Эпитафия

Слэш
NC-17
Завершён
1451
автор
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
1451 Нравится 31 Отзывы 228 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Акутагава — очень сильный. Чуя думает об этом, когда видит его первые тренировки с Дазаем. Да, есть проблемы с контролем, опытом и физической подготовкой, но Чуя может оценить чужие способности, потому щурится и сдвигает к переносице брови, наблюдая, как Дазай то и дело бросает Акутагаву на амбразуру. Чуя не вмешивается. Он не согласен с методами Дазая, но не вмешивается. У них молчаливое соглашение, что они не лезут в дела друг друга, пока на это нет веской причины.              К тому же Чуя лучше всех знает, что иногда пройти настоящий ад, где правит балом Дазай — самый быстрый способ достичь цели. Его собственная способность, покалывающая кончики пальцев, напоминает о не менее жёстких тренировках — тоже с Дазаем, когда они вытаскивали Порчу и пытались вместе найти хоть один способ её контролировать.              Вместе — отвратительное, мерзкое слово, если дело касается Дазая.              Чуя сплёвывает, морщится и закатывает глаза, хотя его никто не видит. В порту в это время безлюдно, и Чуя нагло этим пользуется, приходя ранним утром на пристань. Обычно он избегает одиночества, но иногда катастрофически в нём нуждается. Сегодня — катастрофически. Сегодня — до горького привкуса никотина на языке, хотя Чуя уже четыре месяца как бросил.              Сегодня он получает сообщение от Мори, что Дазай больше не в рядах мафии.              Чуя, кажется, даже не удивлён. И почти уверен, что не испытывает ничего по этому поводу. Его беспокоят только две вещи: Порча, которую теперь нельзя использовать, и Акутагава на пороге его квартиры. Худой, завёрнутый в чёрное подросток с растерянным взглядом и дрожащими пальцами.              — Проходи, — Чуя делает шаг и пропускает его внутрь. Акутагава не раздевается, садится на диван в гостиной на самый край и весь такой прямой и напряжённый, что желание погладить его по плечам и заставить расслабиться становится почти осязаемым.              Но вместо этого Чуя только вздыхает, ставит перед ним стакан с виски и садится напротив, прямо глядя в белое лицо.              — Он этого не заслужил, — срывается с его губ, и Чуя нисколько не жалеет об этих словах. Дазай — эгоистичный ублюдок, который, конечно, прекрасно знал об отношении Акутагавы к нему. И бесконечно пользовался этим, препарируя чужие чувства с ленивым любопытством.              Акутагава вздрагивает, медленно поднимает взгляд от бликов на янтарной поверхности виски и смотрит на Чую пусто и как-то затравлено, будто бы тот сказал вслух что-то слишком личное, о чём сам Акутагава говорить никогда бы не решился.              Он залпом глотает виски, давится кашлем из-за обожжённого алкоголем горла и вцепляется в стакан так сильно, будто он может ему хоть чем-то помочь. Чуя откидывается на спинку кресла и качает головой в ответ на свои мысли.              Акутагава — сильный эспер, но он всего лишь ребёнок. Жестокий, обозлённый, замкнутый ребёнок. И у него есть на это основания. Чуя думает, что он тоже мог бы быть таким, но ему повезло немного больше. А может, не повезло — покажет только время.              — Чуя-сан, — Акутагава наконец подаёт голос. — Вы с ним спали?              В первое мгновение Чуя смотрит непонимающе, осознавая суть вопроса, а после не знает, смеяться в голос ему от такого предположения или же умереть от отвращения.              — Нет, — он нервно усмехается и сам тянется к виски. Обычно он предпочитает вино, но не в этот раз.              Он и Дазай спали?              Гадость какая.              — Все думают, что спали.              Чуя сверлит Акутагаву взглядом. Тот, кажется, и правда верит в глупые слухи, которые всегда сопровождали их с Дазаем сотрудничество.              — Значит, все ошибаются, — отрезает он. — Мы были напарниками, а не любовниками.              Когда Чуя вступил в ряды мафии, среди их членов не было его ровесников. Они порой зависали с Дазаем вместе в зале игровых автоматов или воровали у Коё и Мори алкоголь, чтобы распить его на какой-нибудь крыше. Иногда Дазай стоял на самом краю, раскинув руки, и говорил «я сейчас прыгну, слышишь, Чуя, прыгну», Чуя равнодушно делал глоток из бутылки и жал плечами. «Хочешь — прыгай». Дазай прыгал, Чуя спасал.              Подхватывал у самой земли и, убедившись, что всё в порядке, пинал сам, а Дазай пьяно смеялся, держась за ушибленное место и стирая кровь с губы.              Но чем старше они становились, тем сильнее расходились их пути. У Чуи появились свои знакомые, Дазай зависал с кем-то ещё. Они пересекались только на заданиях, и те редкие ночи на крышах с глупым смехом и идиотским шантажом почти стёрлись из воспоминаний.              Чуя трёт переносицу и снова вздыхает. Он не слишком хорош в откровенных разговорах и не особо умеет подбадривать. Особенно в тех вопросах, в которых сам плохо разбирается. Да и что тут сказать? Забудь? Забей? Оно того не стоит? Звучит так себе.              — Дазай не тот человек, которым следует восхищаться, — наконец говорит он, подливая им обоим ещё виски. Акутагава к своему стакану больше не притрагивается.              — А кем тогда следует восхищаться? — спрашивает он и ставит Чую в тупик. Он и тут не знает, что ответить. Чуя здраво относится к людям. И, если честно, уверен, что восхищаться не следует вовсе никем. Но глядя на потерянного Акутагаву, который ждёт то ли ответ, то ли совет, понимает, что искреннее мнение Чуи на этот счёт ему не понравится и не устроит.              Поэтому он улыбается и жмёт плечами:              — Допустим, мной. По крайней мере, я не предатель.              Он шутит, но сразу же жалеет об этом, когда видит лицо Акутагавы. Тот, кажется, воспринимает его всерьёз, кивает и поднимается. В его взгляде скользит что-то странное, что Чуя не может прочитать, и это начинает беспокоить ещё сильнее.              — Акутагава, я пошутил, — говорит он.              Акутагава смотрит на него непроницаемо и ещё раз кивает:              — Я понял.              Чуя провожает его до двери, а после выдыхает и идёт на кухню. Там, в верхнем ящике тумбы, есть пачка сигарет, которую Чуя не выбросил как раз на подобный случай.              Он допивает виски, разглядывая мельтешащие за окном огни ночного города, и прикусывает нижнюю губу. С того дня, как Дазай ушёл, прошёл уже месяц, и Чуя до сих пор ничего не чувствует по этому поводу. Наверное, его должно беспокоить и это.              Может быть, ему слегка обидно, что по такому, как Дазай, убивается Акутагава, который совсем скоро перерастёт в силе даже Чую, босс, потерявший вскормленного преемника, подчинённые, бесконечно боявшиеся и в то же время бесконечно уважающие Дазая. В Порту негласный траур, незаметный только потому, что все и так носят чёрное.              Чую это раздражает. Дазай заслужил урну с прахом где-нибудь в забытом уголке кладбища, куда забредают только сумасшедшие неформалы и бездомные, но точно не скорбь всех тех, кого никогда ни во что не ставил.              Акутагаву он берёт под своё командование. Приходит к Мори и говорит о своём желании. Тот приподнимает брови и уточняет:              — Откуда такое волнение за него?              — Он ещё ребёнок и не совсем владеет своим даром, — Чуя даже не лжёт. Он просто не договаривает, хотя прекрасно знает, что от Мори что-то утаить практически невозможно.              — Ты старше его на два года, Чуя-кун, — на губах Мори мелькает улыбка, — и тоже не совсем владеешь своим даром.              Чуя сдерживает недовольство. Мори в одно мгновение ставит его на место, напоминая, что теперь, без чертового Дазая, он не может пользоваться способностями на полную. Что теперь и за ним нужно приглядывать.              — В любом случае, у меня нет причин не давать тебе разрешение, — Мори ещё раз окидывает его задумчивым взглядом. — Возможно, у тебя получится лучше, чем у Дазая. Акутагава-кун способный, но помни о том, что ему нужна жёсткая рука.              — Хотите сказать, что Дазай выбрал верные методы?              — Хочу сказать, что Дазай добился эффективных результатов за короткий период.              Обычно Чуя не принимает в штыки слова Мори, но сейчас в них чудится откровенное сравнение. Он и Дазай — разные. Начиная от привычек и характеров и заканчивая способами решать задачи. Мори хочет испытать его, хочет проверить, как хорошо он справится с тем, с чем Дазай справлялся играючи, и не скрывает этого, лукаво отслеживая реакцию Чуи.              — Я не подведу вас, босс, — он берёт себя в руки и уничтожает в своём взгляде любое проявление агрессии.              — Я не сомневаюсь, — Мори вновь улыбается и кивком головы отпускает уже, останавливая окликом только, когда он уже достигает двери. — Чуя-кун.              Чуя оборачивается и ждёт ещё одно наставление, но получает совершенно другое.              — Я ни в чьей верности так не уверен, как в твоей.              Стол Мори прячется в тени, потому что часть окон плотно закрыта, но Чуе не надо видеть лицо босса, чтобы знать, какое на нём выражение.              Опасное, предупреждающее, обещающее все муки ада в случае предательства.              Чуе повезло, что о предательстве Порта он никогда не думает.              — Благодарю, босс, — он кланяется и выходит наружу. Только в коридоре, оставшись в одиночестве, он свободно выдыхает и пытается понять, хочет ли этой фразой Мори втянуть его в свои манипуляции и утвердиться в позициях, потому что после ухода Дазая положение не шаткое, но весьма накренившиеся, предательство одного из исполнителей, буквально правой руки босса мафии, не могло пройти бесследно, или же Мори искренен в своих словах, и в это верится хуже.              Чуя не умеет плести интриги, прямолинеен в словах и мыслях, но он прекрасно понимает, какие игры ведутся вокруг него. И умеет анализировать, чтобы не позволить втянуть себя слишком глубоко.              И только в лифте, глядя на своё озадаченное отражение, понимает, что те муки ада, обещанные ему в случае предательства, совершенно не касаются Дазая. Тому сходит с рук предательство. Чуя уверен, что найди они его, Мори всё равно не убил бы его. Потому что Дазай, чёрт его дери, особенный.              Это злит до крепко стиснутых зубов и ладоней в кулаки.              Дазай, мать его, не заслужил такого отношения. Его место на помойке, а не на неприкосновенном постаменте босса Портовой мафии.              — Отдохни, — Чуя приваливается спиной к одному из проржавевших старых контейнеров и оценивающе оглядывает пространство вокруг. Они в заброшенной части порта, где очень удобно проводить разрушительные тренировки. Когда-то Чуя тренировался здесь сам.              — Я не устал, — Акутагава вытирает рукавом плаща лицо, размазывая по нему кровь и грязь. — Я могу продолжать.              — Можешь, — мягко соглашается Чуя. — Но нет причин изматывать тебя до такой степени, чтобы ты потом не мог пошевелиться. Если что-то случится и нам понадобится твоя сила, а ты из-за тренировок не сможешь помочь, то никакого толка от этих тренировок не будет.              — Дазай-сан… — возражает Акутагава.              — Я не Дазай, — Чуя говорит резко и смотрит пронизывающе. Его доводят до бешенства эти сравнения, но ему удаётся сдержаться. Он хлопает себя по карманам в поисках сигарет, закуривает и раздражённо стучит пяткой по раздробленному из-за их тренировки асфальту.              С минуту Акутагава сверлит его упрямым взглядом, а потом выдыхает и садится на землю, сложив руки на груди. Чуя кидает на него взгляд и, не сдержавшись, смеётся. Акутагава непонимающе смотрит на него, а Чуя подходит ближе, ерошит его волосы и, опускается рядом, прямо напротив, заглядывая в лицо.              — Выглядишь так, словно я у тебя отобрал сладкое.              — Я не люблю сладкое.              — О, — Чуя продолжает веселиться, — конечно. Почти уверен, что ты ешь сырое мясо и запиваешь птичьей кровью. Иначе откуда бы в тебе было столько мрачности.              Акутагава молчит несколько секунд, пытаясь осознать шутку, а после прямо перед глазами Чуи разворачивается невероятная картина: уголки губ Акутагавы приподнимаются, а лицо расслабляется. Неуверенно, будто Акутагава встаёт на тонкий лёд, но всё-таки он улыбается. И Чуе ещё больше хочется расхохотаться. Просто так. Раздражённый узел в груди немного ослабляется.              По крайней мере, ему удалось сделать то, что Дазаю не под силу — заставить Акутагаву улыбнуться.              — Мне нравится инжир, — вдруг говорит Акутагава.              И Чуя действительно хохочет.              Весь план катится к чертям, когда группировка, с которой они должны были провести переговоры и перетянуть на свою сторону, оказывается лишь прикрытием для вражеской организации из Токио, желающей захватить йокогамский порт, чтобы взять контроль над поставками с материка.              Они только чудом выбираются оттуда живыми. Хуже всего, что они, Акутагава и Чуя, двое сильнейших эсперов мафии, с трудом отбились, будто слабые школьники. Акутагава ранен и совсем неуверенно шагает, держась за простреленное плечо. Чуя цокает языком и приказывает водителю ехать к нему домой, потому что от врачебной помощи Акутагава категорически отказывается.              — Что за упрямый ребёнок, — шипит Чуя, помогая шагнуть в квартиру.              — Не люблю врачей.              — Проще сказать, что ты любишь, — бросает Чуя, усаживая Акутагаву на диван, а сам уходя в ванную за аптечкой.              Вернувшись, он критически окидывает Акутагаву взглядом, качает головой и вздыхает. Не нужно было слушать его, стоило отвезти в больницу и отдать в руки профессионалам. У Чуи есть опыт в обрабатывании ран, он даже умеет штопать разорванное тело, но Акутагава слишком хилый, чтобы выдержать то, что обычно с собой творит Чуя, если его ранят. Он тоже терпеть не может больницы.              — Ладно, раздевайся, — приказывает он.              Акутагава поднимает голову, и Чуя закатывает глаза.              — Я не смогу ничего сделать, пока не увижу, насколько всё серьёзно.              Чёрный плащ исчезает первым. Расёмон недовольно клубится под ногами, и Чуя только хмыкает. Он терпеливо ждёт, когда Акутагава избавится от рубашки, промокшей от крови, и заставляет сесть к себе спиной, опускаясь рядом с ним на диван и ставя аптечку на колени.              — Навылет прошла, тебе повезло, — он трогает края раны, не обращает внимание на болезненное шипение, и протирает кожу от крови. — Предложение о больнице всё ещё актуально.              — Нет, — коротко говорит Акутагава.              — Как я и думал. На, — Чуя суёт ему в руки бутылку с джином. Виски закончился, но и это сойдёт. — Глотни немного.              Акутагава медлит всего мгновение, а после наконец слушается. Вновь кашляет, но делает ещё несколько глотков.              — Какая-то пуля, — цедит он сквозь зубы. — Чёртова пуля.              Чуя не комментирует. Он знает, что Расёмон не только отличная в атаках способность, она ещё и защищает своего носителя. Акутагаве просто не хватило реакции, слишком большая свалка была, чтобы отследить все выстрелы. Чуе немногим лучше — в первую очередь, в произошедшем виноват он. Акутагава был под его командованием, и Чуя был обязан его защищать. А теперь сидит и штопает его.              От того, как иголка протыкает кожу, Акутагава вздрагивает и шипит. Чуя успокаивающе ведёт пальцами вдоль позвоночника и мимоходом думает, что Акутагава очень худой. Кости выпирают, грозя прорвать бледную тонкую кожу, и в этом нет ничего привлекательного, но почему-то захватывает своей странностью и несуразностью.              — Готово, — Чуя забирает бутылку из чужих рук, тоже делает несколько глотков и выдыхает, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. — Но я всё равно настаиваю на том, чтобы ты заглянул в больницу. Ты вообще ешь? — без перехода спрашивает он, приоткрывая один глаз. — Выглядишь так, что по тебе скелет человека можно изучать.              В ответ Акутагава что-то неразборчиво бормочет, недовольно хмурясь. Чуя хмыкает и снова закрывает глаза, думая, что завтра с утра, когда он придёт на ковёр к боссу, его точно не погладят по головке. Это его ошибка, что они попали в ловушку. Он не все просчитал, он не смог защитить, он провалился. Ладони сжимаются в кулаки, но выпустить изо рта раздражённый выдох он не успевает, внезапно чувствуя на губах влажное прикосновение.              Распахнув глаза, он видит, что Акутагава совсем рядом. Ещё более бледный, чем обычно, почти нависает над ним, тяжело упираясь одной рукой в диван. А в глазах читается что-то невразумительное, но просящее.              — Акутагава…              — Чуя-сан, — его сразу перебивают, придвигаясь ещё ближе. — Пожалуйста.              Акутагава целует его ещё раз, чуть более уверенно, но неумело, слишком влажно тычется губами и пытается проникнуть в рот языком. Он похож на спятившего старшеклассника, который внезапно пришёл к учителю с признанием.              — Акутагава, — Чуя отстраняет его от себя мягко, но решительно. — Не стоит. Я не тот, с кем тебе следует это делать.              Он чувствует себя слишком глупо и немного растерянно, как тот самый учитель, которому неожиданно признался ученик. В этом слишком много неправильного и абсурдного, чтобы что-то попытаться объяснить.              — Вы сказали, что я могу вами восхищаться, — Акутагава смотрит прямо и не шевелится.              — А ещё я сказал, что это была шутка.              Чуя вздыхает, выпрямляется и трёт переносицу. Он понимает, почему Акутагава это делает. Но понимает ли сам Акутагава?              — Я не Дазай, — наконец говорит он.              — Я знаю.              — Я дам тебе свою рубашку, твоя вся в крови, — Чуя поднимается на ноги, но его хватают за руку и сжимают запястье. — Акутагава, — в голосе у него предупреждение, но Акутагава не отпускает.              — Я знаю, что вы не Дазай. Именно поэтому я этого хочу.              Чуя смотрит на него сверху вниз, разглядывая тупое отчаяние на лице, напускную уверенность, и злится. Потому что Дазай не заслужил, не заслужил, не заслужил ничего из этого: ни искреннюю влюблённость, ни желание выдворить его из головы как угодно, ни одного волоса с головы Акутагавы.              — Ты пожалеешь об этом.              — Не пожалею, — упрямо отвечает Акутагава.              — Я схожу за рубашкой и вызову тебе такси.              Его попытку уйти снова останавливают. Несмотря на ранение, Акутагава довольно проворный. А ещё он пользуется Расёмоном и обвивает чёрной лентой его лодыжку. Чуя ловит себя на нервозности. Не потому что боится не справиться с Акутагавой и его способностью, а потому что он понятия не имеет, что ему сейчас делать.              — Чуя-сан, пожалуйста, — повторяет Акутагава. — Мне это правда нужно. И я не знаю другого способа. И никого другого, кто сможет помочь, тоже не знаю.              Акутагава просит, и это, наверное, немного гладит самолюбие, потому что обычно он ничего не просит и даже почти не разговаривает. Чуя проводит языком по губам и знает, что пожалеет сам, но всё равно склоняется к Акутагаве, заводит за ухо прядь его волос и, давая себе ещё секунду на раздумье, целует сам. Поверхностно и легко, просто согревая дыханием губы. Акутагава тут же вцепляется в его плечи и шумно выдыхает в рот. Этого хватает, чтобы Чуя вновь легонько его отстранил.              — Ты ранен. Поэтому не сегодня.              — А когда? — Акутагава и правда, словно ребёнок, который хочет убедиться, что ему действительно купят требуемую на Рождество игрушку.              — Тебе пора домой, — вместо ответа говорит Чуя и на этот раз действительно уходит за рубашкой.              Когда он наконец остаётся один, то набирает полную ванну и погружается под воду с головой. Он лежит так до тех пор, пока в лёгких совсем не остаётся кислорода, но одно слово продолжает биться в голове, вытесняя все остальные.              Это неправильно. Неправильно. Неправильно.              Чуя выныривает и жадно глотает воздух, утыкаясь лицом в раскрытые ладони, мучаясь от невозможности принять верное решение. Акутагава ему нравится, но не в том смысле. У Чуи нет предубеждений по поводу сексуальных предпочтений, он не считает, что ложиться в постель можно только по большой любви. У него и не было этой любви никогда, а секс был.              Но сбивать Акутагаву с правильного хоть в чём-то пути не хочется.              Они и без того отданы мафии и теневой жизни города. Они убивают и калечат. И даже не испытывают по этому поводу мук совести. Это работа, не более. Но даже у Акутагавы должно быть что-то светлое, правильное, заставляющее его чувствовать в себе те остатки человечности — роскоши, которую ни за какие деньги не купишь. Даже если это влюблённость в Дазая. Но влюблённость чистая и искренняя. И у Чуи нет никаких прав отбирать её, заменять собой, даже если хочет сам Акутагава. Тому едва исполнилось семнадцать, и он просто устал от выворачивающих его наизнанку чувств, которым невозможно найти применение, потому что их объект уже как год считается бесследно пропавшим.              — Чуя-кун, — Мори смотрит на него поверх сплетённых пальцев, — похвально, что ты берёшь всю ответственность за этот инцидент на себя. Но это не отменяет того, что Акутагава-кун ранен.              — Ранить могли и меня. Слишком много противников и плохая видимость.              — Но тебя не ранили, — Мори выразительно приподнимает уголки губ. Это не улыбка, потому что взгляд у него остаётся таким же холодным.              — Случайность.              Чуя стоит перед столом Мори и держит руки за спиной, потому что ощутимо нервничает. Он откровенно выгораживает Акутагаву, и знает, что Мори понимает это. Но упрямо стоит на своём.              — Такие вещи называют не случайностью, а закономерностью, когда подготовка слишком слабая, чтобы оказать должный отпор.              Чуе хватает несколько секунд, чтобы осознать. Проваленная миссия с самого начала предполагалась быть таковой. Это не план кого-то из токийских группировок, это урок от Мори, чтобы Чуя понял, что недостаточно хорошо справляется. Акутагава лишь инструмент для порки, не более.              Открыв рот, Чуя тут же его захлопывает. В его взгляде мелькает недовольство собой, ситуацией и даже Мори. Он не какой-то мальчишка, которого можно просто отхлестать ремнём из-за того, что он принёс из школы «неуд». Он сильнейший эспер в организации, несмотря на сложности с Порчей. Самолюбие унизительно страдает и обиженно сворачивается, отдаваясь неприятной горечью во рту.              Мори коротко посмеивается, глядя на него. Поднимается и, обойдя стол, становится рядом с Чуей, сокращая расстояние между ними до минимума:              — Я не в том положении, чтобы разбрасываться ценными кадрами. Но и не могу спускать с рук то, что ты слишком мягок с подчинёнными. Ты лучше всех знаешь, что бывает, когда ослабляешь бдительность и позволяешь эмоциям взять верх, — Мори мимолётно касается его живота — того места, куда однажды вонзился отравленный нож. — Не совершай одну и ту же ошибку дважды.              — Не пытайтесь сделать из меня второго Дазая, — Чуя вскидывает подбородок, прищуриваясь. Он всегда обходителен и предельно вежлив с Мори, но в этот раз нервы натянуты до предела, и самоконтроль сдаёт позиции.              Мори улыбается — в этот раз по-другому и по-настоящему: с опасным блеском в глазах, повторяя:              — Не совершай одну и ту же ошибку дважды. Дазай предал меня.              — Но вы навязываете мне его методы.              — Это не его методы, Чуя-кун, — теперь Мори смотрит почти по-отечески покровительственно, с лёгкой насмешкой. — Это методы, чтобы никто не всадил нож в спину.              — Но Дазай предал. Чем это отличается от ножа в спину?              — Именно поэтому, Чуя-кун, я и призываю тебя к осторожности. Не пытайся выгородить подчинённых, признавай их ошибки и слабости, а потом борись с ними. А если не получается, то избавляйся от тех, кто тянет тебя на дно.              Мори отпускает его, и Чуя бредёт к себе в кабинет. Он долго курит, смотря в одну точку, и шум города за окном только помогает сосредоточиться. В голове раз за разом звучат слова Мори, и Чуя с каждой минутой понимает, что ему нужно сделать. Ему это не нравится, но Мори прав.              Вечером следующего дня Акутагава приходит к нему ровно в обозначенное время. Чуя встречает его бутылкой вина и заказанным из ресторана ужином.              — Я подумал, что тебя следует хорошенько покормить.              — Как будто на убой, — мрачно говорит Акутагава, но за стол садится.              — Посмотрите-ка, ты научился шутить.              Чуя разливает по бокалам вино и следит за тем, чтобы ни его рука, ни его голос не дрогнули. Он всё решил и отступить можно, но не нужно. На самом деле, они оба знают, зачем Акутагава тут, но Чуя не любит с места в карьер. Ему проще, когда соблюдены все приличия и есть какая-то прелюдия. Акутагава просто ждёт, не выпивает и бокала вина и заметно нервничает, постоянно теребя манжету рубашки. Чуя чувствует себя в сюрреалистическом сне, до конца не веря, что действительно сделает это.              Но манит Акутагаву к себе, усаживает на своих коленях и целует. В этот раз по-настоящему, глубоко и по-взрослому, сразу вторгаясь в его рот языком и придерживая за затылок. Он чувствует, как по телу Акутагавы проходит дрожь, и следует за ней, ведя ладонью по позвоночнику вниз, останавливаясь только на пояснице.              — Ты можешь отказаться, — Чуя отрывается от него и смотрит в слегка порозовевшее лицо. Видеть румянец у Акутагавы странно, но приятно.              — Но я не хочу, — тот качает головой и сам обхватывает ладонями за щёки, чтобы вновь прильнуть к губам. Чуя поддаётся, но не затягивает. Подхватывает Акутагаву под бёдра, и тот такой лёгкий, что даже способность не надо применять.              — Тебе точно надо больше есть, — комментирует он, укладывая его на кровать и нависая сверху.              Волосы Акутагавы ярко контрастируют с белизной постели, а кожа почти сливается с ней. Чуя неторопливо раздевает его, стараясь не зацепить раненое плечо, а после снимает одежду и с себя. В том, что у Акутагавы совершенно нет опыта, он не сомневается. Это видно по тому, как он скованно себя ведёт, вжимается затылком в подушку и лежит так, словно окаменел.              — Расслабься, — советует ему Чуя, проводя рукой по узкой грудной клетке и впалому животу. Акутагава невольно втягивает его ещё сильнее, а Чуя, не обращая внимание, обводит косточки внизу живота пальцами. И снова наклоняется, чтобы поцеловать, отвлечь немного, заставить выдохнуть свободнее.              Он скользит руками по всему телу, мысленно удивляясь, как Акутагава ещё не переломился с такой худобой, гладит, внимательно ловит реакции и трогает там, где реакция ярче. Акутагава дышит громче, вцепляется то в плечи Чуи, то в простынь под собой, но послушно разводит колени, когда Чуя несильно давит на внутреннюю сторону бёдер.              Чуя растягивает его медленно, продолжая целовать и вслушиваться в дыхание. Он слегка сгибает пальцы, плотно обхваченные тугими мышцами, и Акутагава стонет с задушенным удивлением, шире распахивая глаза. Чуя негромко усмехается и трогает ещё несколько раз, пока Акутагава, хватаясь за углы подушки, выгибается, судорожно облизывая губы и окончательно срываясь с ровного дыхания.              — Удивительное зрелище, — шепчет Чуя ему на ухо. — Я и не ожидал, — он говорит искренне, потому что всегда приятно обладать чем-то эксклюзивным. Даже если это зрелище распалённого и возбуждённого Акутагавы. Чуя ловит себя на эгоистичном удовлетворении, упиваясь тем, что больше такого Акутагаву никто не видел. В любой другой раз он бы одёрнул себя, но сейчас уже поздно: он в одной кровати с ним и собирается его трахнуть. Назад дороги нет, поздно строить из себя благочестивого мальчика, лишённого человеческих пороков.              Он толкается в подготовленное тело, но лицо Акутагавы всё равно слегка кривится. Закусывая нижнюю губу, он дышит через нос, пока Чуя останавливается, чтобы позволить привыкнуть.              — Всё… нормально, — хрипит Акутагава.              Чуя проводит большим пальцем по его губам, слегка давит так, чтобы зубы перестали в них впиваться, а потом слизывает с них выступившие капельки крови.              — Я говорил, что ты пожалеешь.              — Я не жалею, — Акутагава кладёт руки ему на плечи и тянет на себя, вжимаясь всем телом и сам дёргая бёдрами. — Я не жалею. Пожалуйста, Чуя-сан.              К низу живота Чуи прижимается возбуждённый член, оставляя на коже влажный след от смазки, выступившей на головке. Чуя просовывает руку между их телами и обхватывает его, начиная двигать по нему ладонью в такт собственным толчкам. Акутагава восхитительно узкий, а ещё он негромко и хрипло стонет прямо на ухо, не позволяет сильно отстраниться, и в голове Чуи в один момент становится восхитительно пусто, когда он продолжает двигаться до полного отупления сознания с одной единственной целью.              Акутагаву выгибает, когда он кончает. Чуя пережидает этот момент, толкается ещё пару раз и сам проваливается в сиюминутное, но слишком жаркое удовольствие. Он упирается лбом в худое плечо и даёт себе ещё несколько секунд перед тем, как перестать вдавливать Акутагаву в кровать и скатиться с него на другую половину.              — Я не жалею, — повторяет Акутагава, приподнимаясь на локтях.              Чуя усмехается, глядя на него. Взъерошенный, всё ещё раскрасневшийся, с блестящими глазами. Такого Акутагаву он точно никогда не ожидал перед собой увидеть.              — Я рад, — он слабо улыбается и шарит по тумбочке в поисках сигарет. Те находятся на самом краю. Чуя щёлкает зажигалкой и кивает в сторону шкафа: — Полотенце на нижней полке.              — Спасибо, — Акутагава кивает, делает пару неуверенных шагов, и Чуе нестерпимо хочется ему помочь.              Проводить в ванную, может быть, самому помыть. Или что там делают влюблённые парочки после первого секса? Чуя не в курсе, он не влюблялся. Но его грызёт чувство вины, которое он давит сигаретным дымом и словами Мори, сказанными накануне.              — Чуя-сан, — Акутагава оборачивается возле двери, прижимая к себе полотенце. Он действительно очень худой, отвлечённо думает Чуя и невольно прикидывает, насколько уместно будет следить за его рационом питания. — Я могу потом прийти ещё?              Чуя никогда не влюблялся. Но Акутагава — влюблён. Не в него, в Дазая. И это слабость. А слабости подчинённых надо признавать. От слабостей подчинённых надо избавляться, чтобы не избавляться от самих подчинённых.              Избавляться от Акутагавы Чуя не готов, поэтому он медленно выдыхает дым, расслабленно откидываясь на подушку:              — Сколько хочешь.              Лицо Акутагавы на мгновение светлеет, и Чуя получает от него уже вторую улыбку.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.