Dad and son

      

На языке крутится набор предложений, в основном состоящий из мата, извинений и попыток убедить себя в том, что он не виноват во всем этом.       Признаться честно, Изуку не любил себя нервировать.       Тем более, когда с этим чудесно справлялись обстоятельства.       Попытки досчитать до десяти не увенчались успехом; на мысли это, к сожалению, тоже не влияло, а вот если пробовать вслух – то язык заплетается.       Но Изуку всё равно пробует. Дыхание практически сразу предательски сбивается. Голос сипит и хрипит от долгого молчание.       Аппараты, что показывали активность жизнедеятельности, те, что многие в его возрасте только в фильмах о больницах и видели, тихо попискивали.       Для Мидории этот писк уже был привычен, но прямо сейчас он раздражающим скрежетом вызывал лишь головную боль.       Белый халат, накинутый на плечи снова спадает и парень спешно натягивает его обратно.       Состояние стабильное, без осложнений.       Изуку осторожно протирает лоб, шумно выдыхая.       Он чувствовал. Тревожные мысли крутились в черепушке ещё с самого утра.       Началось всё с журналистов, закончилось злодеями, что пробрались в один из корпусов.       Почему это должно было обязательно произойти с Сотриголовой? Почему не с каким-то другим куратором, как бы ужасно это ни звучало?       Мидо пытается отвлечься и пробегается взглядом по палате.       Белые стены, пол, потолок и жалюзи на одном-единственном окне. Небольшая тумба и стерильная, когда-то аккуратно заправленная, кровать.       Бинты на лице и гипс на руках у отца вызывали ощущение полной безнадеги, от которой живот скручивало, а глаза непроизвольно становились мокрыми.       Он снова оказался бессилен что-то изменить.       Изуку ведь мог бы сделать что-то, будь он учеником его класса. Хотя бы попробовал.       Но нет, в этот момент он сидел на предпоследнем уроке, пытаясь вслушиваться в монотонный голос Цементоса.       «— Бесполезный,» — нашептывает внутренний голос, но Изуку машет головой, пытаясь отогнать ненужные мысли. Да и проку от самокопания сейчас никакого, так он лишь бесполезно потратит оставшиеся силы.       Изнеможение, физическое и внутреннее, уже и так сделало своё.       Глаза слипались, руки с пальцами подрагивали от переизбытка накручивания и взгляд бегал туда-сюда, будто пытаясь найти то, что пропустил. Хоть и пропустил он только то, сколько времени тут просидел.       Парень в очередной раз вздыхает и делает то, что до этого делал, наверно, тысячи раз.       Укладывает руки на кровать и, наклонившись, умащивает на них голову, лишь бы поудобней было.       Сон хуже не сделает. По крайней мере, Мидория ещё не слышал, чтобы от него кто-то умирал, а вот от его отсутствия – вполне.

***

      Мысли сплетаются в запутанный клубок, который практически невозможно распутать.       Писк. Что-то на заднем фоне уперто пищит, но через пелену не исчезнувшей усталости до Шоты это доносится почти беззвучно и невнятно.       Наркоз явно ещё не до конца прошёл. Айзава уже не раз испытывал это липкое, утягивающие в сон ощущение.       Это был далеко не первый раз, когда ему доводилось просыпаться в больницах, с гипсом и провалами в памяти.       Далеко не раз спросонья в нос ему бил слабый запах крови и медикаментов, с прочей мутью, вроде антисептика и хлорки.       Но, заканчивающее своё действие обезболивающее резко напоминает о себе пульсирующей болью в поломанных костях пальцев и рук.       Мужчина рвано выдыхает и чувствует, как что-то копошится на его койке. — Пап?.. — сипло доносится справа и Сотриголова кивает, инстинктивно поворачивая голову на звук. — ...Ох, Ками, — измученно тянет тот же голос. — Изуку? — выдавливает Шота, уже спокойней откидывая голову на подушку. — А ты ожидал кого-то ещё? — смешно фыркнув, огрызается парень, спешно сжимая предплечье отца.       Айзава чувствует дрожь в пальцах сына. — Я долго был в отключке? — на выдохе спрашивает мужчина, даже не стараясь придать голосу какую-то твёрдость. — Бывало и дольше, — цыкает Мидория. — Пять часов или около того.       ...И его голос дрожит тоже. Но намного менее заметно, что не может не радовать. — Прости, — кратко говорит Голова-Очищение. — Да ничего, ты делал свою работу, — на выдохе, понимающим тоном отвечает парень, измученно утыкаясь головой куда-то в бок.       Вина горьким привкусом отдаётся во рту Айзавы. Но сказать нечего, он ведь и вправду только выполнял свою работу, и всё-равно, какие мотивы им в тот момент управляли. Этими мотивами нельзя прикрываться, в особенности, когда сам привил ребёнку мысль, что про-герой — это в первую очередь профессия, работа, такая-же как и любая другая. — Всё уже хорошо, — шепчет Шота успокаивающими тоном. — Я же живой. — Такими темпами, ненадолго, — бурчит Изуку, чуть ли не засыпая.       И Айзава не может с ним не согласиться.