***
— Мое сердце! Остановилось! Мое сердце замерло! — громко и весело пел Ставрогин, идя по комнате в одном халате в сторону кровати, — Петя, моя новая книга нарасхват! — Поздравляю, — бурчит в ответ парень, сидящий на кровати и что-то рисующий в маленьком блокноте. — Что же, — Николай улыбается и садится рядом, — Ты не рад за меня? — Рад, — Верховенский отрывается от своего занятия и обиженно, даже грустно смотрит на Ставрогина. — Какой взгляд, — усмехается он, — Али что случилось? — Ничего, — выплевывает Петр, снова чиркая карандашом по бумаге. — Нет, так дело не пойдет, — Ставрогин рискует, забирая у художника блокнот и откидывая его в сторону, рискует быть виновником обиды его мальчика. — Ты что! — Верховенский вспыхивает и хмурит светлые брови, — Коль, это мои наработки! — Я знаю, — Ставрогин нагло целует чужую шею и слышит в ответ одобрительный смешок. — Если ты думаешь, что я буду каждый раз прощать тебя за поцелуй — ошибаешься, — Верховенский поддается и ложится на кровать, прикрывая тыльной стороной ладони губы, изогнувшиеся в довольной улыбке. — Вот тут подробнее, — Николай проводит кончиком носа по ключицам Петра и затем целует их, — В чем я виноват? Верховенский молчит, отводя взгляд в сторону, потому как к горлу подступает ком. — Петь, — вся игривость Ставрогина улетучивается как только, он замечает грусть в чужих глазах, — Ну сколько можно? — Оставь меня, — просит Верховенский, — У тебя, кажется, были планы сегодня с Дашей встретиться. — Не говори мне, что ты ревнуешь! — вскипает Николай, садясь на кровати, — Ты все еще не доверяешь мне? — Нет же! — Верховенский сам садится, поправляя упавшую с плеча рубаху. — А что тогда? — Он встает и направляется к шкафу с одеждой, — Меня это достало, Петь, в отношениях должно быть доверие! Я понимаю, я не лучший человек, но я по крайней мере старался для тебя.***
— Какая глупость, — прыскает облик, сидя на разобранной кровати и болтая ногами. — Это я сейчас уже понял, — смеётся Николай, переминаясь с ноги на ногу, — Тогда я не хотел слушать его, он не хотел договаривать. — Так все сухо и банально, а какая в итоге драма, — пожевав губы, произнёс вновь парень. — Почему ты так похожа на, — Ставрогин глядит на русые растрепанные волосы, яркие голубые глаза, которые по-старому горят и безумием, и жгучей любовью. Взгляд скользит по тонким розовым губам, шраму на щеке, красивому носу и наконец спускается ниже, разглядывая теперь одежду: свободная рубашка в клетку, на шее любимая чёрная бабочка, которую Николай подарил Петру на день рождения, специально ездил в Питер и забирал, зная, как его мальчик любит бабочки. На пальцах пару колец: золотое и серое с надписью «Господи спаси и сохрани». Ставрогин умиляется с болью этому образу и смотрит дальше: брюки, которые Пётр обожал, как нечто самое удобное и классические ботинки, лаковые. Все такое… Такое живое что ли? — На кого? — усмехается, раскрывая губы в улыбке и показывая белые зубы, — Знаешь, Смерть принимает образ того… — Замолчи! — Ставрогин злится вдруг, — Я не дорассказал, — он снова отворачивается в сторону картин и рассматривает их долго и молча. На одной изображён сам Ставрогин, сидящий на подоконнике в своём пальто и клетчатом шарфе, докуривает свою сигарету. Николай отлично помнил, когда была нарисована эта картина, кажется, 17 февраля… На улице лежали сугробы, окрашивая Питер в белый, падал мелкий снег. Уставший Николай тогда пришел в студию Петра и просто молча уселся у окна, пожираемый собственной злобой на весь мир. Тогда-то Петр и решил нарисовать его, — Как сейчас помню, — усмехается Коля, — «Молча куришь окна, так прикольно» — вот что сказал мне он. — У нас мало времени, — напоминает Смерть. — Молчи, я расскажу, ты — молчи, — вертит головой Ставрогин, отбрасывая челку в сторону, — В пять часов вечера я ушел из дома, — он поджимает губы и смотрит чуть вверх, на белесый потолок, — Оставил его одного. — Понимаю, — кивает облик, — Самолюбие, что не дает возможность услышать кого-то другого. — О нет, — смеется Коля, — Не смей учить меня, не теперь, — он шумно выдыхает носом, — Весь вечер и до ночи я провел с Дашей… — Ты любил ее? — Не перебивай меня, — рычит Ставрогин, а затем снова улыбается, — Мы гуляли по парку, я купил ей мороженое, а потом вдруг понял, что хочу домой. Очень хочу, потому как там меня ждал Петр. — И ты вернулся, но не смог сдержать свое раздражение, — Смерть обходит Ставрогина и встает с другой стороны, — Началась ссора, я знаю. — Молчи, я говорю, — сухо бросает писатель.***
— Петь, — Николай снимает ботинки и легкую куртку, — Я дома, — он проходит из коридора в комнату и старается улыбнуться на обиженный взгляд Петра, — Петь… — Как провели время? — вскидывая голову наверх и приподнимая брови, выплевывает Верховенский, — Весело было? — Ты перестанешь, нет? — Ставрогин разводит руки в стороны. — Что перестану? — усмехается язвительно Пьер. — Этот абьюз, Петь! — Ставрогин проходит вглубь комнаты и бросает связку ключей на стол, — Чем я заслужил вечные ссоры с тобой? Мы вроде бы договорились, что обойдемся без этого. — Не я ушел из дома к женщине, — шепчет Петр, отворачиваясь. — Даша — моя подруга, помешанный! — смеясь от удивления выкрикивает Николай. Верховенский встает с кровати и долго, пристально смотрит на Николая, а тот, право, готов умереть от этого ангельского взгляда полного навязанной бесовскими мыслями боли. — Я устал, Коль, — он жмет губу к губе и нервно жует нижнюю, затем продолжает, чуть вытянув шею, — Отпусти меня, а. — Что? — Ставрогин подходит ближе к Петру и хмурясь в непонимании, смотрит на Верховенского. — Отпусти меня, — неуверенно повторяет Петр, — Я же не нужен тебе, я вижу, — юноша тушуется и нервно бегает обезумившим от тоски взглядом по чужому лицу. Ставрогин хмурит брови сильнее и рывком притягивает к себе парня за затылок. — Совсем умом тронулся? — выплевывает он, не думая о приличиях, о чувствах Петра. Он зол сейчас. — Просто, — Петя чуть вжимает шею в плечи и старается убрать руку Ставрогина со своего затылка, — Я люблю тебя, Николай! Ты стал всем для меня! Моим горем, счастьем, печалью и страданием! Ставрогин, ты — мой Бог! — вдохновенно, но сквозь печаль почти кричит Петр, — Я… Я ведь раньше и не верил в Бога совсем! Ни во что не верил!***
— Как просты людские сердца, — глядя в пустоту и поджимая не свои губы, выдает Смерть, — Так хрупки и безумны. Ты выполнил его просьбу? Николай долго смотрит на другую картину и улыбается ей очень живо. Петя на небольшой, квадратной дощечке изобразил пару подсолнухов, а на лепестке с краешку сидел маленький, черно-белый шмель. Ставрогин усмехнулся и прикрыл глаза. — Я до ужаса люблю тебя, но мои слова не значат для тебя ровным счетом ничего, — снова цитирует он, — Сколько сейчас? Смерть молчит, словно пытается понять, что не так с этим бедным безумцем. — Скажи мне время, — Ставрогин не открывает глаз, лишь чуть поворачивает голову в сторону облика. — Почти семь часов вечера, — скрестив руки на груди, отвечает мираж Петра. Николай кивает и открывает глаза, шумно вдыхая воздух в больные легкие.***
— Я тебя встретил — я жизнь полюбил! — он падает на колени и губы его изгибаются вниз, в жалостливом жесте истерики. — Чего же ты хочешь? — Ставрогин смотрит перед собой, в пустоту и чуть трясется, сжимая тонкие губы и пальцы, — Теперь… Что изменилось? — Мы оба, — Петр кладет руки на его бедра и смотрит вверх на любимое лицо. — Отчего же мне меняться, Петь? — он смеется так, как смеются люди, чьи чувства весьма грубо задели, — Я все тот же, — он опускает голову вниз, сердце его стучит со скоростью света, кажется, а на лице лишь хладный отпечаток хорошо скрываемой боли, — Чего ты расселся? Вставай, давай выпьем, — он сжато улыбается и раскидывает руки в стороны. — Выпьем? — спрашивает Верховенский, пугаясь такому поведению. Ставрогин хватает того за руку и поднимает на ноги насильно. — Выпьем шампанское и повесимся, — продолжает Ставрогин смеясь и ведет Петра к кухне, — Шампанское, определенно шампанское…***
— Как поэтично, — смеется хладный голос. — Как типично, — поправляет ее Ставрогин, — Мы разлили шампанское по бокалам… Петя тогда долго смотрел на тонущие пузырьки в жидкости, словно понимал их, словно сам готов был захлебнуться. — Ты анализируешь это сейчас или знал тогда? — Тогда я не знал, ничего не знал, — он пожимает плечами, — А шампанское стынет…***
— Знаешь, — Ставрогин широко улыбается, превозмогая боль сковавшую его сердце. Его ужасно тошнит от самого себя и хочется броситься из крайности в крайность, зареветь, а затем снова засмеяться, но он сдерживается. Гордо молчит, будто пытается доказать, что живая искренность присуща лишь глупцам, честность — вот что важно, — Я отпущу тебя, — пальцы обдает холодом, когда те касаются бокала с алкоголем, — Ты прав, мне все равно, — он поджимает губы и улыбается, вертя бокал в руке и наблюдая за серебристо-золотой жидкостью, — Так чего же мне держать тебя? Я ведь желаю тебе только счастья, Петь. — Правда? — в глазах напротив сверкает больная надежда на слепое упокоение. Кажется глупцу-безумцу, что жизнь без Бога будет проще, кажется Иуде, что предать себя и Бога — слишком просто, слишком правильно, — Вот так… Просто? А что дальше? — Дальше? — Ставрогин переводит взгляд с бокала на Петра, — Ты живешь сам, я — сам. К тому же с Дашей я уже давно встречаюсь, думаю, никто из нас не будет не счастлив, — он натянуто, наигранно улыбается, превращая обычную ложь в целое представление. — Вот как, — глаза напротив меркнут, в них исчезает что-то такое живое, что-то такое родное, что-то такое безумное, искристое, — Я рад за вас, нет правда, а что с нами? — Ничего, — он пожимает плечами и подставляет бокал к губам, закидывая затем голову назад и выпивая все залпом, — Ничего, Петь, — выдыхает он вновь и со звоном ставит бокал на обеденный стол, — Друзья? Хочешь? Можем быть друзьями, лучшими, возможно…***
— Я знаю, что было дальше, — перебивает вновь жрица тьмы. — Не перебивай меня, — цедит Николай, — Я еще не закончил, — он снова закрывает глаза и на сей раз представляет Петра, чтобы не видеть вездесущей тьмы. — Нет, что ты! — кричит вдруг Петр, — Это неправильно, я знаю, — он обходит стол и становится напротив Николая, — Ты все лжешь, ни с кем ты не встречаешься! Ты мой и только мой Бог, — нежные руки касаются щек Ставрогина и тот чувствуя приятное тепло, разливающееся по телу, чуть вздрагивает. — Ты — мое проклятье, Мефистофель, — шепчет Николай, притягивая Верховенского к себе за лацканы его рубашки и грубо, с напором целует его розовые губы. Поцелуй жестокий, убивающий все живое в двух организмах одновременно. Кожа на губах стынет и Николай снова впивается в чужие, тонкие губки, желая разжечь вечный огонь. Хочется, хочется, хочется… Хочется всего и сразу, а особенно суметь доказать Петру, что он нужнее всего, нужнее воздуха, нужнее рассудка и сна. Верховенский осторожно садится сверху, устраиваясь на коленях поудобнее, а Ставрогин прижимает святое к своему животу ближе, к груди, стараясь если не поглотить, то обжечь свое тело Верховенским. Этим ангелом, этим змеем, этим поистине чарующим существом. Сложно понять, когда он в последний раз так кого-нибудь любил и любил ли вообще? Так развратно искренне, опошляя саму суть себя. Так жгуче и злобно, словно зверь свою жертву. Так сложно и просто одновременно. Они ведь две разные параллельные прямые, которые вдруг, вопреки всей науке пересеклись где-то в той вечной бесконечности. — Коль, — Верховенский отрывается от его губ, — Ты правда любишь меня? — Люблю, — искренне признается писатель, надеясь, что тот снова не сочтет это за умышленную ложь, выставленную за честность. — Верю, — наконец отвечает Петя, — Верю, как не верил никогда. — Открой глаза, — голос облика, как гром средь ясного дня, приводит Николая в чувство, — Открывай. Николай мотает головой и тихо мычит, а затем улыбается, прогоняя настырных бесов из головы. Вот же удумали шутить с хозяином, показывая лживые сказки… — Заканчивай, у нас мало времени, — Ставрогин наконец косится на Смерть и снова улыбается, показывая зубы. — Очень хорошо, — шепчет он. — От чего? — непонимающе спрашивает образ Петра, кажется, уже уставший от бреда Николя. — Очень хорошо помню его глаза, — он тихо хихикает и сжимает уставшими руками веревку, — Они не такие, как у тебя, лжец… Очень плохая, очень плохая копия… — Я, — изъясняет Смерть, — Не копия, Коля, я не выгляжу никак, я лишь голос в твоей голове, а масок во мне много, — она касается его щеки и Ставрогин отчетливо чувствует жгучий холод и даже некую анемию, — Каждый видит то, чего желает больше всего… — А если я захочу бабочку? — смеется Ставрогин. — Значит, я стану бабочкой. — Вот и он тоже, — Николай отворачивается к двери и рассматривает остальные картины, пока Смерть убирает свои костлявые пальцы с его щеки, — Готов был стать всем и ничем, лишь попроси я его, — губы поджимаются в улыбке, а брови встают «домиком». Тихий смешок неопределенности, а затем Ставрогин снова открывает рот, но вместо слов вырывается смех.Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль, Всё горит, всё кипит, пылает огонь. Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он идёт, он хрипит, мне знаком этот крик.
Нет мочи терпеть даже себя, что уж говорить о собственных чувствах.Я кружу в темноте, там, где слышится смех, Это значит, что теперь зверю конец. Я не буду ждать утра, чтоб не видеть, как он, Пробудившись ото сна, станет другим.
***
— Можем, — Верховенский мнется. Его голубые глаза полны любви и незримой тоски, кажется, они и вовсе вот вот разревутся. Но он держится, как стойкий ледник, а Коля же напротив — титаник. Корабль, полный бесовства, разбивающийся о нечто губительно нежное, — Можем, Коль… Просто друзья, да? — Петр берет бокал в руки и протягивает Ставрогину, — За дружбу? — За дружбу, — тихо произносит литератор, не желая выдать дрожи в голосе. Лживая улыбка не спадает с его лица и когда тонкие пальцы Петра касаются его собственных. По телу пробегают тысячи мурашек, но Ставрогин держится из последних сил, выдавливая из себя спокойную улыбку. Если так посудить, весь мир — сцена, а Николай очень хороший, не признанный правда, актер. — Надеюсь, теперь ты представишь мне Шатову, как свою девушку? — Верховенский нервно смеется, а затем выпивает бокал залпом. — Конечно, хоть завтра! — не уступает Николай, — Думаю, тебе бы тоже найти кого-нибудь… Ну чтобы не идти одному на встречу с нами, — Ставрогин точно проклянет себя за эти слова, если уже не несет на себе чье-то страшное проклятие, чью-то неудачную шутку. Ножка бокала вот-вот лопнет под сильными пальцами Николая, что сжимают хрусталь до белых костяшек. — Я уже нашел, — отвечает Верховенский, — Помнишь… Эркеля? Я ему давно нравлюсь. — Вот как? — Ставрогин смеется, а хочет рыдать. Ставрогин улыбается, а хочется рвать и метать, ну что за цирк он устроил? По чьей это вообще вине? — И что же, ты его любишь? — Нет, но смогу полюбить, — о, какая это мука! Смотреть на своего мальчика и не суметь утешить, не суметь приласкать и поцеловать.***
— Дальше я знаю, — вновь произносит Смерть и Николай сдается, — Вы выпили всю бутылку шампанского и разошлись спать по разным комнатам. Ты спал в гостиной, Петр на кровати. Но ни один из вас так и не смог уснуть, потому как рядом не было второго, — Смерть смеется, — Ну не глупо ли? — Что поделаешь? — Ставрогин пожимает плечами и снова закрывает глаза, поднимая голову наверх. Ноги устали. Сколько он уже так стоит? Холодно. — Солнце, — а для Николая он и правда солнце. Его принцесса, нежный, неоспоримо красивый птенец, выпавший так неудачно из гнезда. Николай шепчет ему на ухо ласковые слова, соблазняя так, как когда-то соблазнил и буквально опошлил саму суть писателя Петр. — Коль, щекотно, — тихо смеется Верховенский, когда худые пальцы касаются его голого живота и проводят по нему. — М, — довольно мычит Николай, нависая над бедной овечкой и кусая ее за шею. Возможно, он бы даже съел Петра когда-нибудь, а пока только пробует, пробует и пробует, понимая, что на самом деле никогда не сможет им насытиться. Холодные руки Ставрогина скользят по голой груди Верховенского, пальцы специально задевают соски и даже на пару секунд останавливаются на них, чуть оттягивая и просто поглаживая. Первый глухой стон — похвала для Ставрогина, словно еще одна медаль на его «доске достижений» и останавливаться он не собирается. Николай облизывает шею художника в месте чуть выше ключицы, а затем кусает, смакуя соленую кровь во рту. Вкусный железный привкус отдается на его языке и Ставрогин решает поделиться им с Петей, отпуская из зубов нежную шейку и впиваясь в чужие губы. В ответ — стоны. Медаль за медалью, кубок за кубком. Стоны и всхлипы Петра похожи на особую музыку, точно не классика, что-то по энергии схожее с джазом, наверное. Такое искренне романтичное. Коле нравится. Вскоре с Верховенского слетает вся одежда, а Николай пару минут любуется нежной кожей и красивым телом, заставляя художника краснеть. — Красивый, — шепчет писатель. Он бы точно не стал писать книгу про Петра, просто зная, что нет нужных слов, фразеологизмов и метафор, чтобы описать его. Нет ничего лучше него. Петра не нужно представлять — это невозможно, Петра нужно видеть, каждый дюйм, каждую складку на коже, морщинку и родинку, его веснушки и шрам на щеке, его растрепанные или уложенные (черт знает, с какой прической он придет завтра) волосы. Но Ставрогин бессовестно ревнует, когда кто-то начинает ценить Петра так же, как и он сам. Ревность эта бессильна, тихая, хоть и яркая, но лишь внутри, где пылают огни. Он знает, что Верховенский не может целиком принадлежать ему. Ужасно несправедливо. Ставрогин входит в Петра, когда считает, что достаточно растянул. Доставлять боли, пока тот сам не попросит — не хочется. Этого и так хватает хотя бы в их бытовой жизни. Петя снова стонет и вскрикивает, цепляется руками за плечи и царапается ногтями, закусывает соблазнительно нижнюю губу и шепчет «Еще… Сильнее». А у Ставрогина тихо шифером шурша, едет крыша неспеша, когда его мальчик так развратно открыт. Он ценит Петра за искренность во всем, даже в ссорах, когда по-идее Верховенский виноват сам, потому как вновь думал лишь о своих чувствах, бросаясь из крайности в крайность, но он все равно искренен. В словах, действиях. И как упивается Ставрогин тем, что лишь с ним одним Верховенский так искренен. Он — словно хорошее сладкое вино, тогда Николай готов спиться и даже захлебнуться в нем. Ставрогин смеется глухо и открывает глаза, из которых выливаются усталые слезы. — Что ты вспоминал? — спрашивает облик. — Счастье, — отвечает Николай и хлюпает носом, опуская голову. — Когда все это началось, ты помнишь? — ей бы лишь вопросы задать, а у Ставрогина — горе. — Когда я стал принимать таблетки, — отвечает писатель, снова поджимая губы и опуская руки — он их уже давно опустил, — Когда принимал седативные, в надежде хоть как-то поддерживать себя, возможно, я грезил вылечится, — он смеется громче, но с неким скрипом в голосе, — А Петя… Мой бедный Петя… — Коля качает головой, задевая петлю, — Он слишком рано сдался, я просил его подождать, обещал, что скоро все закончится, но он не смог… Я сломал его. — Обещать что-то, в чем не уверен — смело, — отвечает мавет*. — Я обещал не только счастье ему, я обещал всегда быть честным с ним, а под конец перестал быть честен даже с самим собой, — он проводит руками по уставшему лицу и улыбается, — Я хотел, чтобы он был счастлив, — Николай смотрит в сторону тумбочек, вернее на синюю коробочку, в которой лежит аккуратное кольцо из черного золота. — А он так и не понял, что был всем для тебя? Ставрогин лишь кивает и усмехается. — Что будет дальше? — спрашивает вдруг Николай, пугаясь все-таки расстаться с жизнью, когда казалось бы он перестал бояться абсолютно всех и вся. — Через пять минут сюда придет хозяйка квартиры, она-то и найдет твое тело, — поясняет Смерть, шагая медленно вокруг Николая, — Тебя заберет сначала скорая, потому как будут надеяться на лучшее, после тебя увезут в морг, установив личность, — Мавет останавливается и берет в руки, маленькую картину, на которой изображен щегол, — Красивая птица, — отвлекается на секунду Смерть, а после продолжает, — Через день Петр узнает о твоей кончине от Варвары Петровны и не сможет приехать в морг, посмотреть на тело. У него будет нервный срыв, может, даже заболеет, через еще дня два состоятся твои похороны, на которых Петр упадет на колени пред твоей могилой, — эти слова выбили из Ставрогина новый поток слез, — И закричит, задыхаясь от слез. Его уведут и успокоят. Это будет Эркель, с которым Петр и будет счастлив, — Смерть поджимает губы.Холодность ее голоса звучит даже более обреченно, чем ожидал Коля, — Ну, а коробочку с кольцом он найдет, когда все же решится забрать свои вещи из этой квартиры. — И что тогда? — голос у Ставрогина дрожит. — Тогда? — облик улыбается, — Тогда ты достигнешь своей главной цели, Коленька, счастье Петра. Он наденет твое кольцо и больше никогда не снимет его, покуда мы не встретимся. Можешь быть спокоен, ликуй, Ставрогин, ты хотел сделать его счастливым — ты и сделаешь. Он навсегда оставит в своем сердце тот день, когда вместе с кольцом найдет маленькую записку: «Я любил тебя всегда, говорил, пытаясь доказать, но видно опоздал… Не сумел. Петь, я люблю тебя, прости меня», — читает старуха, — С любовью твой Николай. Писатель дрожит и в исступление хватается пальцами за веревку. — Мне страшно, — произносит Ставрогин. — Всего семь секунд, ты поймешь, что после станет легче, — уверяет смерть и с восторгом наблюдает, как Ставрогин делает несмелый шаг вперед и виснет на петле. — И правда, — Произносит Николай, смотря на свое бездыханное тело со стороны, — Спокойно, — он улыбается, понимая, что наконец освободился от всего, что гложило его. — Идем? — спрашивает смерть, протягивая костлявую ладонь. Ставрогин недолго смотрит на свое тело, а затем слыша щелчок замка, улыбается шире и соглашается, отправляясь в немного другое место, где он точно сполна успокоится.