Механизм

      Смотреть в глаза смерти страшно. Они - черные дыры с обрубленными краями побледневшей кожи. Браться за услужливо протянутую руку жутко. Она - голые кости.       Элизабет не смотрит, не тянет руку и не следует за подолом черного шелка, чья хозяйка так и опаляет её бледную кожу своим дыханием. Глаза закрыты - в поле зрения постоянно мелькает лицо обеспокоенного отца. Руки безжизненно лежат на белоснежной простыне, их почти не чувствует.       Отпускать смерть с добычей - невыносимо больно. Бартра боится потерять блеск голубых глаз, родинку на правом предплечье и белоснежную россыпь нитей, спутанных на подушке.       Бартра боится терять, поэтому приобретает крупицу нового.       Чтобы существовать, нужен миллионный круг вишнёвого сиропа по ветвистым трубам.       Чтобы жить, нужен ритм, отбиваемый чечеткой, под ребрами.       Элизабет существует дольше дозволенного. У нее в груди - сложный механизм.       У Элизабет под кожей змеи-провода, тянущиеся к механическому сердцу сквозь поржавевшие артерии. Кусок металла звенит, скрипя железными колесиками. С хрустом поворачиваются рычаги, хрипит обрывистая песня медных шестеренок, заливается хохотом скрипящая сталь. Глумится временной счетчик над (не)существующей Элизабет.       У Элизабет в груди - взрывной механизм.       Отсчитываются часы, минуты, секунды. Слышится тихий визг встроенной бомбы: кажется, вот-вот взорвется.       Разлетаясь на куски, Элизабет думает, что любовь - лишь слово на полях забытой бумаги, написанное ровным чернильным почерком с завитком на букве "л". Она помнит, что       любила.       Отца;       кости, лежащие в ухоженной могиле, и портрет, выгравированный на мраморной плите;       слова, рассыпанные на пожелтевших переплетах; впитанные, подобно разлитому на скатерть апельсиновому соку, в мысли;       впутанные в ее белоснежные вихри любимые незабудки;       жизнь.       Душа - барышня хрупкая. Коснешься неуклюжими пальцами - разлетится лепестками, подхватываемыми волнами воздуха; облачится в ватные облака и упадет на землю кислотными дождями; натянется тонкой струной расстроенной гитары.       Бартра потянул не за те нити, и они окрасились в черный цвет прогнившей души.       Мелиодас врывается в ее жизнь стремительно и внезапно с широкой чеширской улыбкой. Элизабет думает, что теперь не может чувствовать колики в животе от надрывающегося смеха.       Перед ней незнакомец - в будущем верный друг, - протягивающий руку, взъерошивающий свои жёлтые волосы-колючки. Она пытается улыбнуться, отдергивая ледяную руку из крепкого рукопожатия. У Мелиодаса глаз-алмаз, он не может не заметить тускнеющий взгляд, складку на переносице и подрагивающие уголки губ.       У Мелиодаса сердце большое, необъятное. Он делит жизнь на двоих и протягивает руку Элизабет. Она думает, что теперь падать будет не так страшно.       Мелиодас смеется с надрывом, по-сумасшедшему. Элизабет улыбается почти по-настоящему.       Мелиодас бежит вперед по неровной дороге жизни. Элизабет неловко ступает босыми ногами по каменистой поверхности.       Мелиодас дурачится и корчит рожи на фотографиях. Элизабет неуверенно смотрит в объектив камеры.       Мелиодас греется под лучами рыжего солнца. Элизабет укутывается в теплый полосатый плед.       Мелиодас смотрит картинки в детских книгах. Элизабет читает про любовь.       Мелиодас живет. Элизабет делит свое существование с ним.       Говорят, когда обнимаешь любимого человека, сердце сходит с ума. У Элизабет в груди - груда металла. Механизм разливает виски по трубкам-капиллярам, отсчитывает годы ее не-жизни.       У Мелиодаса сердце большое, горячее. Он делит его на куски и протягивает ей вторую половину.       Элизабет существует дольше дозволенного.       Элизабет живет ровно половину жизни Мелиодаса.