***
Он не рассказывает Барри о голосе, даже когда Барри осторожно трогает радио в следующий раз, сидя в машине, смотрит на Хэла с мягкой, вопрошающей заботой. — Плохой день, — Хэл предлагает причину, не глядя на него, когда он закуривает сигарету. (Он больше не может находиться в этой машине без непрерывного курения, он нуждается в чем-нибудь для нервов, что-то для рук, или он будет сжимать руль достаточно сильно, чтобы оставить следы от ногтей) Барри все еще смотрит на него, теперь встревоженно. — Прозвучавшая песня напомнила мне о некотором дерьме, которое произошло, — он вздыхает и жестикулирует рукой с сигаретой в ладони, оставляя дымящийся след, — вероятно, я ударил слишком сильно, но оно все еще должно работать. Он медлит у самой кнопки, пальцы едва касаются, а голос Барри звучит так далеко. — Хэл, все в порядке, мы можем просто поговорить. Но он знает, что Барри нужно отвлечь, шумом, вовремя покачав ногой и Хэл не может отказать ему, потому что он не боится. Пластик еще немного трещит и он ненавидит этот звук, но как он и думал, радио работает, игнорирует кульбит своих внутренностей, в то время как Барри берет соединительный кабель и подключает его к своему телефону, ему все равно что они слушают. Он не жалуется на музыкальные вкусы Барри. Пока не слышно помех, он может слушать джаз, сколько угодно. — Я думал о том чтобы выкрасить это дерьмо из моих волос. — И это ложь, он вообще не думал об этом. Это первый раз, когда он задумался об этом. Барри протягивает руку, крутит белую прядь на пальцах. — Только если ты хочешь. Я не знаю, понравится ли мне это. Хэл недоверчиво смотрит на него. — Я был чертовым монстром — и старается не замечать уязвленного взгляда, которым тот одаривает его. — Эй… — Я был чертовым монстром — снова рычит он. Барри вздрагивает, но не отстраняется. Обхватывает пальцами затылок Хэла, словно пытается удержать их обоих на земле, и произносит: — Это был не ты. Он почти верит ему.***
Это напоминает что-то из фильма ужасов. Он опрокидывает остатки пива, бросает в мусорку и подтягивает пижамные штаны повыше на бедрах. Звяканье жетонов о голую грудь и мягкое шлепанье ног по деревянному полу — единственные звуки в его крошечной квартирке. Они эхом отражаются от стен, когда он идет в ванную. Вся эта рутина, этот почти унылый лунный свет, проникающий через окно спальни, и резкий блик света в ванной, подобно жужжанию. Помехи. Он замирает, зубная щетка свисает изо рта и его рука уже тянется к выключателю, когда он ворчит, сердитый и почти сбитый с толку, опускает руку и открывает аптечку для адвила, потому что головная боль формируется позади его глаз. И черт побери, он хочет хоть раз выспаться нормально, сплевывает, прополаскивает рот и проглатывает три таблетки. Он замечает это не сразу, краем глаза улавливает движение, когда зеркальная дверь закрывается. Пальцы сжимают острый край шкафа, гул становится громче, и от боли он поворачивает голову, широко раскрытыми глазами смотрит на свое отражение в зеркале, наклоняется, чтобы убедиться, что все в порядке. Каштановые, они каштановые, они все еще каштановые. Вздыхает. Чувствует, как его плечи опускаются. Он бы рассмеялся, но его отражение улыбается ему, как будто говоря: «Видишь? Все просто в порядке». У него в горле крик, зажатый зубами, не слишком острыми, какими он их видит в отражении. Хэл… Он отшатывается, чувствует холод прижавшейся к его коже плитки. Он вспотел и замерз, прижимает ладони к глазам, когда крик делает попытку вырваться из него, наполовину задушенный и практически пронзительный. Когда он снова поднимает глаза, когда отводит руки от глаз и моргает от мельтешащих ярких точек в областях приложения давления. Это всего лишь он, с дикими глазами и задыхаясь, оглядывается на него.***
Он плывет в темноте, свернувшись калачиком, прижав колени к груди и крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть всю пустоту. За веками есть свет, сверхновая в замедленном движении, и все так ярко на мгновение, так желто Когда он открывает глаза, возвращается в темноту и она холодна, змеей ползет по позвоночнику, обвивается вокруг ребер, пока он едва может дышать. Подвешен, больше не плывет, удерживаемый на месте и так холодно, Все было в огне, и он наблюдал изнутри, как сгорает заживо Звездная пыль, все мы сделаны из звездной пыли Он тащит и вытягивает, пытается дотянуться до чего угодно. До чего угодно, но конечности кажутся такими тяжелыми и он так устал. Он хочет утонуть. Погрузиться в небытие. Когда глаза закрываются, все, что он видит — это желтый и слишком яркий свет, но он устал, так устал. Он дрейфует. Есть пальцы, которые поднимают его подбородок вверх, пока он не может видеть звезды над собой, подвешенные точно так же, как он на заливе Вселенной, медленно двигаясь, и его глаза полуприкрыты, глядя сквозь ресницы и склоняясь к мягкой ласке этих пальцев на его лице. Хэл… Он погружается выше или тонет в мелководной звездной пыли. Чьи-то руки касаются его шеи и груди, и они сжигают его, сжигают его. Живой Он открывает глаза, пытается закричать, но его голос смывается обратно в грудную клетку и гнездится там, как птица. Спящий маленький птичий бог, он очень устал. Спать… Он закрывает глаза, и там так много желтого, так много света, и это наполняет его легкие, протекает между ребрами, между позвонками, и это убаюкивает, это топит, и он открывает глаза, протестуя этому, открывает в темноту и засыпает.***
Зубы впиваются ему в шею, сначала слегка надавливая, а потом сильнее, сильнее, до тех пор, пока на коже не появятся кровоподтеки пурпурно-красного цвета, недолговечные и затухающие до желтого, до блеклого. — Хэл? — он щурится в темноту. Руки слепо тянутся к чему-то, к чему можно прикоснуться, пальцы касаются острого угла скулы, следуют вдоль линии подбородка, которую он знает на ощупь, наизусть, моргает, прогоняя сонливость, и пытается сесть, но руки толкают его вниз, назад на подушки, и на него наваливается тело, садится на его бедра, и он хочет сказать: «я тоже скучал по тебе», но что-то неправильно. Он чувствует это, что-то статичное в воздухе, гудящее вокруг него и над его кожей, как притупленная вспышка молнии. — Хэл, — он спрашивает снова, глаза привыкают к темноте и это… Это выглядит, как Хэл, но он не может расслабиться, не может избавиться от ощущения, что есть что-то не совсем правильное в том, как он смотрит на него сверху вниз, и в том, как лунный свет, свет звезд отражается в его глазах, и они выглядят почти золотыми. Барри… Это похоже на низкий раскат грома, проходящий вибрациями через кожу, и он думает, это то, как звучит звезда, у него перехватывает дыхание, и во рту слишком много острых зубов, которые, как он думал так хорошо знает, Барри… Сверхновая повторяет, тело смещается и колеблется, пока не оседает между его ног и его дыхание прерывается, сердце бешено пульсирует в груди и он Он хочет коснуться, протягивает руку и прижимает пальцы к загорелой груди, сильно давит, потому что не уверен, что это реально, и эти зубы слишком близко к его лицу, прикосновение губ к щеке, вниз к шее и затем снова кусает, разрывая кожу, и он изгибается под ним, и этот рот почти невыносимо теплый, кожа под его руками горит от прикосновения. — Хэл, — говорит он, чувствуя, как язык ласкает рану на его шее, пока кровотечение не остановится, и его бедра поднимаются навстречу, ища чего-то, чего угодно, какого-то трения, какого-то соприкосновения. Над его ухом раздается смех, ткань пространства разрывается около его головы и рождает черную дыру, и она смеется над ним, готовая пожирать, поглотить его целиком, и он знает это. Параллакс.***
Он выгибается каждому прикосновению, блестящий от пота и дышащий молитвами для чего-то большего. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста Он думает, что пространство на вкус, как кровь. Холодное и металлическое, скатывающееся в его рот каждый раз, когда они целуются, острое, заставляющее его рот ныть от большего количества этого вкуса, пока он не проводит языком по губам и не осознает, что пробует себя на вкус. Впивается ногтями в Хэла… Нет, это не Хэл. Это кто-то надевший Хэла, как костюм, но это не он сам. Разрывает на спине жгучие линии по коже, разрубает красным созвездия веснушек, которые кончики его пальцев помнят, как узор, вытатуированный в завитках отпечатков пальцев. Качает бедрами вверх и всхлипывает, этот звук надломленный и отчаянный, потому что в его постели монстр, который выглядит как Хэл, на вкус как Хэл, и трахается, как будто мир вокруг них схлопывается. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста Пустота звучит как помехи и гром, сердцебиение замедляется до того как растягивается на бесконечные слоги, дышит холодом и электричеством рядом с его ухом, дышит его именем, и он падает сквозь пространство, выкрикивая имя, которое он знает из кошмаров, которые едва ли являются его собственными. Он падает и цепляется за звезды, звезда коллапсирует сама по себе во вспышке темного света и сладко поет ему на погибель.