Доброе утро, Украина

Ты встаешь с кровати и долго-лениво потягиваешься. Мимолетом окидываешь комнату взглядом. Все на своих местах: кот спит в кресле, поневоле светясь на фоне бежевой тканевой обивки. Фикус стоит в углу, прекрасно-зеленым пятном выделяясь среди полотнища стен. Туалетный столик у соседней стены слабо сверкает от позолоты. Часовой механизм будильника неназойливо тикает, стрелки бегут, а с неделю назад замененная батарейка в них не думает разряжаться. И все хорошо, думаешь ты, и все идет как должно идти. Тапочки обнаруживаются возле прикроватной тумбочки, злосчастный мизинец все же целуется с ее ножкой. Ты шипишь, не столько от боли, сколько от досады, ведь эта ужасная аксиома для них, в момент ставших «дебильными», действует почти каждый раз, как будто породнившись с физикой и став одним из ее законов. Зажмуриваешь глаза от полезших в голову мыслей о предстоящей работе. И в тот же миг вспоминаешь, что максимум, который ты за сегодня успеешь, — доехать до вокзала, сесть в поезд до Мариуполя, и во время пути обсудить по телефону с министром энергетики вопрос о поднятии цены за киловатт. И говорить вы об этом будете всю дорогу. Ты знаешь, что в итоге разозлишься, вспомнишь про тумбочку, заставишь его наоборот скинуть пару десятков копеек на радость людям, ибо тебя уже успело задолбать разгребать кипы писем с просьбами граждан о стабилизации ситуации с электроэнергией. Ровно точно так же, как и попусту сотрясать по мобильнику воздух. Половицы почти противно скрипят, прикрывшись махровым персидским ковром. Шик и блеск золотых обрамлений почти всех деталей интерьера начинает раздражать особенно сильно после второй в жизни ночи, проведенной в их компании. Тебе снова кажется это все чуждым. Тебе снова хочется отсюда сбежать. Но тебе явно не за «пожалуйста» разрешат это сделать, не твоей это должности под стать. Ты открываешь дверь, заботливо закрытую тобой же вечером, чтобы они не лезли хотя бы в одно из четырех времен суток. Ведь по закону ты имеешь право на хотя бы восьмичасовой отдых. Но черт знает, сколько прошло с момента, как тебя вырубило. Точнее… Как вырубили. Ты начинаешь вспоминать прошедший день. Что отчетливо приходит в голову под первым номером? Конечно, та самая ваза. Ты смеешься с придуманного дурацкого каламбура про нее и мысли, попутно цепляясь обеими руками за дверной проем, чтобы не упасть. Боль мгновенно появляется, стоит тебе вспомнить и про то, как ты падал в полубессознательном состоянии. Но где именно это произошло? И что было до этого? Не помнишь. А сколько сейчас часов? Ты не разобрал. Испуг зарождается где-то внутри. От осознания, что сотрясение было достаточно сильным, чтобы пострадала кратковременная память, тебя начинает мелко трясти. Нужно вернуться в комнату. На кровать. Сзади подходит кот, ластится-трется об ноги, будто чуя волнение, пытается успокоить. Мурчит, изредка с голосом, разрываясь от нежности. — Белек… Дружок, дай папе пройти. — заплетающимся языком ты выдавливаешь из себя, но зверек и не думает отступать. Вроде бы и надо взять его на руки, обидится ведь. А страшно наклоняться — вдруг чего… С трудом отрываешь руку от успевшего нагреться дерева, вытираешь испарину со лба. И, как тебе кажется, делаешь шаг в пропасть. Но пропасть не откликается, соединение потеряно. Ты лишь неуверенно стоишь на ковре в непонятной для себя позе. Делаешь еще пару или тройку шагов, ты не считаешь, и обреченно, в который раз за все время своего президентства (на самом деле, в третий), падаешь на эту чертову кровать. Ты помнишь, как учил здесь текст к первой инаугурации. Но не помнишь, что было вчера. А вообще, с каких пор для тебя нормально думать о своем положении без сарказма и горькой иронии, принимая это как должное? Медленно поворачиваешь голову, так же неторопливо приподнимаясь на локтях. Чувствуешь, что майка со спины слегка влажная. Что кот пронзительно смотрит, забравшись обратно в кресло. На часах четыре утра. «Добрий ранок, Украïна». Думаешь ты, наигранно-обессиленно роняя лоб на простынь. Возможно, ты слишком сильно волнуешься по пустякам, и потеря в воспоминаниях вчерашнего дня может быть плюсом в моральном плане — кто знает, какие ужасы ты там созерцал. Но никто ровно таким же образом не знает, насколько положительным для тебя он был. Собравшись с духом, ты повторно встаешь, точнее, скатываешься с постели. И на этот раз замечаешь, что абсолютно все портьеры задернуты. Но в комнате, да и в коридоре тоже, царит лишь сумрак, а не мрак. От чего исходит свет? Ты бросаешься в коридор, все же оставив тапки на ковре. Холодный воздух начал бродить вдоль стоп, облизывая кончики пальцев и приводя в чувство. Слегка поежившись, пристально всматриваешься в бордовую плотную ткань. И замечаешь маленькую ошибку в коде. Занавес отлетает в сторону, потревоженный твоей рукой, и в глаза безжалостно бьет свет. Солнечный свет. Ты уже успел по нему соскучиться. Трешь глаза, пытаясь привыкнуть за немыслимые пару секунд, а после сдаешься, отворачиваясь от окна. Но чем плох Президентський палац: в нем хозяин — сусальное золото. От пущей яркости жмуришься до боли и ругаешься про себя. Что за шутка про глубокую ночь. Секунду. А не стоит ли будильник? Но ты же отчетливо слышал его тиканье. Голова начинает закипать, по-прежнему тупо болит затылок. Нельзя просто медлить, нужно найти кого-нибудь, расспросить. Разделить ячмень и шелуху. Ты уходишь с прямого света, все дальше отдаляясь от своей спальни. Где-то на задворках разума пробегает мысль о собственной некультурности, ты ведь даже не переоделся. Но тебя это перестает беспокоить от слова «совсем». Сейчас тебе нужны только четыре сухие цифры, лед и стакан воды с таблеткой парацетамола. Ты и сам не замечаешь, как доходишь до балкона. Да, тебе не показалось — на улице действительно день, а может еще утро. В любом случае, с будильником что-то не так. Но настораживает тот факт, что везде пусто. На этаже пусто, во дворе, судя на первый взгляд, тоже. Ты открываешь дверь, и на этот раз теплый воздух бьет в лицо, грудь, обволакивает замерзшие ноги. Приятно теребит взъерошенные волосы. Все-таки стоило издать приказ о выключении кондиционеров в коридорах по ночам. Так тебе уже нравится больше. Ты подходишь к поручню, как и всегда, обхватываешь его обеими кистями рук. В ответ он жжется, нагретый солнцем. Но тебе даже приятно. Однако спустя полминуты ты все-таки отдергиваешь руки, дуя на внутреннюю сторону ладоней. Становится жарко. Но это лучше, чем холодильник в коридоре, и ты просто прислоняешься к стене, которая находится в тени. Хорошо. Ты вновь прикрываешь глаза, но понимаешь, что спать не хочешь. Холод стены благотворно действует на разбитый затылок — только сейчас понимаешь, что там засохшая корка крови. Хорошо, но кто тогда закрыл дверь? Не сходится. Тебе снова некомфортно от собственных заходящих в тупик мыслей, ты отрываешься от холодного покрытия, вновь выходишь на солнце. Греешь ступни о порог балкона, руками прикрывая рану от прямого воздействия лучей. Потому что больно. Больно осознавать, больно думать, больно находиться, больно существовать. Заходишь обратно в дом и страдальчески вздыхаешь, решая направиться к дивану в холле. Но он внизу. Остерегаешься лестницы, ведь голова еще кружится, и решаешь все-таки сесть на ближайшую лавочку, непонятно для кого поставленную. Это же вроде не лавочка..? Но для тебя — да. Проходит еще около десяти минут, по твоим меркам — целой жизни, прежде чем ты слышишь чьи-то шаги внизу. Слегка настораживаешься, и бросаешь беглый томительный взгляд из-под полуопущенных век. И видишь такую знакомую голову. Юрий Иванович. Внутри что-то переворачивается, и тебя начинает тошнить. Как это бывает при сотрясении. Но ты сдерживаешься, распахиваешь глаза, внимательно и умоляюще смотришь на пришедшего, надеясь на помощь с его стороны. А у него в руках то немногое, о чем ты мечтал, и даже больше. Видя твое позеленевшее лицо, он бежит к тебе и наспех раскрывает принесенный пакет. Тебя тошнит желчью и желудочным соком. Ведь ты ничего не ел. Он смотрит на тебя с жалостью и сожалением. Как смотрел в лазарете. Ты смотришь на него с болью и некоторым облегчением. Как смотрел на него после объяснения им его поступка. — Простите, Василь Петрович, недоглядел. И ты сразу понимаешь, о чем он. Недоглядел за полетевшей в тебя вазой, хотя направлена она была в сидящего рядом Карасюка. Да-да, ты вспомнил. Переговоры. Ты неудачно повернул голову, тем самым, подставившись под неточный бросок вашей а-ля шляхты. Недоглядел за тобой, когда ты падал, чтобы не удариться о стол или о пол. Ты все-таки ударился — щека в районе скулы горела, там, скорее всего, был синяк, который придется тщательно замазывать тональным кремом твоему личному стилисту. Лишняя работа. Судя по всему, недоглядел, когда отматывал стрелки будильника. И когда зашторивал окна. Но зачем? — Зачем вы это сделали? — ты задаешь только один вопрос, хотя в твоих карих глазах плескаются еще штук семь и пару десятков проклятий в пустоту. — Что именно? Переставил будильник? Ну вообще-то я его выключил, чтобы Вы, господин Президент, смогли выспаться. Хоть в один день в году. В Ваш День Рождения. — он выдержал пятисекундную паузу, — мне жаль, что так вышло. Из-за Вашего самочувствия Вам нормальный праздник устроить не удастся, но народ празднует от души, — нацепил довольную улыбку с капельками грусти, — не вешайте голову, Вам ее еще лечить. Сотрясение достаточно сильное, не мудрено, что Вам так плохо— — Подождите, Юрий Иванович. Какое сегодня число? И сколько сейчас времени? — ты осторожно взялся руками за голову, мягко массируя себе лоб. — Дату постарайтесь вспомнить самостоятельно. А времени… — Чуйко достал телефон, — десять сорок два. Утра, естественно. Честно говоря, я думал, что Вы встанете на полчаса позже. Но все же не зря закрыл дверь на ключ… — То есть, существует второй комплект? Ты удивленно вскинул брови и посмотрел на премьера. Правда была чудесно-ужасающей. — Я сделал на всякий случай. — он ухмыльнулся и отвел взгляд, запихивая мобильник обратно в карман, — мало ли что. Чтобы создать обстановку, максимально соответствующую обыденной реальности, пришлось хорошенько поразмышлять на четверых. На случай, если Вы очнетесь раньше намеченного. Так и произошло… Смотрю, Вы не особо удивлены, что в четыре часа утра так светло на улице. Ты рассмеялся, не в силах начинать треп. Конечно, в душе ты злился, — а кто бы нет? — но не хотел портить отношения с единственным имеющимся в поле зрения спасителем. Ситуация действительно была комичной, подколки были даже почти кстати, жаль только, главный герой в ней из драматической пьесы. Ситуация прояснилась почти до кристального состояния, но Чуйко решил подлить масла в огонь новыми непонятными тебе фактами. — А на кого это — на четверых? — А давайте я вам лучше водички с таблеточкой дам, Василий Петрович? Переводит тему. Явно не хочет поднимать муть, но и пусть. Ты сдаешься, медленно кивая и ослабленными руками беря у того стакан с водой. Но он отнимает его, снова расщепляя твое состояние по молекулам и понимая, что тебе тяжело. Кладет таблетку тебе в полураскрытую расслабленную ладонь, которую ты тут же сжимаешь, как будто схватываешь спасительную ветку, переброшенную с берега. Кладешь ее в рот, слегка морщишься от горечи. Юрий Иванович подносит к твоим губам кромку стакана, и ты чувствуешь, как их касается живительная влага. Ее так не хватало. Ты пьешь жадно и мелкими глотками, под конец уже самостоятельно держа стеклянную емкость пальцами. Тебе так хочется поблагодарить премьера, но ты не находишь и пары слов, лишь тяжело дыша. Но твой взгляд выражает все. Для Юрия Ивановича ты — маленький мальчик с щенячьими глазками и повадками. Ты вечно бегаешь за теми, к кому с дуру привязался, и так преданно-любовно смотришь, никак не ожидая от тех ножа в спину. А они могут. Могут. И даже Юрий Иванович. Ты ведь знаешь об этом, но наступаешь на одни и те же грабли, надеясь, что они исправятся… Твое обостренное чувство справедливости. Вот что движет тобой и помогает держаться тебе на плаву. А еще честность, верность, искренность и еще с пару десятков положительных качеств, которыми должен обладать каждый, но это не так уж и важно. И Юрий Иванович знает. Он знает, что ты стал для него назойливым, но почему-то почти приятным элементом работы и даже жизни. Которую ты ему сам и сломал. Он отставляет стакан на дальний край «лавочки» и мягко, но настойчиво кладет твою голову себе на плечо. Обхватывает твое предплечье одной рукой и просто ждет. Ждет ничего. Ты вновь вздыхаешь, но на этот раз обреченно-облегченно. Ты веришь, что тебе станет лучше. И он в это верит. Ты знаешь, что все обязательно наладится. И он знает. — Что же, теперь остается понадеяться, что Ваш организм не будет отвергать предложенную ему помощь. Ты криво улыбаешься и слабо киваешь в ответ. — Может, выйдем на улицу? Или хотя бы на балкон. Вам нужен свежий воздух. Еще раз киваешь. Он заботливо помогает тебе подняться, и вы медленно направляетесь к единственной на этаже двери со стеклянными вставками. Ты снова хватаешься за согретые перила и смотришь на двор, вовсю ласкаемый солнечными лучами. Там успели появиться садоводы, охрана и ландшафтные дизайнеры, которые празднично оформляли газоны и клумбы. Взгляд медленно скользит по дорожкам, и в конечном итоге упирается в выложенную брусчаткой территорию возле дворца. Дома. Загородного. Так тебе привычнее. С однотипных камней, наполовину упрятанных под грунт, ты быстро переключаешься на живую изгородь, фонтан, личный персонал. А потом рукам опять становится горячо, и ты, развернувшись, уже смотришь на Юрия Ивановича. Все теми же щенячьими глазами. Он смотрит на тебя и чуть улыбается, видя, что тебе полегчало. — Доброе утро, Юрий Иванович. — Доброе утро, господин Президент. «Доброе утро, Украина».