***
Он приводит Петра Степановича в свою квартиру на третий вечер знакомства, всё такой же насмешливо-холодный, абсолютно не заинтересованный. Приводит словно от скуки, просто потому что лень было собраться и прервать завязавшийся разговор, кажется, говорит, что даст прочесть какую-то книгу. Он смотрит не просто свысока, но как на пыль, как на букашку мелкую и немного мерзкую, и от этого взгляда внутри у Пьера всё сжимается, почти болит, но хочется почему-то не уйти, а бежать следом, ни на шаг не отставая, и он не уходит. Ставрогин запирает дверь на ключ и приказывает обросшим железом голосом: — Развяжите-ка мне шнурки. Пьер смотрит непонимающе, Николай Всеволодович издевательски усмехается. Взглядом он указывает вниз, на дощатые половицы и свои чёрные лакированные ботинки. Он почти смеётся, но его слова — не шутка. Он стоит и ждёт. Пётр Степанович неловко опускается на колени, протягивает пальцы к шнуркам. Уже снизу, запрокинув голову, спрашивает: — Зачем? — А на что вы мне ещё? — расплывается в улыбке Ставрогин, трепля его по волосам. — Должна же и от ничтожных мира сего быть какая-нибудь польза. На глаза наворачиваются слёзы, но он по-прежнему не уходит. Что-то влечёт, не отпускает, как магнитом притягивает его к этому человеку. В нём есть что-то, чего Пьеру всегда не хватало. И если теперь он по праву сильного указывает постоянно на эту недостачу, может, это и к лучшему? Пальцы немного дрожат, но шнурки наконец развязываются. Ставрогин не даёт ему встать с колен. Ставрогин имеет его глотку глубоко, грубо, рвано, металлической хваткой сжимая кудрявые волосы, почти впиваясь ногтями в череп. Не даёт отстраниться ни на миллиметр, насаживает на свой член, трясёт, притягивает, толкает. Слёзы размазались у Пьера по всему лицу, он задыхается, дрожит, его жжёт изнутри, горло горит как распоротое. Когда Ставрогин отпускает его, он падает, как кукла, к чужим ногам, хрипя и всхлипывая, не в силах даже голову приподнять. Весь мир вокруг переворачивается и разбивается, но это от чего-то кажется правильно. «Я именно этого и заслуживаю,» — проносится в голове. — Понравилось? — небрежно, почти ласково спрашивает Николай Всеволодович, перешагивая через опустевшее и обессилевшее тело. Он проходит куда-то вглубь комнат, и оттуда слышится совсем уж скучающее: — Я вас больше не держу, можете быть свободны! Пьер, подобравшись, ползёт следом за ним. Ему удаётся опереться на дверной косяк и почти прямой походкой войти в комнату. В глазах Ставрогина лёгкое удивление.***
Он держит его запястья над головой, впивается зубами в нежную кожу, он знает, как она чувствительна и отзывается на каждое прикосновение. Он по одному может оглаживать каждый палец на руке, водить ласково по ладони, дуть на костяшки и целовать каждый крохотный миллиметр. Он знает, как сводит этими прикосновениями Пьера с ума, смотрит насмешливо, как тот тяжело дышит, разметавшись по постели, убирает нежными прикосновениями прядь волос с лица, выцеловывает ключицы и основание шеи, заставляя дрожать от лёгкой щекотки. Он знает, как Пётр Степанович боится щекотки, он берёт в свои руки его тонкие лодыжки, обводит пальцем контур пятки, не даёт вырваться, держит крепко, и медленно, сладко пробегается кончиками пальцев, подбирает с пола какое-то пёрышко, и водит, водит, водит им по всему телу, заслушиваясь беспорядочными вздохами, почти стонами, в которых слышатся подступающие к горлу слёзы. Он пьёт слёзы с его лица, языком проводит влажные дорожки до линии подбородка, целует слипшиеся от влаги ресницы. Он обожает заставлять Пьера плакать. Он может быть ласков, может довести до исступления своей медлительностью, сладостной мукой, он может сделать вид, что откровенно любуется тонкими чертами Пьерова от рождения некрасивого лица и немужественного тела. Чаще он груб, практически жесток, издевательски отстранён, бьёт по щекам звонкие пощёчины и всегда заставляет смотреть себе в глаза. Он двигается зло, глубоко и больно, но от этой боли всё равно скручивается жгутом внутри стыдное наслаждение, нестерпимо хочется зажмуриться, отвернуться, но прожигающие насквозь голубые глаза ни на секунду не дают забыть — я творю с тобой позорные вещи, и знаю, что ты это понимаешь, но никогда не воспротивишься. Ты безволен, ты полностью подчинён мне. Пьер постоянно плачет.***
Он неизменно флиртует со всеми встречными девушками. Он харизматичен до невозможности, стоит ему улыбнуться игриво любой из них, и та готова уже идти за ним на край света. Если бы они знали, думает Петруша, какая чернота таится внутри этого человека, бежали бы со всех ног от него, он один бы не убежал. Ставрогин привязал его к себе накрепко, и от того вдвойне больнее смотреть, как он придерживает за локоть очередную барышню, чуть настойчивей, чем следует, проводя кончиками пальцев по полоске кожи между перчаткой и рукавом. Ставрогин привязал его к себе, но на самом деле он сам себя привязал, и это иногда всё внутри сковывает ледяным ужасом. Он понимает, что если Ставрогин однажды прикажет умереть — умрёт, не задумываясь. Николай Всеволодович тоже это понимает. Слишком хорошо. Он переключается даже на юношей, так же бесстыдно заманивает их в свои сети, и это оказывается ещё больнее, чем когда предметом забав Ставрогина были девушки. Пётр Степанович чувствует глупую, детскую почти обиду, и даже пробует сам заставить мучителя ревновать — хохочет беззаботно в компании молодого офицера, всем своим видом выражает интерес к разговору. Ставрогин подходит со спины, смотрит молодому человеку в глаза поверх головы Пьера, словно того тут и нет, произносит доверительно: – Пётр Степанович не имеет успеха с девушками. Будьте осторожны, мой друг, он теперь решил попытать счастья с представителями своего пола. Офицер отшатывается брезгливо, слова Ставрогина слышат все в комнате. Пьеру хочется провалиться сквозь все этажи в самую глубину земли, обида и стыд разъедают его изнутри. Он выбегает вслед за Николаем Всеволодовичем в прихожую, извиняется путано и беспорядочно, падает, запнувшись о собственные ноги, ему на грудь, выпрашивает прощение. Его словно хлыстом ударили там у всех на виду, и снова кажется, что заслужил, что надо теперь только больше отмаливать свои грехи. — Даже не пытайтесь ещё хоть раз вызвать у меня ревность, — говорит Ставрогин, отлепляя его от себя. — Вы слишком для этого жалки. Пётр Степанович думает, что он прав.***
Он сидит за своим столом, перекладывая образцы распятых на салфетках бабочек, и Пьер сам себя чувствует такой бабочкой, стоя рядом, покорно склонив голову, наблюдая. Ставрогин учит его многому, заставляет читать сложные книги, дискутирует о философии, политике, о боге, рассказывает о естественных науках. Он всегда и во всём лучше, умнее, осведомлённее. Пётр Степанович иногда забывает дышать от восхищения и интереса рядом с ним. Не в тех, конечно, случаях, когда дышать ему не дают намеренно, залепляя рот ладонью или носовым платком. Ставрогин сидит в задумчивости, потеряв нить разговора, что с ним случается редко. Он расчищает место перед собой, закуривает сигарету, стряхивает пепел прямо на стол. — Дайте мне вашу руку, — говорит он вдруг, и Пётр Степанович подаёт ладонь без промедления, не думая даже, зачем, настолько выучился подчиняться. Николай Всеволодович осматривает ладонь, улыбается чему-то внутри себя, прикасается губами к бледной коже. Его дыхание отзывается лёгкой щекоткой. Он вдавливает сигарету ровно в центр раскрытой ладони, резко, злобно, вкручивает её с усилием, у Верховенского в глазах темнеет от боли, он кричит, тонко, несдержанно, как обычно старается не кричать, но сейчас слишком нестерпимо жжёт руку, от которой Николай Всеволодович не отводит зажжённой сигареты. Слёзы выступают сразу в ту же секунду и толчками выливаются из глаз, Пьер начинает дрожать, ноги подкашиваются. — Стойте — ледяным тоном пригвождает его к полу Ставрогин. — Не вздумайте грохнуться в обморок. И извольте прекратить визжать как девчонка, от ваших криков болит голова. Он снова прижимает окурок к его коже, особенно тонкой на сгибе, между ладонью и запястьем. Перед глазами пляшут искры. *** Пьер весь истыкан горящими на коже точками. От сигареты в пальцах мучителя почти ничего не осталось. Пьер плачет, уже не сдерживаясь, губы искусаны до крови в попытке заглушить крики. Его бьёт крупная дрожь. — Ну вот и всё, — говорит Ставрогин, и успокаивающе накрывает истерзанную руку. — Всё уже закончилось. Верховенскому словно дают отмашку — он начинает рыдать в голос, биться, завывать, запрокинув голову, он прижимает к себе больную ладонь, поливая её слезами, почти баюкает, он стучит зубами и слабеет с каждой секундой. Ставрогин резко хватает его за талию. Он сидит на коленях у Ставрогина, дрожащими пальцами судорожно ухватившись за края его пиджака, цепляется, словно утопающий, захлёбывается отчаянными рыданиями. — За что, за что?! — плачет он, разрываясь от боли, телесной и душевной, и изо всех своих малых сил приникая к единственному человеку, которому на всём белом свете до него есть дело — тому, кто причинил всю эту боль. — За что, Николай Всеволодович, почему, почему я, за что, Николайвсеволодович-николайвсеволодович-николайвсеволдвч-николайвслд… — он задыхается от собственных слов, льющихся бессмысленным потоком. Николай Всеволодович гладит его по спине, прижимая к себе крепко, успокаивающе. — Тихо, тихо, Петруша, всё хорошо, всё хорошо, — шепчет он. Баюкает на руках как ребёнка, целует в лоб, покачивает на своих коленях. — Всё уже кончилось, ты в безопасности, тебе больше не больно, Петруша, всё хорошо. Тихо, тихо, т-ш-ш-ш, не плачь. Пьер почти затихает в его руках, еле слышно подвывая в такт покачиваниям, прячет лицо на груди у палача. — Я ваша вещь, игрушка для развлечения, вам со мной интересно, пока не сломаюсь, — судорожно шепчет он, прижимаясь щекой к пиджаку. — А потом бросите, растопчете окончательно, и забудете про меня, как, наверное, про многих забывали. Вы меня погубите, а уйти я от вас не могу — я вас люблю, люблю, люблю, назовите меня ещё раз Петрушей, умоляю вас, сделайте вид, что тоже любите, я без этого умру, сейчас же, а ведь вам надо, чтобы служил подольше, чтобы не сломался раньше времени… Обманите меня, обманите сегодня, Николай Всеволодович, а завтра опять втаптывайте в грязь, я всё снесу, только сегодня… — Успокойся, Петруша, прошу тебя, — Ставрогин целует его в висок и встаёт, удерживая хрупкое тело на руках. — Пойдём-ка с тобою спать, пойдём. Он укладывает Петра Степановича на свою постель, садится на край кровати, поправляет подушку, укрывает сверху пуховым платком. — Спасибо, — шепчет Петруша, прижимаясь к чужой ладони щекой. — Спасибо, я верю, верю, что вы меня любите, я правда в это верю сейчас, сегодня, спасибо вам, спасибо… Ставрогин нежно улыбается ему.