Long distance call

Дверь с тихим хлопком закрылась за Ванцзи, и Сичэнь прикрыл глаза. Только с младшим братом он мог выплеснуть всё то, что продолжало подтачивать его изнутри с того самого дня. С самого возвращения из храма Гуаньинь. Тогда он честно исполнил всё то, что полагалось сделать главе Лань. А, по возвращении в Гусу, заперся в своих покоях, в которые доступ имели только дядя Цижэнь да Ванцзи. Наверное, если бы брат привёл с собой Вэй Усяня, то Сичэнь не стал бы противиться его обществу, но тот не приходил. Как почти не тревожил его и дядя. Только Ванцзи навещал его, как только возвращался с партнёром в Юньшень. Сидел подолгу рядом, заваривал чай, играл работающему Сичэню на цине – и чувствовал неизбывную тоску старшего брата. Не мог не чувствовать, и первый нефрит даже не пытался закрыться от него. От самого близкого человека. Единственного из тех, кто у него теперь остался. Но и визиты младшего были не вечны – и Цзэу-цзюнь оставался один. Как и сейчас. Сичэнь отложил кисть и тушечницы в сторону, закончив с делами на сегодня. Убрал чайную посуду, чтобы выставить её за дверь вместе с едва тронутым ужином. Есть не хотелось. Снова. Вместо этого мужчина присел за столик с цинем, которого ещё недавно касались руки брата, положил ладони на струны и прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться на текущей по телу ци. Сначала – «Умиротворение», потому что только так в последнее время удавалось успокоить собственную смятенную душу, которую без конца тревожили цепкие когти памяти. Вот так же – вот прямо здесь же – он показывал Мэн Яо мелодии на своём цине, ведь своего собственного у подданного Цинхэ Не здесь в Гусу не было. Много позже он, сидя уже напротив, учил А-Яо – уже Цзинь Гуаньяо – более сложной умиротворяющей мелодии для их дагэ, чтобы они вдвоём могли сменять друг друга и Минцзюэ не зависел от свободы одного только Сичэня. У всех из них были дела в своих кланах. Поначалу, у А-Яо не совсем получалось, и Сичэню приходилось по нескольку раз показывать трудные места своими руками на чужом цине –и тогда А-Яо был так близко... Ещё ближе, чем обычно позволял этикет: его можно было коснуться плечом. А-Яо раз за разом повторял нелёгкие пассажи, и, то и дело, прикусывал губу от усердия. От этого внимательно глядевший на названного брата Сичэнь едва не сбивался с такта, не в силах отвести глаз от этого сосредоточенного лица и начинавших алеть поджатых губ. Он давно хотел коснуться их своими, заставить раскрыться в ответном поцелуе. Прижать А-Яо к себе, почувствовать его всего в собственных руках. Укрыть широкими рукавами своего ханьфу от дурных слухов, стереть ими невзгоды, выпавшие на его долю. И какое же счастье испытал Сичэнь, когда после победы над Вэнями, Яо ответил на его чувства. Когда дрогнули, поддаваясь и раскрываясь, мягкие губы, когда потемнели от желания глаза, когда А-Яо вцепился в него, как утопащий, не в силах отстраниться. Как и он сам… Взгляд сам собой упал на шкатулку у дальней стены. Под крышкой резного дерева когда-то хранилась лента с металлическим узором из облаков, украсившая несколько лет назад тонкое запястье. Лань Сичэнь тогда явился в Цзиньлинтай без предупреждения, однако же, гостеприимство клана Цзинь всегда было выше всяких похвал. - Эргэ, я не знал, что ты приедешь, я бы освободил всё возможное время для тебя, - улыбнулся А-Яо, поздним вечером вступив на порог флигеля, где обычно размещался Цзэу-цзюнь во время своих визитов. Из-за множества дел у главы клана, они только обменялись положенными приветствиями, а ужин Лань Сичэню подали в его комнаты. - Всё в порядке, А-Яо. Я нарочно не посылал весть заранее, - Сичэнь уже поднялся с места, подошёл к Гуаньяо. Они обменялись церемониальными поклонами, но потом Яо порывисто уткнулся в белоснежные одежды на груди Сичэня, вдыхая его запах и шепча что-то о том, как он скучал. А сам первый нефрит гладил его по волосам, по спине, даже не пытаясь сдержать счастливую улыбку. Он тоже скучал, там, в Юньшене. Хотел уже поцеловать, но едва вспомнил об истинной цели своего визита – и сердце вдруг застучало чаще. Сичэнь поднял руки к затылку, только зашуршали дорогие шелка ханьфу, сползая к локтям. А-Яо тогда отстранился, не понимая, что делает любовник, и увидел, как тот вытягивает из волос лобную ленту. Одну только её, хотя, чаще всего, именно лента вынималась последней, когда Яо расплетал причёску своего эргэ. Но глаза его расширились, когда, вместо того, чтобы отложить клановое украшение на столик, Сичэнь вдруг поймал его руку – а пару мгновений спустя белоснежная лента оплела запястье. - Эргэ… Эргэ, ты… - Яо запнулся, взглянув на свою руку, потом на Сичэня. – Это же… Ещё будучи Мэн Яо, он прекрасно знал, что значит лобная лента для адептов клана Лань. И что значит этот жест сейчас. Что Лань Сичэнь, первый нефрит клана Гусу Лань, ныне глава Лань, признавал его своим спутником перед Небесами, даже без поклонов у алтарей предков, которые Гуаньяо уже совершил со своей женой. Дыхание перехватило. От многого, слишком многого… Но Сичэнь смотрел так ласково, хоть и чуть взволнованно, он не мог долго молчать. - Эргэ, я… - Яо едва справился с собой. Пусть он давно мог касаться этой ленты, но это всё равно было неожиданно. - Не смогу прямо сейчас отыскать для тебя подарка, достойного того, что преподнёс мне ты. Но, обещаю, что… Договорить он не успел. Сичэнь правильно понял его слова, как «да» и заставил замолчать. До первого нетерпеливого стона. - У меня уже есть более драгоценный дар, А-Яо… Сичэнь вздохнул и, всё-таки, заиграл «Очищение сердца». Пусть музыка поможет ему привести мысли в порядок, ведь ему предстояло ещё одно важное дело. Пальцы двигались, словно сами собой: щипок, второй, третий, прижать струны другой рукой, заставляя звук дрогнуть, и снова – эту мелодию он сыграл бы в любом состоянии. Вдох. Выдох. Щипнуть струны. Выдох. Вдох. Раз-два-три. Сичэнь и правда успокаивался, от песни ли, или от монотонного повторения, но смятение понемногу отступало. Значит, пора. «Очищение сердца» затихло – Сичэнь заглушил струны ладонью, глубоко вздохнул. И цинь «заговорил». «А-Яо… А-Яо, ответь мне. Где ты? Мне столько всего нужно тебе сказать, А-Яо, и столько всего спросить. Почему ты не приходишь ко мне? Почему не пришёл, когда тебе нужна была помощь?..» До комнат адептов доносились лишь тихие переливы струн. Сычжуй заворочался и проснулся, сначала не понимая, что именно разбудило его, а потом услышал цинь вдалеке. И не просто цинь – руки дяди Сичэня он узнал безошибочно. Да и лишь двое могли играть в такой поздний час, но отцовский цзиньши был далеко, а, значит, оставался только Цзэу-цзюнь. Остальные адепты мирно спали, а Лань Юань ещё какое-то время лежал, впитывая в себя каждый звук, пропитанный такой безграничной печалью, что сердце сжималось в груди. Он сразу понял, что это расспрос, однако, вместо привычных ему более коротких «фраз»-вопросов, это будто была цельная мелодия. Зов без надежды на ответ. Сичэнь вкладывал в исполнение всего себя, чтобы его зов простирался как можно дальше. Умом он понимал, что душа А-Яо, если даже и уцелела там, в храме Гуаньинь, то может быть совсем слаба, чтобы долететь сюда. Но сердце не желало сдаваться, взывая к нему снова, и снова, и снова. Не так ожесточённо, как Ванцзи, сдиравший пальцы и руки в кровь, чтобы докричаться до молодого господина Вэя, но также сильно и горячо. Вот только… С Ванцзи случилось чудо, теперь он счастлив. С ним самим чуда не произойдёт – А-Яо виновен. В гораздо бОльшем количестве более тяжёлых злодеяний и, в отличие от тёмного и грозного Старейшины Илина, никто не станет отдавать свою жизнь за то, чтобы призвать обратно в этот мир преступника, кровосмесителя, и жестокого убийцу отца, братьев и сына. Никто не станет призывать человека, сломленного той отчаянно-жестокой стороной мира, в которой вес имело только высокое положение. Положение, которого А-Яо так страстно желал добиться, чтобы никто – ни одна живая душа – не смел упрекнуть его в том, в чём он не был виновен: в своём происхождении. В одну из ночей он рассказал Сичэню о своей матери, женщине из цветочного дома, которую именитый любовник не пожелал даже выкупить, чтобы ей не пришлось больше торговать телом. Рассказал тихо, шёпотом, словно боясь, что их услышат. Или что первый нефрит оставит его, «сына шлюхи», выбившегося из грязи в князи. Но Лань Сичэнь только выслушал сбивчивый недлинный рассказ и, вместо убеждений, просто накрыл собой, словно пряча вздрогнувшего А-Яо от пробудившегося прошлого. Укутывал собой и своим покоем, целовал ласково, нежно, одними лишь губами, передавая тепло. И шептал в ответ, что ему безразлично то, кто А-Яо такой – важно лишь то, каков он. Волны расспроса разливались на весь Юньшень, и дальше, огоньки слетающихся душ плясали вокруг Сичэня, появляясь и исчезая. А первый нефрит всё перебирал струны, изливая в них свою боль и тоску… Пока где-то совсем рядом не зазвенел тихий колокольчик, а струны циня не дрогнули слабым «эргэ»…