам от силы глотнул разок и раскрывает следом цветастый зонт. — Пьёшь всю ту же дрянь. — со скрипом в голосе, прерываясь на мокрый кашель, после глотка. Лицо недовольно морщится, даже если кроме кривой линии губ ничего не видно. Хун все так же по-доброму улыбается; замирает со стуком сердца, когда пальцем с его подбородка стирают остатки горечи. — Зайдём в место поуютнее? Помещение из тёмной древесины. Освещение, словно в подвале или на чердаке, где хранятся пыльные забытые вещи, старые сундуки и альбом с фотографиями. Чанелю нравится. Он вздыхает полной грудью смесь сосны с едким запахом сигарет. Заказывает чёрный кофе для него и пиво для себя. Садится за столик у панорамного окна. Младший ловит взглядом тени прохожих. — Расскажи что-нибудь. Чанель знает, что жизнь у него куда интереснее. Сехун живет где-то между Парижем и Италией, переезжая по учебу туда-сюда. Меняет свитера в зависимости от погоды и слушает классику. Ему нравится свежая выпечка, особенно мягкие булочки с корицей. На джинсах рисует синей ручкой облака, пока путешествует на поездах. Корябает на полях блокнота французский с ошибками и сам же смеется с себя. — Устал. — Вот так однотонно, отпивая из чашки. — Поэтому вернулся в эту дыру? — ухмыльнулся по привычке. — Меня бессонница мучает вторую неделю. Сплю по два часа и работаю, как проклятый, а ты говоришь, что устал. — кривит лицо неприятно. Пиво безвкусное, бесцветное, как его жизнь. Он мечтает съездить на море, что в двух шагах от него. Затянуть покрепче петлю и булыжником ко дну. — Я недавно расстался. — выдавил из себя, бросив скучный взгляд на официантку. Она была такой же миловидной, работала в местном кафе на углу университета. Сехун тогда впервые полюбил сладкие булочки с корицей, когда на дух не переносит сладкое. Чанель рассмеялся в голос искусственно, он заметил перемены, и небрежно кинул купюры на стол, кивнув в сторону выхода. Как долго они не виделись? Кажется, прошло больше века, а на деле ровно три года. Чанель шёл позади, следуя за цветастым зонтом Сехуна и вспоминал, как прижимал его к двери собственной квартиры. Как сорвал с хрупких плеч осеннее пальто, ловил растерянный взгляд в тёмном коридоре, нагло целуя. Его передернуло в тот момент, когда сходя с шеи до низа живота укусами, на прокуренных простынях, он почувствовал отвращение. Это была невозвратная точка их отношений. Так он думал, пока младший не появился вновь. Такой же эстетичный и непорочно-красивый. — Зайдешь? О ковырял белым кроссовком в земле, а Чанёль, облокотившись спиной о кирпичную стену, таранил щеку языком изнутри. Чем все может закончится в этот раз? — Дамам негоже мужчину впускать до девяти, а уже за одиннадцать. — пошутил с легкой насмешкой, за что получил лёгкий толчок в плечо. — Ладно. Идём, принцесса. Они зашли в пустую квартиру. Сехун стянул с себя пальто и сменил обувь на дурацкие мягкие тапочки, лишь потому что холодный паркет под ногами и к тому же противно скрипел. — Тебе идёт. Я сниму толстовку? Жарко. — рассмеялся по-доброму. Хун кивнул спокойно в ответ, потому что в квартире самому почему-то стало невыносимо душно. Чанёль по привычке прошёл босиком к подоконнику и приоткрыл окно, закуривая снова, пока младший копошился где-то в темноте и в него внезапно прилетела растянутая футболка. — Простудишься, лечить не буду. Чанель провел рукой по предплечью, где виднелась едва зажившая татуировка, растирая бегающие мурашки от нахлынувших чувств. Затушил окурок о внешнюю раму, покосившись на Сехуна, который упорно ждал. — Я соскучился. Он тихо соскочил с подоконника. Подошёл впритык, упираясь в затерянный взгляд напротив и задержался на шраме, что виднелся на щеке. Руки сами притянули его к себе за подобие талии под ребрами, которое Хун любил скрывал под большими свитерами. О не брыкался, затаив дыхание, и Чанель подцепил пальцами острый подбородок, накрывая его губы своими. Ненадолго, чтобы вдруг не взбесить вкусом настоящего горького никотина.