Лимский синдром

       — Ну что, вот и порешали. Бывай, дружище!..       Когда дверь за Евстигнеевым с громким хлопком закрылась, Федоров наконец стянул с лица прилипшую дружескую улыбку. Моментально образовавшаяся в квартире тишина навалилась сверху, будто он, Мирон, был атлантом, еле удерживающим на себе небесный свод. Без Вани было тихо. Но тишина не навевала спокойствия, отнюдь, она давила на барабанные перепонки и настойчиво втискивалась в ушные каналы, да с такой силой, что отчетливо прослушивался единственно улавливаемый в этой квартире звук — слегка учащенные сердечные ритмы.       Ванька сегодня был таким, каким Мирон впервые его увидел несколько лет назад: шумным, понимающим и откровенно нескладным. Через пару месяцев после того судьбоносного знакомства в нематериальных пометочках Мирона добавилось еще несколько качеств этого парня, и одно из них — бесконечная привязанность. Федоров частенько ощущал уколы совести в подкорке, мол, нельзя позволять людям настолько сильно притираться: Ваня ловил каждый взгляд, отвечал белозубой улыбкой на любое проявление интереса со стороны Мирона и вилял бы хвостом, если бы только тот у него имелся. При этом нельзя было сказать, что Ванька ему не нравился. Вовсе нет, Ваня умудрился обосноваться куда глубже, чем все остальные знакомцы; всегда был первым, кто стремился на помощь, а иногда и вовсе единственным. Он систематически проверял рецепты от психиатра, что ворохом копились на тумбе в коридоре товарища, в сердцах ругал Мирона за пропущенный прием таблеток и микстур. Ругался беззлобно, больше с нескрываемым волнением, а затем садился перед Мироном на корточки, вкладывал в руки купленные им же лекарства и умолял «не прекращать хотя бы в этом месяце». И Мирон морщился, кидал горьковатые пилюли в рот только ради того, чтобы не видеть печали на лице Вани и его в который раз обкусанные до крови губы.       Когда Ваня расстраивался особенно сильно, он мог невзначай прокусить губу до рваной раны, и тогда Мирон подрывался и несся к шкафу за ватой и хлоргексидином. Вытирал струю непрекращающейся крови, стекающей изо рта Ваньки, а тот крепко хватал за запястье и причитал, что ему, Мирону, нужно прямо сейчас выпить таблетки, что он совсем себя запускает и что больно на него такого смотреть. Каждый подобный раз Федорова брала такая жуть, что мурашки пробегали по всему телу, и приходилось сдерживать рвотные позывы. Кровь у Вани на губах пузырилась, некоторые из пузырьков лопались при движении, а тот и не замечал. Кровь капала на линолеум, пачкала всегда свежую толстовку или майку Евстигнеева, а он все втолковывал Мирону необходимость приема медикаментов и изредка приподнимал уголки окровавленного рта в горькой усмешке.       В основном Федоров находил в себе силы держаться на относительном расстоянии, но иногда его клинило, особенно во время депрессивной фазы, и тогда он позволял заключить себя в крепкие объятия. От Ваньки всегда неуловимо пахло какими-то цветами — Мирон не был силен в ботанике и все хотел спросить, что это за парфюм, но каждый раз забывал. Иногда, когда было совсем невыносимо, Федоров засыпал с переклеенными влагой ресницами, уткнувшись лицом в грудную клетку замершего друга и вдыхая приятный цветочный аромат.        — Надо бы чаю выпить, — в густой тишине квартиры эта попытка разбавить формирующееся напряжение прозвучала жалко.       Мужчина закрыл дверь всего на один поворот верхнего замка. Он неосознанно поменял свою манеру проворачивать задвижку несколько раз после того самого случая, что произошел пару недель назад. Мирон всегда был реалистом, но в тот раз, запихивая в стиральную машинку окровавленное постельное белье и застирывая руками одеяло, он заставил себя поверить, что все это — сон. Да, необычный; да, странноватый. Но все же сон, и ничего более. С такими же мыслями он утром после «сна» заглянул в травмпункт, соврал что-то про соседскую собаку без намордника и неудачный случай, а затем полчаса выслушивал удивление врача по поводу ширины якобы собачьей пасти. На шею наложили пару швов. Ключица, как оказалось, была не сломана, а вывихнута в грудинной части. Видимо, та тварь каким-то образом прикусила и провернула один конец кости. Врач в тот день поцокал языком, смерил Мирона жалостливым взглядом и больно вправил ключицу, наложил повязку, а затем выписал подробный рецепт, который Федоров сразу же выкинул на выходе из больницы. Повязке повезло больше — ее господин Федоров носил целую неделю.       Мирон старательно насвистывал, выводил мелодию, которую выдумывал по ходу дела, одновременно с этим заваривая горный чай. Помнится, где-то писали, что в чае содержится примерно столько же кофеина, сколько в кружечке кофе. Федоров хмыкнул и подсыпал в заварочный чайник еще пару полных ложек. Спать в этой квартире одному было не только страшно, но и весьма опасно. Две недели после Той ситуации он то ночевал у знакомых, то заглядывал на поздние тусовки и вписки, а на последние пару дней у него задержался Ванька. У Мирона даже получалось спать, не думая о темном пространстве под кроватью, когда из соседней комнаты слышалось мерное посапывание и редкие похрапывания.        — Нужно бы… — Неизвестно почему, но Мирон внезапно обрел твердую уверенность, что говорить о планах съезда с квартиры вслух чревато неприятными последствиями, — приготовить лазанью. Может, Ванька еще заглянет.       Федоров напряженно прислушался: если Нечто и готовилось навестить его в этот раз, то не выдавало признаков своего присутствия. Глупо бояться собственных ночных иллюзий, да еще и визуализировать их, не так ли? Мирон отхлебнул чай, тут же предательски обжегший пищевод, и поморщился, но сделал еще пару глотков. Переборщил-таки с заваркой, Мироша, дорвался до тонизирующих веществ.       Мужчина даже вздрогнул, резко выныривая из своих мыслей, когда ровно в десять вечера сработал поставленный на смартфон будильник. На всю жилплощадь раздалось громогласное Ванькино «Время пить блядские таблетки», а уже затем из динамика донеслось приглушенное: «Я закинул на посудную полку твой любимый шоколад, съешь, как выпьешь лекарства». Когда только успел стырить телефон и записать голосовые? Мирон тепло улыбался, выдавливая злополучную пилюлю из упаковки. И как только Ванька, падая с небес, свой еблет об землю-матушку не расшиб?       С громким хлопком погас свет, оставленный в коридоре.       Мирон так и замер с кружкой чая у рта, фарфоровая каемка с тихим стуком ударилась об зубы. Нутро отреагировало щекотливым холодом в брюшине, душа ушла не просто в пятки, а, судя по ощущениям, на миг вышла вон из тела. В голове звенело кристально чистое всепоглощающее чувство: ранее знакомый ужас Мирон не смог идентифицировать сразу. Прислушался: вроде как тихо, раздается только шум работающего лифта за входной дверью, но и тот вскоре умолк. Свет оставался только здесь, на кухне, над головой мужчины. Федоров закрыл глаза, нервно усмехнулся подрагивающими губами и затарабанил пальцами по столу. Было физически необходимо создать в этой тишине хоть какие-нибудь звуки, и не ради самих звуков, а ради ощущения достоверности. На секунду Мирон вылетел из реальности, как пробка, но так же быстро в нее вернулся. Сейчас он даже жалел, что потакает просьбам Евстигнеева и пропивает курс лекарств в срок: если бы не это, сейчас его мог бы поглотить приступ агрессии или даже ярости, и плевать, кто или что может находиться в доме помимо него.       Неизвестно, сколько просидел Мирон: десять минут или целый час. Мужчина не менял позы, только ритм, что он выстукивал по гладкой поверхности, периодически сбивался, но тут же возобновлялся вновь. Недопитый, давно остывший чай мутной форменной лужей покоился в фарфоровой чашке. Наконец, Федоров решился и излишне неторопливо повернул голову по направлению к коридору, пытаясь провернуть жест как можно незаметнее. Затекшая шея предательски хрустнула, и не один, а целых два громких последовательных раза. В последнюю очередь Мирон перевел на зияющий черной пропастью коридор напряженный взгляд и внутренне замер, подготовился к любому зрелищу. Или же попытался убедить себя, что готов. В любом случае, ничего не изменилось: коридор был пуст настолько, насколько темнота открывалась пытливому человеческому взору.       Со стороны ванной послышался одиночный чавкающий звук.       Стресс дал о себе знать: тело содрогнулось прежде, чем Мирон смог понять природу звука воспаленным сознанием, ресницы нервно дернулись вместе с правым веком. Когда звук повторился еще раз, мужчина распознал слив в ванне и облегченно усмехнулся, порицая собственную боязливость. Ей-богу, шуганулся, будто пуганый олень на пастбище в сезон охоты!.. Хохотнув с показным весельем, граничащим с истерией, Федоров заставил потяжелевшее тело оторваться от стула и сделал пару шагов к распахнутой двери. Спохватился в последний момент: потянулся за новомодным смартфоном, слегка подрагивающим пальцем нажал на иконку фонарика. Едва тыкнув на клавишу, Мирон вытянул руку с телефоном перед собой, будто пытался отгородиться от того, что могло сейчас выступить из темноты в холодном белом свете. А рука… Рука, по сути, это процентов десять от тела, не больше. Не так страшно, как шагать в темноту целиком.       В голове эхом отдавались рваные куски давным-давно заученного стихотворения. Почему стих всплыл в голове сейчас — неизвестно, но попытки вспомнить весь текст отвлекали от пугающей реальности и погружали в интересные, разветвленные мыслительные ходы. Мирон поднапрягся и тихонько процитировал:        — … Мы настигали неприятеля.        Он отходил. И в те же числа,        Что мы бегущих колошматили,        Шли ливни и земля раскисла.       Улыбка с досадой стекла вниз. Федорова всегда отличало избыточно живое воображение, и поэзия о военных временах натолкнула его на совсем уж безнадежные раздумья. Вынырнув из недр памяти, он даже слегка приподнял брови от удивления, обнаружив себя стоящим подле дивана в гостиной. Непонятно, что сподвигло его на это действо, — интуиция или простой рефлекс, — но мужчина резко обернулся и вперил взгляд в обитую холодным металлом входную дверь. Первые несколько секунд он даже не понимал, что именно видит. Картинка была настолько непохожей на реальную, что мозг отказывался воспринимать ее как данность. Когда же спустя несколько тягучих, вроде холодных спагетти, минут он осознал увиденное, то непроизвольно крепко зажмурил слезящиеся глаза и сглотнул образовавшийся в горле ком.       Входная дверь была приоткрыта примерно на ширину ладони.       Из утонувшего во тьме подъезда понизу струился холодок.       Пришлось направить все свои силы на то, чтобы заставить ноги двигаться в нужном направлении. Мирон шел, а в голове всплывал тот страшный «сон», что мучил его пару недель назад: огромные белые зубы, всепоглощающий ужас и темнота. Точно такая же, что стоит сейчас в уголках мироновской квартиры, несмотря на свет из проема, ведущего на кухню. Он же закрывал эту чертову дверь, он точно закрывал ее на один поворот блядского ключа в замочной скважине! Да даже если попытаться размышлять об этом логически: взломщики издали бы хоть мало-мальский шум, открывая дверь с той стороны. Федоров, с его тонким слухом, точно бы услышал и вызвал полицию. Беспросветное отчаяние давило на грудную клетку, и Мирон поспешно вытолкнул размышления из головы. Возможно, он просто задремал на кухне, уткнулся носом в стол и, может быть, даже пролил свой свежезаваренный чай. Или же добрался до кровати и вырубился, а все это — очередной плохой сон. Мужчина поморщился. Упоминание слов «плохой» и «сон» в одном предложении с некоторых пор вызывало у него сугубо отрицательные эмоции.       Дошел Мирон до двери почему-то на цыпочках, прислушиваясь к любому звуку в квартире и за ее пределами. В подъезде стояла мертвая тишина, но она не успокаивала, а лишь еще больше настораживала. Мужчина потянулся за ручкой и аккуратно на нее нажал, неслышно прикрывая дверь, прокрутил прохладный ключ теперь уже два раза. Для верности.       Параноидальная мысль заставила встрепенуться: тот, кто открыл дверь, вполне может находиться по эту сторону. Взгляд расфокусировался, и Федорову пришлось проморгаться, чтобы увидеть хоть что-нибудь заново стремительно увлажняющимися глазами. Он медленно прикрыл фонарик большим пальцем и отвел руку за спину — сейчас темнота стала не врагом, а товарищем, предоставляющим укрытие. Мужчина тихо, на негнущихся ногах, вернулся в гостиную. Мирон шел и вспоминал все заезженные сюжеты из ужастиков, что он смотрел с друзьями, и внутренне понимал, что никогда в жизни не поступит, как почти все главные герои тех фильмов. Зачем совать голову в пасть льву, когда можно мирно переждать в углу клетки? Если что-то или кто-то находится в спальне — а в этом Федоров почему-то не сомневался, — то разумнее всего будет спрятаться в гостиной и просидеть там до утра. Утром он отправит Ване смс-ку, и тот мигом примчится, успокоит, заберет из этого кошмара. Мысль о Ване слегка приободрила, и Мирон решительно завертел головой, пытаясь найти наиболее выгодное убежище. Выбор пал на небольшой промежуток между боком шкафа-купе и подоконником. Мужчина поспешно ткнул пальцем в иконку фонарика и, неслышно переставляя ноги, подошел к предполагаемому месту собственной ночной передержки и пригнулся, забираясь в узкое пространство. Ему удалось сесть на пол, поджать коленки и обхватить их руками. Мирон устроил подбородок на коленях и с замиранием сердца приготовился ждать.       Ждать долго не пришлось, буквально через пару минут Федоров встрепенулся и моментально закусил ребро ладони, чтобы не закричать.       Внезапные, до звона в ушах оглушительные звуки донеслись со стороны кухни.       Мирон готов был поклясться, что дребезг издает его любимый фарфоровый сервиз во главе с чайной чашечкой, методично и поочередно разбивающийся о напольную кухонную плитку. Среди какофонии звуков на несколько секунд прозвучал нечеловеческий, иной. Такой, от которого светлые волоски на руках встали дыбом.       Из утробы Нечто вырвался разочарованный, закипающий в ярости рев. В голове Мирона проскочила каламбурная, но очень практичная мысль: хер с ним, с сервизом, можно новый купить, а вот собственную шкуру поберечь надо. Он — не кот, жизнь-то одна-единственная, и та перед глазами проносится…       В том, что на кухне буйствовал тот самый кошмар, что мучил его во снах вот уж две недели, Федоров больше не сомневался. Необъяснимо для себя, но он это знал. Просто знал, как и то, что на этот раз подкроватный монстр не наиграется простыми увечьями. Как только азарт смешался со злобой чудовища, не увидевшего добычи на запланированном месте, визит перестал быть не надоевшим развлечением.       Теперь это своеобразная охота для богатых: жертва забилась в угол на ограниченном сеткой пространстве, а буржую осталось всего лишь найти ее и пустить пулю, с упоением вслушиваясь в предсмертные хрипы. Только вместо пули на этот раз острые зубы да когти.       Игра началась.       Все смолкло так же резко, как началось. Федоров так медленно и незаметно, как только смог, подтянул колени еще ближе к груди и вжался спиной в холодную стену. Кап, кап, кап… Образовавшуюся кромешную тишину разбавила неторопливая, но разборчивая и четкая капель. Почему-то этот размеренный звук внес намного больший вклад в апатичный ужас, чем недавний рев твари, и Мирон еще шире распахнул глаза во тьму, задышал через рот. Может, эта сволочь решила, что обитатель квартиры смылся, и покинула дом через окно? Ответ пришел сам собой: вряд ли. Еще в прошлый раз оно показало себя вдумчивым и расчетливым хищником, продемонстрировало навыки во всей красе. Бессмысленно даже допускать мысль, что существо позволило себя обмануть и оставило жертву в покое.       Тишина била по сознанию. Федоров усмехнулся дрожащими губами и уперся затылком в стенку: стратегия этого существа, чем бы оно ни было, заслуживала похвалы. Капающие звуки затихли, а следующего хода все не было. Мирона выжидали. Выжидали, как ждет змея расслабившегося хомячка из норки.       В туалет хотелось безбожно. Слабые позывы мочевыделительной системы ненавязчиво кружили на периферии еще тогда, когда Мирон заваривал себе чашечку горного, теперь же наполненный мочевой пузырь настойчиво требовал облегчения. Эх, и почему в туалет еще тогда не сходил?.. Извилины услужливо подбросили ответ — ну да, точно, беспочвенный страх не давал покоя. Идти через всю квартиру в черный провал ванной комнаты в то время казалось чем-то сродни самоубийству, а теперь одна мысль о том, что Мирон, весь такой из себя герой, встанет и гордо направится в туалет, расстегивая ширинку прямо перед носом охуевающего монстра, казалась КВН-овским анекдотом. Ага, ты кушай, не отвлекайся, а я пока пожурчу. На лицо полезла нелепая ухмылка — первый яркий признак нарастающей истерики, не считая дрожи. Из-за позы давление на мочевой только усиливалось.       Совсем близко скрипнул порожек, установленный в дверном проеме гостиной.       Тело окаменело. Мирон с силой зажал рот правой рукой: ладонь дрожала, будто отдельная часть от эпилептика. Губы тоже. Брюшину резко сковало холодом, как если бы кишки на пару часов закинули в морозильник и впихнули обратно в распоротый живот, даже не растапливая образовавшийся на них лед. От понимания, что он дышит одним воздухом с кровожадной тварью, к глотке Мирона подкатил тошнотный ком.       Мужчина сглотнул и чаще задышал через рот. Вдыхал воздух он поверхностно, ровно так, чтобы даже при желании его дыхание невозможно было услышать. Вот и все, пришла пизда так и не реализованному проекту «Горгород», Мирончик. Где-то в недрах квартиры невпопад валялся целый ворох исписанных листов, которые долгими ночами хаотично и криво заполнял Федоров, одержимый нахлынувшим вдохновением. На левом плече посмеивалась муза, в бокале плескалось красное полусладкое, и жизнь продолжалась. А сейчас что? Если кто-то захочет изъять наработки и нагло спиздить задумку, то для начала придется переступить хладный труп поэта. Мирон прикрыл глаза, в некоторой степени даже радуясь своей непоследовательной линии мышления. Если через труп перешагнуть, скорее всего, и удастся, то даже при яром желании ни один человек не сможет разобрать и воплотить идеи Мирона в жизнь, слишком уж своеобразно работало его больное воображение. Еще своеобразнее оно выглядело на бумаге.       Скрипов и других звуков больше не возникало, но концепт тишины в комнате изменился. Теперь это было тревожное, гробовое молчание, то самое затишье перед лютой бойней. Мирон мариновался в собственном отчаянии, лоб и подмышки заметно вспотели, а мысли в голове сжимали виски покруче тернового венца. Хороший исход безвозвратно утерян, осталась только та линия поведения, что направлена на выживание с минимальными потерями. Отсидеться и сбежать, бежать быстро и не оглядываться. В голове громыхнуло: да, парень, проебался ты знатно. Еще тогда, когда после всей этой херни две недели назад не вызвал ментов, не сменил место жительства в тот же день. Чертов мазохист, Мирош, вот ты кто…       Ситуация не обнадеживала. Коленки дрожали, пот тек по лицу и растекался двумя крупными пятнами в районе подмышек, а зубы начали бы выстукивать судорожный ритм, если бы Мирон ослабил напряжение в сжатых челюстях. Ладони неприятно повлажнели. Ничего не происходило, и это мучило даже сильнее, чем извечная мигрень, стабильно навещающая его пару раз в месяц. Каждая мысль в голове отдавалась настолько громким эхом, что казалось, будто слышно ее на всю жилплощадь и даже за ее пределами.       Тишину разорвал одиночный мелодичный «дзынь», оповещающий о входящем сообщении.       «Я идиот», — ничего больше Мирон подумать не успел. Едва короткая фраза искрой пронеслась по извилинам, легкое человеческое тело с невероятной силой рванулось прочь из ниши между шкафом и подоконником. Раздался треск ткани, и мужчина с размаху приложился затылком об твердый пол. Оторванная штанина обнажила икроножную мышцу, и Мирон почувствовал, как по ней торопливо стекают ручейки горячей крови. Внутри черепной коробки звенели колокола, но он, оглушенный, усилием воли заставил себя перевернуться. Он уперся локтями в пол и пополз вперед, туда, где предположительно зияла дыра дверного проема.       Нечто издало низкий, гортанный звук. Непонятно, была ли это преждевременная радость за удачную охоту или угроза, но все существо Мирона сковал первобытный, парализующий страх. Отгоняя морок, он заработал локтями быстрее. В ушах заходился бешеный сердечный ритм, инстинкты взяли верх над разумом. Тяжелый взгляд, если у твари вообще были глаза, ощущался всем телом. Возможно, говорила паранойя, но Мирон чувствовал каждой своей частицей, как оно насмешливо смотрит, изучает… Примеряется.       Травмированная левая нога отдавалась пульсирующей тягучей болью, но выбор невелик, когда каждая секунда подводит тебя все ближе к смерти. Мужчина резким движением подвел здоровую ногу под корпус и было оттолкнулся, уже перенес вес так, чтобы встать быстро и точно, но не успел. На спину камнем рухнуло что-то тяжелое, во тьме комнаты оглушительно хрустнула кость, раздался одиночный, высокий крик.       В глазах поплыло, боль в конечностях стала практически невыносимой. Тварь продолжала придавливать орущего во всю глотку Федорова, прижимая его тело к полу поверх сломанной бедренной кости. Мочевой пузырь больше не мог выдерживать напряжения — под замершим человеком медленно растекалась теплая лужа резко пахнущей мочи. Ткань внизу рубашки отвратительно намокла, как и промежность домашних спортивных штанов. За спиной раздался одиночный неидентифицируемый звук, до неприятного похожий на человеческое удовлетворенное хмыканье. Внезапная ярость овладела Мироном. Да, он нажирался самых разных таблеток и блевал в реанимации; да, как-то раз чуть не спрыгнул с крыши, да и спрыгнул бы, но что-то почувствовавший Ваня поспешно примчался под окна его дома; он даже по-девичьи резал вены, но… Но подыхать так Мирон не собирался. Мужчина неожиданно ловко закинул руку за спину и обхватил то, что его удерживало. Немеющие пальцы ощутили жар еще до того, как ухватились за нечто горячее и притом твердое, как каменное изваяние. Затем пальцы наткнулись на сгиб. Тварь удерживала его под собственным весом, придавливая коленом, если это было колено в общепринятом смысле, к полу. До этого ноющая ключица внезапно отдалась резкой болью.        — Блять! — Рука обессиленно соскользнула вниз, и Федоров зажмурился, сосредоточенно и дробно выдыхая через зубы.       Вроде-хмыканье за спиной повторилось, и теперь наличие удовольствия в этом жутком звуке даже не ставилось под сомнение.        — Смейся, падла, пока можешь, — злобно посоветовал Мирон срывающимся шепотом, выворачивая шею. Оглянуться он смог, да и смысла в этом особого не было. В гостиной царила непроглядная тьма.       Видимо, Нечто себя любило, потому что на «тварь» отреагировало незамедлительно. Левая окровавленная нога повисла в воздухе, и прежде, чем Мирон успел что-либо предпринять, его резко развернули и поволокли по полу, как не особо ценный мешок с макулатурой. Мужчина громко заорал от раздирающей боли, когда переломанное бедро ударилось об угол дивана, стоящего на пути. Узкий дверной проем появился внезапно, и Мирон с трудом успел рывком оторвать торс от пола и руками подтянуть к себе искалеченную конечность. Существо тащило его молча и, казалось, следовало какому-то заранее продуманному сценарию. Каждое действие было разумным, взвешенным. Мирон наконец по-настоящему осознал, что его ожидает в недалеком будущем. Второй раз охотники возвращаются лишь затем, чтобы добить запримеченную и загнанную дичь. Первая волна адреналина схлынула, ярость сменилась животным страхом перед огромной цепкой тварью, тяжело, но неслышно ступающей по ворсистому ковру.       Нечто, не выпуская слабо извивающегося Мирона и не замедляя хода, выбило дверь спальни. Когти пронзили дерево, щепки разлетелись по ламинату. Дверь пролетела пару метров, с силой врезалась в стеклянный столик, и тот взорвался ворохом бликующих осколков. Скорости тварь не замедляла, и мужчина торопливо закрыл глаза предплечьем: лишиться зрения перед смертью не хотелось, хватит и того, что есть… Федоров не успел убрать руку прежде, чем Нечто щелкнуло над его ухом зубами. Лицо обдало жаром. В следующую секунду Мирон внезапно избавился от силы земного притяжения и тут же вновь ее обрел, повалившись на мягкий матрас. Мужчина захлебнулся криком: все находящееся ниже пояса ощущалось как фарш, порубленный заживо.       Мирон распахнул глаза и замер. Ночь выдалась лунная, и через прореху в запахнутых шторах проникала узкая, но яркая полоса света. Ее оказалось достаточно, чтобы детально разглядеть подкроватного монстра. Существо представляло собой нечто антропоморфное, было высоким и будто слепленным из всех самых страшных смертных грехов, перечисленных в религиозных писаниях. Лунный свет сталкивался с его черным плащом, и тьма, исходящая от чудовища, полностью это свечение поглощала, растворяла в себе. Пожирала. В тени капюшона медленно начала растягиваться широкая, до жути безумная ухмылка. Два ряда заостренных, белеющих во мраке кольев глумливо скалились Мирону, внушали испытанный пару недель назад ужас с новой силой. Оскал с приподнятыми вверх уголками увеличивался до невероятных размеров, заставлял сжиматься пустой желудок неотрывно наблюдающего за монстром мужчины. Насладившись произведенным эффектом и липким страхом человечка, наполнившим комнату, Нечто небрежно тряхнуло плечами. Плащ с капюшоном поспешно растворился, потоки тьмы заструились к хозяину и влились в окружающий его ореол. Теперь Федоров, скованный ужасом, смотрел на чистую эссенцию зла, на самого дьявола, выбравшего его квартиру своим трактиром на эту ночь. В силуэте угадывались очертания высокого, крепко сложенного человека, но на этом сходство с людьми заканчивалось. Нити тьмы извивались, сплетались воедино и стирали ясную грань между чудовищем и реальным миром. Единственное, что выделялось на фоне ночного кошмара — его наполненная острейшими зубами пасть и ехидные красные огни, служащие существу глазами, упивающиеся болью и страхом своей жертвы.       Мирон зажмурился. По окну мерно забарабанил начинающийся дождь. Нервная дрожь конвульсивно сотрясала тело, голова шла кругом и отказывалась работать. Такого не бывает. Такого просто не может быть.       В воздухе неуловимо запахло чем-то из спокойной жизни, чем-то некогда знакомым и приятным. Распахнув глаза, Мирон наткнулся на изучающий, изредка хаотично прыгающий взгляд красных огней в десятке сантиметров от себя.       Игра продолжается.       Мирон снова обрел способность дышать только после того, как тварь, несколько секунд тщательно вглядывающаяся в распахнутые глаза напротив, резким жестом перевернула его на живот. Распухшая правая нога с неестественно выпирающим бугром чуть ниже таза взорвалась фонтаном насыщенной боли. Левая не переставала ныть. Кровь из рваных ран на месте, где существо схватило его, неприятно присохла к коже.       Нечто тяжело навалилось сверху, вдавило трепыхающееся человеческое тело в матрас. Мирон тут же почувствовал исходящий от монстра пышущий жар. Сложно было его не узнать — сам мужчина хоть раз за зиму, но валился со слезящимися глазами, натужным кашлем и лихорадкой. Не любил он носить шапки и шарфы, и менять свои взгляды в ближайшее время не собирался. Благо, последние несколько лет у него был Ванька, который в гробовом молчании осуждающе щурил глаза на друга, но все же стоял у плиты, сооружая из принесенных ингредиентов куриный суп.       Погрузившийся в минутную ностальгию и усыпленный неотступной болью Федоров вздрогнул и задергался с новой силой, когда тварь рванула его штаны на себя. Распухшая сломанная нога не давала ткани легко соскользнуть, и та тянула ее за собой, приподнимала. Мирон заорал и, вложив всю силу в удар, наугад лягнул воздух второй ногой. Чудовище было значительно шире и больше него, промахнуться было сложно — скользящий удар пришелся в твердый и горячий бок твари, разрывающей ткань когтями. Вряд ли обессиленный человек таким действием мог причинить даже минимальный урон монстру, но тот взревел, разозленный, и одним движением содрал с Мирона остатки рваных домашних штанов вместе с посеревшими от многократных стирок боксерами. Помимо ткани, когти нехило пропахали кожу. На ягодицах и бедрах, все еще влажных от пропитавшейся мочой одежды, расцвели уродливые узоры длинных, глубоких, кровоточащих царапин. Беснующаяся тварь, не прекращая издавать низкие, зарождающиеся в глубине глотки звуки, прервала трепыхания жертвы, придавив ее задние конечности своими. В полутьме тихо щелкнул окончательно отошедший осколок кости. Мирон захлебнулся воем и натужно закашлялся, не обращая внимания на брызнувшие слезы. «Memento mori» — латинские буквы частенько играли красками на коже ребят и юных дев, но сейчас Федоров ощущал смерть так близко, как ни один из них. Она дышала в его затылок, она обдавала спину адским жаром и играла его телом, как кот, загнавший мышь ради охотничьего азарта.       Подозрительно знакомый свежий запах усилился. Нечто обожгло ухо горячим выдохом, и Мирон содрогнулся от страха и отвращения. В ту же секунду он бездумно, но на удивление ловко выбросил руки чуть выше и вцепился аккуратно подстриженными ногтями в тело монстра. Тот незамедлительно клацнул зубами совсем рядом с пульсирующей аортой своей жертвы, рывком подкинул теряющее последние силы тщедушное тельце вверх и, до синяков сжимая запястья, передвинул вяло вырывающиеся руки под грудную клетку человека. Фиксация ужасала — пошевелиться не представлялось возможным, монстр на грани опасного давил сверху своим весом, и все части тела Мирона были надежно погребены под ним.       В животе разлилось липкое, леденящее чувство, когда по шее прошелся отвратительно скользкий и длинный язык. Мирона передернуло от отвращения, и он вжался щекой в матрас, уходя от прикосновения. Дождевые капли быстрее забили по стеклам, но этот шум не мог перекрыть дыхание подкроватного чудовища. Вот оно, чистое и неразбавленное ультранасилие, которое так старательно описывал Берджесс. Неприкрытое и порочное, оно давило на незащищенные стены психики и с каждым новым движением монстра расшатывало их все сильнее.       Мирон сконцентрировался на осторожной дроби начинающегося ливня, но накатывающая боль отвлекала, мешала абстрагироваться от страха и сюрреализма происходящего. Что-то уколом задело нежную кожу чуть ниже поясницы. Концентрация пропала окончательно, и мужчина дернулся вперед, когда когти кошмара оцарапали ягодицы, но его удержали. Клокочущее ворчание чудовища вторило шуму низвергающихся за окнами потоков воды, дополняло его в безумном дуэте. Вес с верхней части туловища ушел вместе с внезапным обострением болей в ногах. Мирон замер, в сознании отчаянно замигал абсурдный огонек надежды.       Мышцы рефлекторно сжались, когда по промежности пришел холодок — существо раздвинуло ягодицы, с усилием растягивая их в стороны. В следующий момент по поджимающемуся кольцу сфинктера с влажным чавканьем прошелся длинный шершавый язык. Язык был действительно внушительный — Мирон одновременно ощущал его скользкое движение и в области мошонки, и на анусе. Антропоморфное чудовище с завидным энтузиазмом мокро и широко вылизывало его, не жалея слюны. На грани с отвращением, продолжительным испугом и загнанностью появились еще два чувства — колкое непринятие и, как ни странно, отдаленное наслаждение. Язык проходился по нежным мышцам на грани с болью. В несоображающей голове проскочила быстрая мысль: «Блять, так хищник вылизывает самку перед еблей», и Мирон почти весело хмыкнул. Видимо, тварь приняла это за сигнал к следующему этапу, потому что через секунду мужчина подавился воздухом: язык резко и на существенную длину вошел в его прямую кишку. Затем он начал двигаться.       Федоров вжался лицом, мокрым от пота и потекших слез, в матрас и закусил ткань простыни. Язык твари был покрыт жесткими ворсинками с обеих сторон, и по ощущениям происходящее больше всего походило на изнасилование шлангом, обернутым в наждачную бумагу. Язык внутри с легкостью заполнил прямую кишку, и Мирон отчетливо почувствовал, как тот сгибается и неотвратимо ползет дальше. Мужчина задрожал, ожесточенно вгрызся в простынь и зарычал на одной ноте, не открывая рта. Отросток внутри него передвигался, как огромный и жирный ленточный червь, полностью соприкасаясь со слизистой оболочкой и проползая все глубже по двухметровому лабиринту толстого кишечника. Когда тварь неожиданно втянула в себя язык, и тот с громким хлюпаньем протерся по внутренней выстилке кишок и на скорости влетел обратно в пасть, Мирон звучно закричал и слепо дернулся вперед. Наверное, монстр за спиной совершенно не ожидал такого маневра, потому что ничем не удерживаемый Федоров преодолел примерно метр и с глухим стуком приложился головой об изголовье. Картинка и звук мигом исчезли.       ...Темный, сотканный из самой ночи силуэт единым перетекающим движением возвысился над обмякшим телом человека. Чудесный аромат свежей крови не просто манил, он бил по обонянию, перебивал учуянный ужас и протест жертвы, стоящие в комнате плотной завесой. Тварь, урча, на пробу провела языком по мокрой от пота пояснице — аппетит был настолько силен, что неведомым образом переходил в возбуждение. Но этого есть было нельзя. В дурмане, заменявшем сознание и инстинкты, смутно вырисовывалось желание обладать, подчинять, контролировать. Было и другое Чувство, но Нечто с легкостью блокировало его — стоило подумать о Чувстве, выпустить его частицу на волю, как невидимая дыра где-то в середине существа начинала гнить. Гниль разлагала материю, оставляла за собой испещренные черными венами некрозы, заставляла выть и Чувствовать себя… странно. Так, будто это испытывал не монстр, а что-то внутри него, надломленным хрусталем звенящее под сумрачной плотью. Разозленное внезапно промелькнувшим отголоском Чувства, Нечто оскалилось и зарычало. Соблазнительная жидкость на виске человека все еще вытекала, и чудовище, подчиняясь порыву, рывком дотянулось до головы жертвы и навалилось поверх несопротивляющегося тела...       Мирон медленно приходил в себя, и первое, что он почувствовал — влажный язык на коже и скользящее давление между ягодиц. Затем обоняние уловило усиленный тот-самый-знакомый-запах, неотъемлемо витающий в воздухе. Когти царапнули по нежной коже со внутренней стороны бедер, и ноги мужчины с трудом разъехались в стороны. Согнуть удалось только относительно здоровую ногу, не считая рваной раны от клыков. Мирон приоткрыл рот, намереваясь изловчиться и укусить тварь за мерзкий склизкий отросток, но тут же прикусил собственный язык, подавившись глухим стоном — анальное отверстие резко сжалось от огромного и твердого, прорывающегося внутрь прямой кишки члена. Мирон задергался, ужом выворачиваясь из медвежьей хватки, но тварь напролом входила внутрь. Сфинктер запульсировал жгучей болью, натяжение стенок под напором выезжающей с одним темпом махины возросло, в миг минуя отметку «нормы» и еще несколько отметок сверху. Тварь резким движением вышла из зажимающегося тела поэта и тут же на скорости вошла вновь. Крик отразился от стен — по мошонке мужчины медленно съехало несколько кроваво-красных дорожек. Сомнений в том, что чудовище порвало его, у Мирона уже не было.       Дальше происходящие вокруг события размазывались по мозгу липким киселем и совершенно не сохранялись в памяти. Тварь вставляла не полностью, сантиметров на десять, и тут же с хлюпаньем выдергивала член обратно, а затем все повторялось вновь. Мужчина несколько минут как освободил руки и теперь до хруста в запястьях комкал в кулаках простынь, но чудищу до этого не было ровным счетом никакого дела. Пока Мирон издавал неконтролируемые отрывистые возгласы сквозь сжатые до скрежета зубы, оно не отвлекалось на такую ерунду, как тотальная фиксация. Оно наслаждалось. Скользкая слюна существа смешалась с кровью из покалеченных тканей, и Мирон оскалился — на ум пришла дурацкая шутка про не совсем стандартные непрямые поцелуи.       Боль не стихала, но меняла свои характеристики — теперь она убаюкивала, и Мирон застонал, до конца не понимая, отчего, когда хер поменял угол вхождения и мазнул по предстательной железе. Возможно, он становился мазохистом. Возможно, он смирился с мыслью, что сдохнет насаженным на огромный член потустороннего существа, и теперь цеплялся за малейшие крупицы наслаждения. Тем не менее, орган входил в его очко под тем же углом, а левое ухо обогревало глубокое, чуть хрипящее дыхание, и Федоров закрыл лицо вспотевшими ладонями, заставляя себя немного расслабиться. Майка на спине перекрутилась и взмокла от жара навалившейся сверху туши монстра. Да, происходящее было унизительным и откровенно пугающим, но… Если ничего изменить нельзя, то остается только с максимально возможным для себя комфортом подстроиться под обстоятельства, не так ли?       Мирон, загоняя ненависть к себе в дальний уголок души, прогнулся в пояснице и рвано выдохнул, когда член монстра особенно сильно прошелся по простате. В паху наливалась приятная тяжесть, которая остро, но необъяснимо приятно резонировала с тягучей болью в порванном анусе. Мужчина закусил губу, выгибая спину и вжимаясь в тело твари, подставляясь для проникновения и еще большего контакта. Он слишком поздно вспомнил о бдительности. Слишком поздно вспомнил, что именно придавливает его к кровати.       Нечто гортанно зарычало и особенно резко выдернуло хер из растянувшейся задницы. Долго играть в снисхождение, по-видимому, не входило в его привычный стиль насилия. Прежде, чем Мирон успел опомниться, монстр вошел до упора, смещая внутренние органы. Человек заорал и задергался, извиваясь под пышущей жаром тушей. Оценить длину члена, по ощущениям больше походящего на дубину, было тяжело — кишки неестественно растягивались, и в глубине чрева не было абсолютно ничего, кроме раздирающей все на своем пути рези. Нечто на миг отстранилось, недовольно огрызнулось и, не прекращая фрикций, перехватило мужчину под животом, рывком переворачивая его на спину.       И вот тогда Мирон осознал, как на самом деле ему хотелось жить. Анус без остановки сочился кровавой жижей, вынужденно впуская в себя непосильно огромный инородный предмет, и Федоров буквально чувствовал, как с каждым размашистым толчком внутри него раз за разом что-то смещается, подворачивается, и плюхается на место с отступлением давления. Давно опавший член безжизненно дергался на каждое резкое движение внутри обессиленного тела. Широкая пасть разверзлась в подрагивающей, переходящей в саркастический оскал, усмешке на уровне лица мужчины. Чуть выше горели красные сумасшедшие огни, жадно вглядывающиеся в глаза своей жертвы, и Мирон интуитивно выбрал меньшее из двух зол: крупно вздрагивая от каждого толчка, он с трудом сконцентрировал внимание на саркастично изогнутой пасти. Влажное хлюпанье звучало адской симфонией, за окнами в темпе аллегретто заходился дождь.       Нечто особенно сильно вжалось в Мирона, буквально вытесняя с привычных мест внутренние органы, на грани с укусом и игрой зажало клыками шею, и человек оглушительно закричал. Сил оставалось немного: мужчина лишь рвано выдохнул, когда тварь заткнула его, вломив по ребрам. Мирон безвольно содрогался под довольно шипящей в оргазме тварью, борясь за каждый вдох пробитым легким, и чувствовал, как горячее семя выплескивается в развороченные кишки.       Так продолжалось недолго — спустя несколько минут или, может, десяток минут, чудовище аккуратно выпустило Федорова из острой хватки. Оно с громким чавкающим звуком покинуло тело мужчины, а затем склонилось над ним еще ближе, с упоением вылавливая с напряженного побелевшего лица каждый отголосок боли. Сейчас Мирон особенно сильно чувствовал тот самый душный запах, смутно показавшийся ему знакомым с самого начала этого кошмара. Мирон зажмурился, когда Нечто внезапно посмотрело на него совершенно по-другому, с каким-то нечитаемым посылом, а кончики его зловещей ухмылки медленно опустились вниз. Смотреть в глаза наигравшемуся и вмиг поматеревшему монстру не было никаких сил — все они уходили на поддерживание жизни в изувеченном теле. Мирон внутренне напрягся, приготовившись в последний раз услышать в ушах бешено стучащий ритм собственного сердца и захлебнуться кровью из прокушенной аорты.       Атмосфера неуловимо поменялась. Шум ливня многократно усилился. Исчезло давление, которое преследовало человека все то время, что потусторонняя тварь находилась поблизости. Поверхностно вдыхая и выдыхая, мужчина распахнул глаза. В вечернем свете фонарей, пробивающемся сквозь настежь распахнутое окно, предстала полуразрушенная, но абсолютно пустая комната. Дождевые капли неустанно выплясывали на стеклах, отбрасывая на стены причудливые тени. Мирон в очередной раз вдохнул спертый воздух и, наконец, все понял. Над вонью секса и крови преобладал особенно явный цветочный букет, и даже прохладный поток кислорода с улицы не мог его развеять.       Мужчина откинулся на спину, закрывая лицо обеими руками, и тихо засмеялся. В легких булькало, а кровь на губах, насильно удерживаемых в гримасе широкой ухмылки, пузырилась и стекала вниз, смешиваясь с прозрачными ручейками слез на подбородке. Сломанная в бедре нога опухла и пульсировала тягучей болью, внутри живота все горело пламенем, из кишок на простынь по-прежнему сочилась кровь, но Мирон оплакивал вовсе не это.       Игра окончена.       В комнате стоял тяжелый, насыщенный, ставший привычным за последние несколько лет запах фиалок.