Инкубаториум Киборгвилля

      — Я об этом и так прекрасно знаю! — рассмеялся я, после чего задал свой вопрос. — Ты хочешь рассказать о том, как он изменил твою жизнь?! — я уворачивался от его ударов и пытался контратаковать. — Давай, расскажи мне об этом! Расскажи мне о том, кем ты был до того как попал в Киборгвилль! — сказал я и остановил руками очень мощный удар ногой, направленный мне прямо в голову. — Если уж ты решил выбить из меня всю боль, я хочу узнать о том, какая боль была у тебя!.. о том, что именно твой отец выбивал из тебя!.. и насколько действенно это было в тот период твоей жизни, когда все это случилось! — я, наконец, смог достать до Уилла и не только словами, но и кулаком! Правда удар получился не только слабым, но и совершенно смазанным, и отнял такую смешную крупицу полоски здоровья, которую и за нанесённый урон было стыдно посчитать.       — Хорошо! — усмехнулся отец. — Я расскажу тебе о том, как я начал бухать и шарился по ночам там, где не следовало, чтобы найти то, чего обычные люди не ищут, — сказал он, и в этот момент его боевая стойка сильно изменилась. — Мне было столько же, сколько и тебе. Я был наивным влюблённым сопляком, каковым ты не являешься! И у меня в твоём возрасте не было ни самообладания, ни самосознания! Были лишь эмоции, которые вели меня вперёд, — он хмыкнул и пошёл ко мне на встречу. — Боль… моя боль очень глупая, наивная, обычная! Моя боль — это сценарий третьесортной мелодраматичной чуши, которую раньше крутили по телевещателям, выпущенной специально для тех, кто был вынужден находиться в пределах своих квартир практически круглосуточно! Моя боль обрела форму предательства той девкой, в которую я был слепо и немо влюблён и тем другом, которого я больше никогда не видел, как первую заработанную мной йоту, спущенную на алкашку! — он рассмеялся, — … и понеслось! Хотя, нет… не понеслось… полетело вниз, и за несколько месяцев соплежуйства и саморазрушения я пятками достал до самого дна! — сказал он и как-то настолько горько хмыкнул, что я начал думать о сказанном и искать подтекст в словах отца, — … так что в тот период мою жизнь можно считать очень плохо спланированным спектаклем, который только и держался что на сюжетных дырах, называя их твистами, да на костылях режиссера, которые внезапно возникали из ниоткуда, чтобы поставить меня на ноги, — он усмехнулся еще более горько, чем до этого, после чего подошел вплотную и нанес такой удар, который я не смог просчитать и не смог заблокировать. Его движения стали хаотичными, непонятными, бессистемными и рваными. Сам он, будто бы превратился в другого человека, от которого исходила другая, практически черная энергия, от которой веяло сухим льдом.       — А по подробней немного можно?! Или ты так и будешь ходить вокруг да около?! — спросил я с нескрываемой издевкой в голосе. — Ну предали тебя и что дальше?! — фыркнул я с пренебрежением, пытаясь спровоцировать Уилла на выдачу большего количества информации. Я думал: «Ну, раз ты начал рассказывать, давай, рассказывай! Иначе я в этом не вижу никакого смысла! Иначе все то, что ты сейчас делаешь, автоматически становится лишённым какого бы то ни было смысла!» и эти мысли позволяли мне увереннее, тверже стоять на скользкой грязи, обильно политой кровью тех, кого я убил до появления отца и тех, кого мы раскидали вместе!       — Рассказать о своем упадке я всегда смогу… — ответил отец, — … а вот о том, что мне тогда сказал мой отец… вот об этом, я вряд ли стану говорить когда-нибудь еще, — он подошел поближе и приготовился к удару. — Мой старик, выбивая из меня все дерьмо, сказал мне: «Послушай, сынок… чем больше ты будешь жалеть себя, чем больше ты будешь отрицать боль, чем дольше ты будешь думать о том, что тебя кинули, тем крупнее будет становиться та пропасть, в которую ты ежедневно ныряешь! Ведь пойми, сынок, ты не один раз прыгаешь в бездну, нет! Ты каждый день повторяешь прыжок, и подобно тому, как глубоководники на тренировках, каждый день ты можешь погрузиться глубже в собственную мерзость! И каждый день ты будешь погружаться, касаться стопами дна, а утром продирать глаза с мыслью: «Какое же я дерьмо! Как у меня получилось опуститься так низко?!», чтобы вечером забыться и прыгнуть еще раз и опуститься еще ниже! Это замкнутый круг, который можно разорвать только самосознанием! Только пониманием того, что любая боль чувствуется гораздо сильнее, нежели кто-то когда-то об этом сказал, написал или пропел! Только принятием этой боли и готовностью записать её в себя, в свою жизнь! Ты понимаешь, сынок?!» после чего он ударил меня и это был самый сильный удар, который я когда бы то ни было принимал! И я упал тогда, но был вынужден встать, потому что отец продолжал говорить: «Этот удар ты должен воспринять так, как будто тебя приложил не я, а твоя судьба! Будто бы я — жизнь, и моя цель уложить тебя на лопатки!» тогда он ударил еще раз!