В этот раз я независима, мусор

Кажется, быть примерной девочкой никогда не было в моде. Хорошей девочкой из хорошей семьи. Бедной сироткой, воспитываемой немного слащавой бабушкой, амбициозной тетей, трудолюбивым братом. Эта маленькая, идеальная семья, в которой не было места ссорам и скандалам. Хорошая девочка из хорошей семьи была примерной ученицей с идеальной успеваемостью. Она осуждающе смотрела на двоечников и прогульщиков, однако что-либо говорить не решалась. Каждый человек портит свою жизнь самостоятельно. Хорошая девочка мечтала стать педагогом, учить первоклассников письму и счету, смотреть на милых детишек, которые через пару лет познают подростковый кризис на своей шкуре. Юная героиня романа для домохозяек. Я была этой хорошей девочкой. Родители погибли, когда мне было четыре. Несчастный случай, в них врезался пьяный водитель. Я тогда гостила у бабушки, в итоге с ней и осталась. Ее я любила всем сердцем. Пенсионерка была добродушной и искренней, буквально стереотипом бабушки. Людмила Анатольевна была довольно несчастной женщиной. Она рассказывала, что ненавидела пьяниц и гуляк, поэтому ее муж, мой дедушка, был обычным бухгалтером, живущим своей работой. В этом браке, что не удивительно, не было любви. Дети у нее появились поздно, да и разница между ними была десять лет. Она тяжело переживала смерть сына. Бабушка никогда не говорила о моей матери, отчего я думала, что она ее недолюбливала. Папу же она любила, а потом эта любовь перешла и к единственной внучке. Когда мне было пять или шесть, к нам переехали тетя Инна с ее сыном Вадимом. Я уже и не помню причин. Тетя Инна была суровой женщиной. В детстве, да и подростком, я ее ненавидела. Железная леди, с манией контролировать любой мой шаг. Она следила за мной в соц.сетях, читала мои переписки, знакомилась со всеми моими подругами, запирала дома по разным причинам, проверяла успеваемость в школе. До ее появления я была изнеженной принцессой. И родители, и бабушка потакали всем моим капризам. С тетей Инной такого не было. Десять лет я жила в крепкой хватке этой женщины и мечтала сбежать. Я думала, что она меня ненавидела. Жаловаться бабушке было совестно. Она была ранимой и впечатлительной женщиной, я старалась никогда ее не расстраивать. Тетя Инна же не была такой понимающей. Она целыми днями только и делала, что жаловалась на бывшего мужа, сына, меня, пациентов и все человечество в целом. Наверное, единственным, кому я могла бессовестно плакаться был двоюродный брат. Вадимка так же контролировался своей матерью и мечтал сбежать куда подальше. Разница между нами была семь лет, хотя это никогда не было проблемой. Вадим был общительной личностью, которая могла найти общий язык и со слепоглухонемым. Совместные подколки, ночные разговоры с сигаретой, зажатой между его пальцев, страх, что тетя Инна сейчас проснется и не поздоровится обоим. Он был скорее не братом, а другом. Разговоры всегда были немного бредовыми, искренними и одинокими. Это было странно. — Хочу расстаться со своей девушкой. — говорил он, не смотря на меня. Мы никогда особо не смотрели друг на друга. Он из-за никотина, которым травил свои легкие, я из-за робости, которая стала следствием тетиного воспитания. — Полина? — спросила я, припоминая, как зовут его подружку. Вадимка был ветренным, да и безмозглым в какой-то степени. А еще бессовестным. — С этой чокнутой я надеюсь больше никогда не видеться. Бешеная девчонка. — ни я, ни он никогда не матерились. Боялись однажды сказать что-то подобное при тете Инне. — Я про Надю. Хорошая девочка. Добрая. — В тихом омуте самые коварные черти. — улыбаюсь. — Вот ты. Не скажешь, что Альфонс с тягой к самобичеванию, плачется в жилетку маленькой хрупкой сестре. Я, если ты забыл, «неблагодарная пятнадцатилетка, вся в дуру-мать.» — цитирую тетю Инну, все же косясь на дверь. В темноте, конечно, ничего не увижу, но все же. — Кто кому еще плачется, Лиска. — называл он меня только так. Не знаю уж, чем ему не угодило мое имя. Догадываюсь конечно. Алис довольно много, хотелось выделять почти друга от остальной толпы. — А если серьезно, то не морочь голову. — наматываю темно-рыжую прядь на палец. Насколько помню, цвет называется темно-медным. Своими волосами я гордилась, хоть иногда и жалела, что отращиваю. — Если она тебе нравится, то зачем расходиться? Остепенился бы уже. Хорошая девочка! А ты у нас зло во плоти? Ты тоже хороший, братишка. Если бы тебе она не нравилась, ты бы не рассуждал. Бежал бы, как можно дальше. Ко мне плакаться. — в конце понимаю, что улыбаюсь. Хотела бы я увидеть его новую пассию. — С чего ты взяла, что я влюбился? — он поворачивается, чем сильно меня удивляет. Садится на подоконник и упирается взглядом в стенку. — А я так не говорила. — показываю язык, надеясь, что он заметит это боковым зрением. Судя по смешку, все же увидел. — Но подразумевала. — Не спорю. — несколько минут в комнате царит молчание, но оно не кажется неуютным. Здесь, в нашем маленьком мирке, неуловимо пахло табаком и специями. Этот запах ассоциировался у меня с чем-то домашним. Это было… забавно. Тогда я не знала, что Вадим и вправду задумается над моими словами. — Кстати, посмотрела то аниме? — брат любил перескакивать с одной темы на другую, что уже не вызывало дискомфорта. — Про мафию, репетитора и школьников? — притягиваю замерзшие ноги к себе, приобнимая. Стулья в доме сильно скрипели, поэтому моя трусливая тушка сидела на полу, прислонившись к стене. — Белиберда. — На чем остановилась? — Реборн бьет детей и женщин… детей. — какую бы гадость не подкинул мне Вадимка, я смотрела до конца. Аниме осуждалось тетей Инной наравне с сигаретами и алкоголем, хотя она сама и курила, и пила. В нашей квартире целыми днями были включены советские фильмы и мультики, любимые женщинами нашего дома. Для меня это казалось очень скучным. Брат развлекал меня, тайком принося иностранные книги, скачивая на старый телефон разные американские мультфильмы и японские аниме. Последнее мне досталось после просмотра Аватара. Вадим аргументировал это тем, что мне «понравится, отвечаю». Это было довольно страшно, потому что если бы тетя Инна узнала, что я смотрю «китайскую белиберду», досталось бы нам обоим. Я рискнула, и мне понравилось. Сначала мне давали Покемонов, Дигимонов, Чара хранителей, Мелодию русалки, Шаман кинга, шедевры Миядзаки. Потом, со временем, все это перешло к Хвосту феи, Темному дворецкому, Атаке титанов, Геройской академии, Токийскому гулю. Иногда попадались гаремники, как для девушек, так и для парней. Однако что угодно было лучше тридцатого круга Маугли. И вот, мне попался Репетитор-киллер Реборн. Знатный бред. Но было хотя бы смешно. Иногда интересно. Те же Аркобалено были занятными ребятами. Вообще, персонажи были интересными. Конечно, тот же Ламбо, Леви-а-тан, Луссурия очень даже бесили, но может я просто не люблю букву «Л»? — Досмотри, потом загружу тебе мангу, а потом можно и дополнений до кучи. — Вадим снова поворачивается к окну. — Тебе так понравилось? — это даже странно. Мне казалось, это довольно средненькое аниме. Зеваю, укладывая голову поверх коленей. Время уже перевалило за три, хорошо хоть каникулы. А вот Вадимке завтра, то есть уже сегодня, к первой паре. Жалеть не буду, сам засиделся. — Иди спать. Уже большая, не унесу. Может посмотришь диеты какие-нибудь? — И что в тебе девушки видят? Грубиян. — но он прав, поэтому потихоньку поднимаюсь. Брат тихо смеется. — Очаровательный, умный, веселый грубиян. — Скромность забыл. — я тоже улыбаюсь. — И скромный. — добавляет Вадим. — Скромность ты до рождения на выдаче забыл. — брат, дергаясь, поворачивается. Его взгляд возмущенный и обиженный. С ним было сложно. Он мог пропустить мимо ушей довольно жестокие слова и обижался на какую-нибудь мелочь. — На правду не обижаются, братишка. — поворачиваюсь на пятках и ухожу в нашу с бабушкой комнату. Такие ночи были очень приятны. Тогда жизнь казалась невероятно длинной, тихой, полной обыденности и скуки. Спустя полгода, когда мне исполнилось шестнадцать, бабушку положили в больницу в соседнем городе. Проблемы с сердцем, нередкие для старых людей. Мы с тетей знатно разругались из-за моего выбора профессии и желания переехать в общежитие. Учитель в ее глазах был неблагодарным делом. Для меня же это было мечтой. Мечтой долгоживущей, лелеемой еще с первого класса, когда я восхищалась своей классной руководительницей. После скандала я решила сбежать к бабушке. Кто же знал, что я до нее так и не доберусь? *** Первым, что я увидела, было вечернее небо. Похоже, солнце садилось, окрашивая небосвод нежно розовым светом. Объемные облака плыли над головой, подгоняемые теплым ветром. Наступали сумерки. Тяжело вдыхаю воняющий грязью и гнилью воздух и тут же хмурюсь. Ощупываю ладонью поверхность, на которой лежу, и понимаю что щупаю что-то липкое. — Фу! — резко сажусь и тут же падаю обратно. Тело неожиданно пронзает болью. Еще раз глубоко вздыхаю, но уже через рот, понимая, что дышать через нос — издевательство над бедной мной. Пытаюсь перевернуться, но получается не сразу. Сначала неловко отталкиваюсь руками, но они соскальзывают. Кривлюсь в отвращении. Мерзость. Еле как перекатываюсь на живот. Запах бьет, кажется, по моей психике. Упираюсь ладонями в, как оказалось, гору отходов и встаю на четвереньки. Отталкиваюсь руками и наконец сажусь. Оглядываюсь вокруг. Грязный, мрачный переулок. Вопросов к нему нет. Это обычный переулок как ни посмотри. А вот к самой себе вопросов без ответа было много. Куда меня отбросило? Очень болит живот. Приподнимаю футболку и вижу кровоподтек багрово-красного цвета. Знатно я ударилась. А может и не я. Кое-что не дает мне покоя. Это, конечно, смешно, но где грудь? В школе я была последней, у кого начали виднеться женские очертания. Пусть тогда это было неважно, но когда одноклассницы с волнением говорили о миленьких маечках для девочек, которые они носят, я с непониманием глядела на свою равнину. Сейчас я смотрела именно на нее. Прикладываю ладошки в плоскости, не чувствуя даже молочных желез. Ч-что? Ладони тоже маленькие, хоть и мозолистые. Ощупываю лицо, но понять ничего не получается. Волосы намного короче, чем у меня были. Почти под мальчика. Ужас! Вздрагиваю. Я ведь девочка, да? Девочка, это радует. Только вот это точно не я. Медленно встаю из-за боли во всем теле. На улице жарко, даже слишком. Дышать практически нечем. Передвигаюсь ближе к стене переулка, прислоняясь к ней спиной. Прохладно. Хорошо. Хотя дышать все равно трудновато из-за этого пекла, но гораздо лучше. Снова поднимаю глаза к небу и хмурюсь. Что случилось? Я бы списала это на сон, хотя последний видела в классе пятом, но его реалистичность пугает. Что все это значит? В любом случае, оставаться здесь не вариант. Кто знает, что может случиться с (возможно) милой девочкой на улице? Ничего хорошего. Нужно идти домой. Где она живет? Хммм. Может просто бесцельно идти, а ноги сами куда-нибудь да приведут? Делать то нечего. Отдираю себя от прохладной стены. Мне все еще жарко. Еле волочу ноги, жара и боль в этом теле явно мешают. Дохожу до поворота и снова наваливаюсь на стену. Что за невезение? Можно было закинуть меня в нормальное тело? Слышишь, Бог, Дьявол или кто ты там вообще? Выглядываю из-за угла. На улице немноголюдно. Пустынный, серый город. Это странно. Надеюсь, это хотя бы мой мир. Было бы ужасно проснуться в каком-нибудь постапокалипсисе. Буду идти вдоль стены, иначе ноги перестанут держать. Выхожу, понимая, что слышу свое сердце. Я никогда не была смелой. А может и была, кто знает? Точно не я. У меня плохо с пониманием психологии. Конечно, тетин характер научил меня чувствовать чужое настроение, но я никогда особо не использовала этот навык. Когда на меня кричат, я начинаю хамить и огрызаться, что всегда бесило тетю. Мне же кажется, что я оправдываюсь. Это ведь нормально — оправдываться? Хотя теперь какое дело? — Бросаешь школу? — тетя Инна говорит спокойно и холодно, не повышая голоса. Это было не похоже на нее. — Но я не бросаю школу. — хмурюсь. Почему ее это так задело? — Я заканчиваю 9 класс и иду учиться дальше. Учитель — тоже профессия. — Все равно, что чернорабочий. — она даже не смотрит на меня, мешая ложкой чай. Я слышу это не впервые, она всегда так говорит. Ненавижу ее уверенность в собственной правоте. — Я так не думаю. — смотрю куда-то под стол. Если она сейчас посмотрит мне в глаза, я не выдержу. Я не знаю, как именно не выдержу. Может расплачусь, а может убегу. — Ты никогда не думаешь. — стук замолкает. Тетя дует на чай, делая глоток. Бесит. Она уверена, что я сделаю так, как она хочет. Права ли она? Может, месяц назад я бы быстро сдалась, но не сейчас. Бабушке стало плохо, но ее родной дочери плевать. Еще месяц назад я могла списать поведение тети на своеобразную заботу, но сейчас я понимаю, что эта женщина - настоящая эгоистка. Ей плевать на родных и близких, пока это не причиняет ей дискомфорта. Она помыкает мной и Вадимом только из-за желания потешить свое непомерное эго. Может даже, что она переехала к бабушке только чтобы жить на ее деньги. — Зато Вы думаете даже когда не надо. — говорю я, с силой сжимая зубы. Я зла. Эта женщина держит меня за собаку, которую можно выдрессировать. — Не хами. — тетя поворачивается на меня. Она раздражена, но не больше, чем обычно. Иногда казалось, что ее раздражает все. — Я еще ничего не сказала. — А я сказала закрыть рот. — женщина скрестила руки на груди, недовольно щелкая языком. Я напротив, вытянула руки по бокам, будто солдатик. — Я что, похожа на собаку, что Вы решили приказывать мне? — шумно дышу, едва сдерживая эмоции. Я ужасно зла. — Опять дерзишь. Вся в мать. Что одна наглая хабалка, что другая. — она всегда сравнивает меня с матерью, если я ее злю. Сейчас эти слова все равно, что вода, которую брызнули в горячее масло. — Я вижу перед собой только одну «наглую хабалку». — Смотрю, кто-то осмелел. — тетя встает, смотря мне прямо в глаза. — Ты должна быть благодарна за все, что я для тебя сделала. Ты сыта, одета, у тебя есть крыша над головой и хорошее образование. Что тебе еще надо, маленькая эгоистка? — Я не выдерживаю. — Нормального отношения, свободы, хоть немного уважения?! — почти кричу я, чувствуя, что внутренняя струна, которую долгое время дергали, тянули и крутили, порвалась. — Свободы? Мелкая дрянь! Точная копия своей распутной мамаши. Лишь бы гулять да шляться. Да что уж там! Твой папаша не лучше. Неблагодарный шкет! Всегда думал только о себе. — А Вы лучше? — говорю я, гадко улыбаясь. — Только и можете, что терроризировать детей и жить за счет пенсионерки. Где же Ваша благодарность и благородство? Паразитка и лицемерка. Вы просто… Мои слова прерывает звонкая пощечина. Больно. Я не выдерживаю. — Куда собралась?! — голос звучит прямо надо мной. Я отшатываюсь и падаю на пятую точку. Поднимаю голову. Надо мной возвышается высокая черноволосая черноглазая женщина в ярком платье. Проститутка. Почему я так решила? Не знаю, но я в этом уверена. Эта женщина продает свое тело. Мерзость. Женщина щелкает языком, наклоняется, подхватив меня подмышки и ставит на ноги. Проститутка сжимает мое предплечье, а я шиплю. Похоже, на нем тоже синяк. Но женщина не замечает этого, буквально таща меня куда-то. — Отпусти, Puttana*! — пытаюсь вырваться, но женщина тянет меня дальше, нагло игнорируя. — Cagna*, не трогай меня! — Заткнись, иначе выпорю. — недостаточно угрожающе бросает она. Зачем она меня куда-то ведет? Сердце бьется от страха, но ноги не хотят убегать. Сил нет. Женщина быстро ведет меня через улицу, все еще сжимая предплечье. Fica*! Больно же! Упрямо поджимаю губы, сдерживая слезы то ли обиды, то ли боли, то ли страха. Мы внезапно останавливаемся у потрепанной двери. Над ней приколочена не менее потрепанная вывеска. Fa mac a Sen ra Alleg o*. Было понятно, что не хватает нескольких букв. — Лия, следи за своим bastardo*. — меня толкают внутрь, проститутка заходит следом, громко хлопая дверью. По виду помещение походит на склад. Везде лежат ящики, закрывая большую часть лавки. Мне по крайней мере кажется, что это лавка. — Fottiti*, Клара. — за ящиками прозвучал женский голос, хриплый, как у моей бабушки в последние полгода. — Не ringraziare*, Аллегро. — дверь за женщиной вновь громко захлопнулась, отчего я поморщилась. Из-за коробок, вытирая руки об потемневший передник, вышла еще одна черноволосая женщина, но уже с притягательными алыми глазами. Она намного красивее той проститутки, что почему-то радует. — Селесте, ragazza stupida*, что ты опять натворила? — глаза этой женщины холодные, расчетливые, ужасно колючие. Такие же, как у тети. Я ненавижу эти глаза. — Не твое дело. — не свожу глаз с этой женщины. Она выглядит знакомо. — Не говори так с матерью. — так значит она моя новая мама? Занятно. Женщина хмурится, подходит ближе и присаживается на корточки. Она берет мою руку, сжимает, касается губами кончиков пальцев. Я замираю, не зная, как реагировать. — Больше не убегай. — она не говорит «прости», но мне кажется, ее слова несут такой смысл. — Опять подралась? — неопределенно дергаю плечами, не зная, что отвечать. Я ничего не знаю. — Моя teppista*. — она отпускает мою руку, обхватывает голову ладонями, прижимает свой лоб к моему. — Ты горишь. — говорит она обеспокоенно, отходя. Я растерянно открываю рот, не понимая происходящего. Мне казалось, эта женщина похожа на мою тетю, но похоже ошиблась. Может, она любит свою дочь? Мне было бы стыдно, но я понимаю, что девочка скорее всего мертва. Жар в теле да синяки о многом говорили. Может, я тоже умерла, а она попала в мое тело? Хотелось бы верить. Но сейчас это не так важно. — Селесте, не стой come una pietra*. — я понимаю слова через раз, но общий смысл улавливаю. Иду на голос, заворачивая в какую-то комнату. Она маленькая, будто чулан. У противоположной стены стоит потрепанная кровать, а рядом с дверью находится тумбочка. Мама (смешно, почему я так быстро свыклась с этой мыслью?) стоит около нее. Я не успеваю посмотреть, что там находится, потому как она поворачивается на меня. — Оно должно скоро прижиться. — вздыхает мама. Я не совсем понимаю, о чем она говорит. — Будет плохо, если это fiamma dell'ira*. Это должно помочь. — она протягивает мне стакан с прозрачной жидкостью, похожей на воду. Но что-то подсказывает мне, что это совсем не вода. Для водки многовато. Да и не думаю, что мама захочет меня спаивать. Это нелогично. Хотя черт ее знает. Вообще, я никогда не пробовала алкоголь. Хотя нет. Пробовала. Еще в дошкольном возрасте глотнула водки, перепутав с водой. Помню только горький вкус и крики тети Инны. Та стопка принадлежала ей. Беру стакан в руки и вздыхаю. Это может быть гадко. Скорее всего, меня собираются пичкать лекарствами. Чем быстрее я это выпью, тем лучше. — Fica*! — гадость. После одного глотка я смело могу сказать, что это самое мерзкое, что я пробовала в жизни. Это явно что-то протухшее, да и пахнет гнилыми овощами. Рвотный рефлекс срабатывает сам. — Бе! — Терпи. Это поможет. — тогда почему смотришь так понимающе? Сама ведь знаешь, что даешь мне какие-то отходы! Но. Но мне правда было плохо. Я уже не ребенок, нужно понимать, что лучше меня сейчас стошнит, чем я сгорю. Задерживаю дыхание, залпом выпивая это нечто. Мерзость. — А теперь спать. — буквально падаю на жесткую кровать, сворачиваясь клубком. Мама подходит ближе, дергает ткань подо мной, отчего приходится приподниматься. Эта ткань оказывается пледом, которым она меня накрывает. — Спасибо. — говорю я, прикрывая глаза. — Dormi bene*, Селесте.