Цена свободы — ломаный грош

      Ати путается в одеяле по ночам, собственной лжи днем и страхе за жизнь все оставшееся время.       Ее мать танцевала в разных городах на радость людям, а она танцует на дощечке из хрусталя и лицемерия, — одна часть которой — над бездной в сапфировых тонах, издающей звуки вытянутого из ножен меча, — на радость кошмарам, блюдущим ее тревожность, словно священники — свои учения.       Ни одна маленькая девочка не улыбается приторно-сладко своему отражению в полчетвертого утра. Ати улыбается. У нее сводит щеки от этой многочасовой пытки, но она не прекращает. Прикрывает глаза, чтобы в синей глубине нельзя было различить ни бесконечной усталости, ни бездонного страха, разжимает челюсти, чтобы не выглядеть напряженной и только шире растягивает губы, не обращая внимания на ноющую боль в скулах. Ати потерпит, перетерпеть нельзя только свою смерть, все остальное пустяки.       Утром она делает вид, что гордится тем, что проснулась раньше, чем пришла Лили, подбоченивается псевдо-самодовольно, горничная гладит ее по волосам, хваля, и помогает одеться. Последним штрихом нежно и без боли завязывает ленточку на шее красивым бантиком. Ати не дергается от мысли, что так же на ней завязали бы петлю от виселицы, не дергается, потому что времени много еще, успеется.       В глазах янтарных — лживая доброжелательность, в глазах Ати — явная угроза, скрытая за веками и припудренная солнечной улыбкой. Девочке противен человек напротив. Никто ведь не любит в людях того, чем грешен сам, правда? Угроза, та, что в глазах, почти на языке, ибо ноги здесь не будет человека, — маленькой девочки еще, — который может, хоть и сам того не подозревая, угрожать ее жизни. Ати еще недостаточно привязала Клода к себе, и если она увидит хоть на секунду лицо Дженнет, то задушит в тот же миг, — или во сне, нужно же быть умнее. Потому, когда они расходятся в разные стороны, жестким прищуром сверлит затылок Альфиуса-старшего, и первым, что сделает Императрица Атанасия, будет несчастный случай с ним в главной роли.       Ати гадает на ромашке. «Дадут ли ей шоколад сегодня», — скажет Лили, если у нее спросят, на что. «Не убьет ли меня отец на восемнадцатилетие», — правдиво ответит Ати, но никто так и не спрашивает. Убьет-не-убьет, убьет-не-убьет, такая занимательная забава. Последний лепесток белеет на пальцах — убьет. Девочка истерически счастливо смеется. Лили глядит на нее, улыбаясь. В хрупкой детской ручке, с ненавистью сжимающейся, стебель ломается надвое.       «Не убьет», — клянется Ати.