***
Карина стояла, не сводя с него взгляда, прожигая изумрудами. Лучи закатного солнца переливались рябью по ее причудливым, меняющим оттенки по нескольку раз в день волосам. И парень с удивлением отметил, как она изменилась. Теперь перед ним стоит не та резкая и нескладная девчонка, с которой они дурачились в детстве. Больше она не запрыгнет на него со спины. Не крикнет на ухо: «Кто последний, тот лузер!» и не сорвётся с места, а он не бросится за ней вдогонку.***
Радова закусила губу. Возможно, сейчас она откровенно пялилась, разглядывая стоящего перед нею парня, красивого, накаченного и никак не похожего на вечно лохматого непослушного мальчишку, ее несносного друга детства. Ее Митьку. А ещё не могла понять, что сподвигло ее на это признание. Как могли сорваться те три слова, вечно крутящихся на языке? Она так старательно скрывала все метаморфозы, происходящие с ней при виде этого человека. Сердце, заходящееся в бешеном ритме. Глаза, схватываюшие каждое движение его длинных пальцев. Мысли и невоплощённые сюжеты, которые она по много раз в день представляла у себя в голове. Влюбилась в друга, Карина. Своего лучшего друга. Прекрасно понимая, что разрушит их дружбу своими чувствами, без гарантии, что все перерастёт в нечто большее. Но недопонимание между ними росло, а живем, знаете ли, один раз. И Карина произнесла эти три важных слова. Напряжение взлетело до предела в ожидании реакции.***
Как сладко стало на душе от этих слов. Легко и воздушно. Только вот слишком хорошо, чтобы быть правдой. Что-то обрывалось в груди. Годами подавленные эмоции и разбитые надежды. Хрупкое душевное равновесие разлетелось вдребезги. От этих битых осколков сердце начинает кровоточить. Дрянь. Зачем давать ложные надежды?***
— Не пудри. Мне. Мозги. Голос — сталь. В нем проскальзывает такая ревность и горечь, что впору бы отравиться. Все эти чувства подстегивает гнев. — Вали к Шепоту со своими признаниями. Я не аспирин. Хватит. Играть. С моими чувствами. Карина вздрогнула, сбитая с толку таким напором. «Это я играю-то?!» — подумала она. — Диймар тут совсем не при чем. Трудно описать словами, какие чувства она сейчас испытывала. — Неужели? Сердце пропустило удар. «Идиотка» Радова в сотый раз прокляла себя за эти слова, принесшие ей столько боли. «Не взаимно» Эта мысль вонзилась раскаленной стрелой в ее мозг. Не хочу. Все чувства, краски, эмоции разом исчезли. Словно оглушенная, она чувствовала, как глухо звучит сердце, отбивая свой ритм. Сейчас ей было плевать на все. Плевать на равнодушных родителей, ненавидящих собственную дочь, свою драконью сущность, алчного придурка Диймара, тетю Эррен, Женьку, Арно… Да к черту эту жизнь! Когда в один момент все, к чему она стремилась, все ее мечты, планы, надежды, все они рухнули в одночасье. «Он меня не любит». Карина ощутила, что земля уходит из-под ее ног. Ухватилась рукой за перила, отделявшие ее от холодной морской пучины. «Если так подумать, стать пиратом — не такая уж и плохая участь…» — Карин? Наклонив голову и спрятав лицо в огненно-рыжих прядях, так, чтобы он не увидел ее слез, девушка горько усмехнулась. «Ха! Сначала отвергает, а теперь…» — Что с тобой? — осекся. Этот голос, вдруг ставший самым неприятным в мире, с болью отдался в голове. И Радова не выдерживает. — Какой же ты придурок, Митька. — выругалась она. Ёлки-палки, да сколько можно? Несмотря на зной, царящий в воздухе, девчонка ощутила ледяной холод в груди, медленно разрастающийся по всему телу. — Мальчишка с синдромом гиперопеки. В это время она неосознанно сделала пару шагов к волку, и теперь они стояли практически вплотную. Четырехмерница глубоко вдохнула этот родной запах мяты. — Полегчало? — холодно осведомился парень. — Как же ты меня достал, оборотень несчастный! Коз... — ...лина? Карина буквально задохнулась от возмущения. Резко запрокинула голову, чтобы взглянуть в глаза этому... человеку, но едва дотянулась до его шеи. «Волчище-переросток», — с раздражением подумала она. — Смешно тебе, да? Посмотрел бы, до чего меня довел. То обещаешь жениться, то отталкиваешь, то целуешь, то злишься... Определись уже со своими чувствами! Во время тирады девчонка не сдержалась и впечатала в Митьку кулак, давая выход бурлившим эмоциям. Удар пришелся где-то в район груди, а точнее в гору мышц. Возможно, она чуть-чуть, совсем капельку не рассчитала свои силы, но волк согнулся пополам от боли. Ой. Скидывая маску отстраненности, парень прошипел: — Карина блин, больно. Радова невозмутимо пожала плечами. Она не повела и бровью даже тогда, когда ощутила рельефные мышцы Митьки под своей рукой. Краснеть, как те впечатлительные девки в дешёвых мелодрамах, знаккерша не собиралась. Оборотень выпрямился. Стоя неприлично близко к Карине, схватил ее за руку и заорал: — Это я не определился? Да я с самого начала принял установку, как поступать! А вот ты постоянно то липнешь к своему Диймару, то рыдаешь из-за него, то целуешься с ним, то снова ищешь во мне утешения! Я устал от этого. Иди. К своему. Диймару. — Он. Не мой. Диймар — сквозь зубы процедила Карина. Затем дернулась, пытаясь высвободиться, но парень перехватил ее вторую руку. — Не мой, слышишь? Не мой. В попытке вывернуться, использует верное средство — наступает со всей силы Митьке на ногу. В ответ Закараускас зажимает ее между перилами и собой, полностью обездвиживая. Девчонка шипит от несправедливости. — А тебя я вообще-то люблю еще с детства! Оборотень смыкает руки за ее спиной, заключая в кокон. И только сейчас, прижимаясь щекой к его большой и теплой груди, Карина переводит дыхание. — Люблю тебя, придурок. Почему ты делаешь мне так больно? — Не хочу быть вечной заменой Шепота, — прорычал парень. — Физиологическим влечением. — Да у тебя прям заскок на этом «влечении»! На кой черт сдался мне Шепот, а? Она поднимает голову и видит, как болезненная язвительность в глазах напротив уступает место чему-то ещё. Какой-то то истосковавшейся надежда, желание верить, что все, что она говорит— правда. О Мрак, ну как же ей это доказать? — Я люблю тебя. Тебя, Мрак Безлунный! Четырехмерница глубоко вдохнула, опаляя холодным воздухом саднящее горло. — И собой пожертвовала там, на расколотых островах, именно ради тебя. — Будь на моем месте оказался Диймар, ты поступила бы также, — заявил Митька, отмечая, как комок нервов в груди по-тихоньку распрямляется. — Поступила бы, — согласилась Карина. — Но вот ты, — указательный палец уткнулся прямо Закараускасу в грудь, — не предал бы нас. Меня. Радова повернула голову и устремила взгляд в океан. Подул холодный бриз, и девушка зябко повела плечами. Даже удивительно, настолько это мрачное безмолвие соответствовало шторму в ее душе. В этот момент оборотень молча завернул ее в свою накидку. Угрюмо взглянул, всем своим видом показывая, что не принимает возражений. Она и не протестовала. Очередной порыв ветра всколыхнул непослушный вихрь волос, и они внезапно сменили цвет. Потемнели. А Карина вдруг подалась вперёд и положила голову ему на грудь. Без единого слова парень заключил ее в объятия. «Тепло, как дома.» — Шепот оказался тем ещё мудаком. Предал нас всех в самый решающий момент. Меня. А я надеялась на него. Поверила. Слова давались Карине с трудом, будто губы враз онемели. Она чувствовала, как медленно из нее выходит все тепло, все мечты и надежды, и на их место приходит холод. Леденящая душу пустота. — Я доверилась ему. И боль от его предательства была в разы сильней. Голос твердый. Бесстрастный. Не выражает эмоций. Будто все эмоции покинули тленную оболочку. Без капли сомнения: — Я не люблю Диймара. Бушует океан, и соленые брызги попадают на ее лёгкое платье. Сгущаются тучи, оповещая о приближающейся грозе. — Я люблю тебя. Гедеминас не мог поверить в услышанное. Он застыл, внутри него заворочалось что-то липкое и противное. Страх. Страх ее потерять. Ведь без этой дерзкой, решительной, упрямой девчонки его жизнь теряет смысл. И он решился. — Карина. Сердце замерло от вспыхнувшей надежды. — Я люблю тебя. С самого детства, ты знаешь. Нет. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Не представляю свою жизнь без тебя. Будь со мной. Всегда. Накатила слабость, стремительно разливающаяся по всему телу. Было трудно ухватиться за мысли, медленно ускользающие в тумане. Она больше не контролировала свое тело. Последнее, что девушка успела заметить, прежде тем окончательно погрузиться во тьму — это как оборотень подхватывает ее у самой земли.***
— Верни мое солнце, вернись, мое солнце*... — мотив заунывной песенки назойливой мухой голос пробивается как сквозь толщу воды, раздражая и против воли поднимая из тьмы, в которую хочется просто погрузиться и ни о чем не думать. Так тихо, так спокойно, так хорошо… — Я люблю тебя. Мешает. И бесит. Очень бесит. — Такой дурак, что говорю это только сейчас. Пожалуйста, очнись. Люблю? Прости? Кто это вообще? Вопросы возникают в голове, а вместе с ними приходит и сознание, медленно возвращающееся к реальности. Открываю веки, в один миг словно налившиеся свинцом. Холодный яркий свет лампы ослепляет привыкшие к темноте зрачки. Неприятно. Пару раз моргаю, свыкаясь с обстановкой. Наконец мне удается сфокусировать зрение. И тут же натыкаюсь на взгляд светло-карих глаз. Облегчение. Исступление. Радость. Коктейль из смешанных чувств этого человека вводит меня в замешательство, а усугубляет все то, что я все ещё не знаю, кто это. И кто я. — Мрак Безлунный, как же я испугался! Парень склоняется в порыве меня обнять. Высвобождает руку, до этого момента крепко сжимающую запястье, и тянется к макушке. Аккуратно касается волос, улыбается, обнажая зубы в трогательной искренней улыбке. Хорошо. Приятно. Могу вечно так лежать под заботливым взглядом этого мальчишки, ощущать его пальцы у себя на волосах, наслаждаться чувством спокойствия и умиротворения… Краем глаза изучаю помещение, в котором мы находимся. Белые стены, задернутые портьеры на резных оконных рамах, целый ряд больничных коек, ваза с неизвестными мне белыми цветами на прикроватном столике. Обыкновенный медпункт. Что я здесь делаю, как сюда попала и, главное, — кто я? — непонятно… Мальчишка тем временем самозабвенно проводит пальцами по моей щеке. Затем отводит руку, зачем-то поясняет: — Ресница. И я, поддаваясь какому-то внутреннему чувству, улыбаюсь ему в ответ. А он, глядя на меня, произносит: — Карина… «Карина». Одно слово. И вместе с ним возвращается вся память. Вот этот парень — Митька. С ним связано столько всего: радости, тревоги и… Боли. От нахлынувших воспоминаний судорожно вздрагиваю. В памяти всплывают события последних часов, дней? — неизвестно, сколько времени я здесь пробыла. Вот мы гуляем по набережной; вот Митька, прощаясь, машет мне рукой и разворачивается; вот я кричу ему о своих чувствах, а теперь смотрю на холодную полоску горизонта, пока тупая боль медленно разрастается внутри, прямо в сердце. В желудке сворачивается тугой ком, а глаза застилает пелена. Митька не понимает причины перемены в моем настроении, а я пытаюсь повернуть голову в другую сторону, лишь бы не видеть этих прекрасных и одновременно ненавистных глаз. — Что, что не так? Он пытается вновь погладить меня по голове, но горькая обида придает сил, и я отпихиваю его руки: — Не трогай меня! Не смей! Отстань! Он на мгновенье замирает, а когда затем вновь смотрит на меня, то в его глазах я читаю такую сильную… боль, от чего мне хочется забрать назад все свои слова, до того израненной была душа обладателя этих глаз. — Я так за тебя переживал, когда ты вдруг упала там, на набережной, — хриплый и рваный голос, будто бы ему больно все это снова переживать. — Знаешь, я ещё никогда так не боялся. Разом пожалел о всех своих словах, сказанных сгоряча. — Почему ты меня оттолкнул? — не выдерживаю я. Получается истерично, голос срывается, а жгучая злость затуманивает мозг. Мой собеседник замолкает. Нехотя произносит: — Дурак я, понимаешь? Карина, — его руки крепко сжимают мои ладони, а я хочу треснуть его чем-то тяжелым по голове и сбежать. К сожалению (или к счастью), гравитацией я прикована к постели. — Я правда люблю тебя. С первой встречи, как бы глупо это не звучало, — горько усмехается. А я тихо шепчу, сама не понимая зачем: — И я тебя. Митька дёргается от этих слов, как от удара током. На его лице проскальзывает что-то чужое и непонятное. — Диймару ты так же признавалась в любви? Хмурюсь и упрямо мотаю головой: — Я же сказала, между нами все кончено. — Но он любит тебя! — И что? Голос все ещё хриплый, но чувствую, как с каждым мигом ко мне возвращаются силы. Слежу за каждым его движением как в замедленной съёмке. Блин, какие же у него красивые скулы. И глаза. И губы… С ужасом одёргиваю себя, о Мрак Безлунный, и вот об этом я сейчас думаю? «Дура!» — А если опять признается тебе в любви? Что ты будешь... — Угомони свои ревнивые истерики, как же ты меня достал! В ту же секунду два кулака со всей силы впечатываются в обивку кровати. Зачарованно (что, блин?) перевожу взгляд на их обладателя. Светло-серые глаза полыхают яростью. В полуметре от меня. Если бы взглядом можно было причинить вред, он бы запросто смог прожечь во мне дырку. Но, — о Мрак! — как же он красиво злится… — Истерики? — Да, истерики! — язвительно его перекривляю. — И когда это я истерил? — Да хоть прямо сейчас! Митька замолкает, переводя дыхание. Вот он снова раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но я самым бесцеремонным образом привлекаю шумного волка за рубашку и накрываю его губы своими. Парень обомлевает, вмиг позабыв непроизнесённую тираду. Это удивление в широко распахнутых глазах… М-м-м, какой же он всё-таки красивый. И вкусный. Украденный поцелуй терпкий, с привкусом лесной малины. Его губы такие мягкие, пахнут мятой, лесными ягодами и корицей. Наш первый поцелуй растягивается уже на несколько мгновений, боюсь даже дышать, лишь бы не спровоцировать его отодвинуться. Те, что на Таинственных островах, не считаются — эйфория, часы стресса и пережитые волнения сделали свою дело. Мы практически не контролировали себя, целовались как в последний раз, боясь, что больше никогда не увидимся. А сейчас я сделала первый шаг. И это его губы соприкасаются с моими будоража все внутренности. Наверное, я… Митька резко отрывается и отдаляется. Бешено смотрит на меня этими своими чертовски красивыми глазами. Прожигает, нет, испепеляет уничтожающим взглядом, словно перед ним сейчас стоит кто-то особо ненавистный. Диймар, например. И мне страшно. Страшно неловко и невероятно стыдно, ведь это я инициировала этот сладкий поцелуй, и мне сейчас придется расплачиваться. И это мои чувства сейчас снова окажутся растоптанными, раздавленными, безжалостно вмятыми в землю. Я знаю это. Где-то в груди гулко стучит сердце, а я морально готовлюсь к его следующим словам… — Что. Ты. Делаешь? — выдыхает парень. Мне остаётся лишь стыдливо опустить голову. Вдруг он резко подаётся вперёд, отчего я вся внутренне сжимаюсь. Доигралась. Я… Я… — Я... Просто… Договорить мне не дают. Банально затыкают рот поцелуем. Доигралась. В этот раз мы целуемся глубоко и страстно. Наши языки сплетаются в неразрывный узел, и от осознания того, что мы делаем, кружится голова. — Что ты делаешь? — шепчу я, запуская руки в Митькины волосы. Его горячее дыхание обжигает мою кожу, заставляя покрываться ледяными мурашками. Огонь и лед… Ха, метафоры из какого-нибудь дешёвого фанфика. — Целую тебя, дурочка — выдыхает он. Прикусываю нижнюю губу Митьки в порыве страсти, отчего с его уст срывается рваный стон. Меня это жуть как заводит, и я кусаю уже сильнее, впитывая в себя его одобрительное рычание. Мы как два животных, два диких зверя. Волки в плену желания, которым не терпится быть вместе... Чертова одежда... Внезапно парень отрывается от моих губ и покрывает дорожкой поцелуев разгорячённую кожу шеи. От наслаждения я запрокидываю голову назад. «С кем это ты так научился?» — ревностно проносится в моей голове. Митька обхватывает меня за талию, а я обвиваю руками его шею. Когда же он добирается до ключицы, я не могу сдержать полурыка-полустона. Митька прислоняется к моей щеке и отрывисто, интимно шепчет в ухо: — Сколько у нас будет детей? Наверняка мои глаза сейчас вылезут из орбит. Стараюсь удержать лезущие из горла нецензурные выражения: — Лишняя жизнь в кармане, полудурок? Да он же специально испытывает мое терпение! — Или по шее хочешь получить, а, волчище? Ухмыляется во весь рот. А в глазах пляшут чёртики. — Может, и хочу. Только нееежно. Нахально улыбается и даже впрямь подставляет шею. Бестолочь. Ну неужели мое ехидство заразно? В ответ презрительно фыркаю и подтягиваюсь на его плечах, касаюсь нижней губы одним языком. Замираю, удовлетворённо впитывая недовольный рык. Будешь знать, как выводить меня из себя. — Карин?... Мне нравится его искушать. И вот уже моя очередь коварно усмехаться. Опять дарю поцелуй, едва касаясь. Такой лёгкий, невесомый… И Митька не выдерживает. Впивается мне в губы и целует горячо, страстно, по-настоящему. И во всем этом бегущей карусели чувств и эмоций невольно проносится мысль: «Я его люблю». Спонтанно, рефлекторно. Без обработки головного центра. Просто факт. Очевидность. Реалия. Прими как должное, Карина. Ты любишь Митьку. Не Диймара. Я теряю счёт времени. Не помню ни кто я, ни где я. Все потеряло смысл. Остались лишь два волка, два горячих, пылающих сердца, — моё и Митькино. И теперь я знаю точно, абсолютно уверена: каждый из нас порвёт друг за друга. Это любовь. Истинная. Надёжная. А вовсе не желание обладать. Не эгоизм, когда ему плевать на ее чувства и мнение. Не Диймар Улвер Шепот. Больше водоворот мыслей не наводит Карину на мрачные мысли. Она здесь, в больничной палате, рядом с Митькой. Человеком, ради которого она пожертвовала жизнью, и который без зазрения совести сделает то же для нее. В этом она уверена. И теперь они точно знают — все будет хорошо. Солнце норовит скрыться за горизонтом, окрашивая комнатушку багряными разводами. Букет голубовато-розовой гортензии на прикроватной тумбе отбрасывает причудливую продолговатую тень на бриллиантовое обручальное кольцо.***
Ты нашла свое счастье, Карина Закараускас.