Четыре степени свободы

Странная смесь из запаха старых книг и сигаретного дыма наполняла кабинет. Адольф не привык чувствовать себя настолько неловко, поэтому как мог, скрывал свою нервозность, заставляя себя сидеть в мягком кресле ровно. Руки лежали на коленях, взгляд был направлен на собеседника. Человек же, сидящий напротив, наоборот был расслаблен и, судя по небрежности его позы, чувствовал себя вполне уютно. — Итак, давайте продолжим. Сейчас вы должны выслушать меня очень внимательно, от того как вы воспримите то, что я хочу вам сказать зависит наш дальнейший путь. — Мужчина перекинул ногу на ногу и, улыбнувшись кончиками губ, продолжил. — После наших продолжительных бесед я могу смело судить о вашем характере. В вас отчетливо проявляется триада свойств, а именно: аккуратность, бережливость и упрямство. Вы согласны? Адольф утвердительно кивнул. Ему было противно находиться в этом помещении. Но придя сюда, он преследовал важную цель. И он не мог бросить то, что начал. Никогда. — Хорошо, — мужчина, в который раз расслабленно откинулся на кресле. — Когда мы видим такое примечательное соединение… Когда я говорю «мы», — он перебил сам себя, — я имею ввиду специалистов в области психоанализа, — Адольф и на этот раз только кивнул, в знак понимания. — Так вот в данном случае можно говорить об анальном характере… На последних словах Адольф дернулся, но сдержался и ничего не сказал. Он пришел сюда не спорить, он пришел сюда чтобы узнать своего врага, изучить и только после этого он сможет нанести сокрушительный удар по нелепой еврейской отсебятине наносящей огромный вред немецкой психике. — Вы не волнуйтесь так, — мужчина добро улыбнулся, — это совершенно не страшно. Подобное явление достаточно распространенно среди мужчин. Чем дальше мы будем продвигаться в глубины вашего бессознательного, тем яснее вы будете видеть причины. Поверьте, если вы приложите достаточно усилий, то мы вместе со всем справимся. Ваша paranoia persecutoria отступит… —Но позвольте, — Адольф больше не мог сдерживать неприязнь, — у меня нет никакой паранойи. —О! Ваша возбужденность символизирует как раз о другом. Не волнуйтесь, сейчас в вас говорят механизмы сопротивления. И знаете, это очень хорошо. — Мужчина сцепил руки в замок положив их на дубовый стол. — Если бы вы сейчас признали мои выводы, то мы оказались бы в самом начале нашего пути. — Да о чем вы! — Адольфу было все труднее спокойно сидеть. Ему хотелось встать и высказать все, что он думает об этом ничтожном еврее. — Хорошо, давайте немного порассуждаем вслух. Вы рассказали мне о ваших долгих размышлениях о судьбах австрийских немцев. О том, как вы уже около года бываете на открытых заседаниях парламента. О том, как вы пришли к выводу, что нынешней политике Вены, а так же всей Австрии уже практически ни чем не помочь. Я всё правильно говорю? — Да. — Адольф слишком хорошо знал к чему ведет его собеседник. Сейчас этот, с виду добродушный человек, начнет задавать вопросы. Простые, нарочито выбирая лишь те, на которые Адольф сможет ответить только утвердительно. Затем же, когда этот доктор лживых наук почувствует, что сознание Адольфа несколько расслабилось, он заставит его согласиться и с его диагнозом. Адольф хорошо знал еврейскую манеру ведения диалога. — Хорошо. Вы говорили о том, что пришли к выводу, что сейчас ведется намеренное расслоение населения. О том, что уже даже в Вене идет притеснение немцев чехами. Правильно? Адольф кивнул. — О том, что славянизация населения призвана искоренить немецкое население? В ответ, снова, сдержанный кивок. — Хорошо. Из ваших умозаключений выходит, что кто-то намерено хочет привести Австрию к упадку. И что же мы видим? — Мужчина развел руками и посмотрел по сторонам. — У вас отчетливо проявляется паранойя. Только не так, как это происходит в большинстве случаев. В вашем случае преследование направлено не на вас лично, — он показал пальцем на Адольфа, — а на целый народ! Нет-нет, не перебивайте меня. В вас сейчас слишком много отрицания, вы не способны к логичным выводам. Дайте мне закончить, — сжав руками колени, Адольф усилием воли подавил в себе желание уйти от маразма в который его сейчас увлекают, — вы еще так молоды и несмотря на это так много уже поняли для себя. Честно признаюсь, таких глубокомысленных умозаключений мне давно не приходилось слышать. Вы, безусловно, талантливы и то, что вы пришли ко мне был определенно правильный поступок! Слушая слащавые речи в свой адрес, Адольф размышлял. То, какое воздействие оказывает этот человек потрясало. Этот доктор Зигмунд Фрейд был действительно таким, каким о нем рассказывали. Конечно в большинстве своем о нем говорили негативно, но не смотря на это, сами того не замечая, люди переводили его метод на себя. Чего только стоит та истерия, когда вышла его книга о сновидениях. Адольф не раз и не два слышал, как заказчики ожидания свои чертежи в парадной, обсуждали своих жен, которые помешались на толковании сновидений. Женщины, думая, что книга Фрейда это очередной сонник просто пачками сносили книгу с прилавков. Конечно кто-то, поняв, что ошибся не стал больше прикасаться к этому мерзкому творению еврейского ума, но ведь были и те, кто прочел! Кто отчасти, но принял его идеи! И вот это Адольфа страшило больше всего. Он знал, что ничего созданное евреем не может идти на благо. Не обремененное непоколебимым собственным мнением, ум среднего буржуа, может понести большие потери от лжи, которая, как был уверен Адольф, на каждой странице, в каждой книге Фрейда. Уже больше двух месяцев Адольф тщательно изучал очередного врага немецкого народа. И чем больше проходило время, тем больше он убеждался, как страшен Фрейд и его учение. Этот немолодой мужчина лет пятидесяти, с седыми волосами и бородой мог ввести в транс человека с легкостью и непринужденностью иллюзиониста. Адольф испытал это на себе, еще при первых своих посещениях. Он посвятил достаточное количество времени на анализ структуры подхода Фрейда к человеку. Он понял, что корень такой податливости лежит в том, что доктор с небывалым участием относится к своим пациентам. Человек же легковерен по своей природе. Чувствуя к себе такую мнимую любовь, он сам раскрывается. Однажды Адольфу удалось недолго побеседовать с одним из пациентов Фрейда. Его обескуражило, то с какой любовью не глупый казалось бы человек, рассказывал об этом еврее. Тогда-то Адольф и принял решение, не смотря на всю свою ненависть, добраться до самой сути психоанализа, чтобы в будущем знать, как искоренить этот мрак из умов немецкого народа. По мере того, как Фрейд посвящал своего пациента в глубины психоанализа, обстановка в кабинете накалялась. И причиной тому было не только знойное летнее солнце, пересекшее зенит и все более вытягивающее тени в небольшом помещении. По-прежнему скептически настроенный Адольф слушал неторопливую речь доктора. И чем глубже Фрейд проводил анализ бессознательных стремлений Адольфа, тем напряженней был воздух в кабинете. Где-то в глубине себя, Адольф был согласен с Фрейдом, но лишь отчасти, небольшой части. Он принимал тот вывод, что сам принадлежит к нарциссическому типу. Но то, какие следствия выдвигал доктор, были непозволительной глупостью. Адольф не заметил, как вышел из своей роли пассивного слушателя, он принялся горячо оспаривать выводы Фрейда. Чему последний был весьма рад. Зигмунд с первых минут общения с новым пациентом, еще два месяца назад, понял какая интересная перед ним личность. Адольф был внешне напряженным и закрытым молодым человеком, но это с одной стороны. С другой же, от него исходила непоколебимая решительность в собственных действиях и, как потом смог убедиться Зигмунд, в собственных взглядах и решениях. Такая смесь не могла не занять ум доктора, но конечно не только это было причиной, по которой Фрейд согласился бесплатно принимать молодого человека. Причина, по которой Адольф первый раз посетил кабинет доктора, на первый взгляд, была банальна. Он беспокоился об одном своем друге, который, как считал Адольф, страдает неврозом. Однако Зигмунд сразу разглядел проблемы и в самом посетителе. Доктору не составило труда уйти в разговоре от «друга» и перейти к личности самого Адольфа. И вот тут началось самое увлекательное. Адольф согласился на себе испытать метод психоанализа. Раз в две недели, а через месяц и каждую неделю, в доме номер девятнадцать происходили их встречи. В плане диагноза было все просто, однако Зигмунд не торопился раскрывать мальчику глаза. Видя как жив и подвижен ум Адольфа, доктор, сначала осторожно, начал рекомендовать ему свои книги. И казалось, его пациент только этого и ждал. К моменту его последнего, то есть сегодняшнего посещения, Адольф прочитал большинство книг по психоанализу. Так что их спор был увлекательным для обеих сторон. — Послушайте, я понимаю, как не просто принять этот факт, но вы ведь сами читали книги, ознакомились со всеми доказательствами. Так почему применительно к себе вы отказываетесь верить в истину? — Потому что это ложь! — Адольф становился все более несдержанным. — Я отказываюсь принять ваши выводы! Это чушь и маразм! Зигмунд замолчал, задумавшись. Мальчик смотрел на него невообразимо горящими глазами, это отвлекало. Конечно, доктору была заранее известна реакция большинства на его анализ. Мало кто мог спокойно принять факт своего неконтролируемого либидо. Особенно если его ранняя фиксация произошла не на матери, а на отце. Горячность, с которой Адольф приносил свои опровержения, только еще больше подтверждала выводы. Чем больше мальчик рассказывал о его взаимоотношениях с отцом, о том какую борьбу он с ним вел, как отстаивал свое право идти по собственному пути, а не как велел отец — стать чиновником. Чем дальше он погружался в свои воспоминания, тем накаленее становилось расстояние между доктором и пациентом. Однако, признаваясь честно, Зигмунд, наделся немного не на такую реакцию. Причинно-следственная связь, давшая в итоге паранойю, была столь очевидна, что отрицание её приводило в тупик доктора. Он надеялся, что литературный объем, прочитанный Адольфом, должен давать о себе знать. Но казалось его пациент, видя все связи, намеренно их отвергает. Адольф ликовал, он чувствовал ослабление влияния доктора на него. Он был горд собой. Ну а как иначе? Пусть эта победа была и призрачна. Еврея никогда не удастся убедить в чем-то истинном. Все они лишь мимикрируют под сложившиеся обстоятельства. Адольф знал на собственном опыте, что если сегодня с ним и могут согласиться, то завтра скажут, что подобного разговора и вовсе не было, и еврей как был верен своим взглядам, так и останется. Данное обстоятельство, злившее поначалу, сейчас уже не трогало. Адольф знал, что проказу нельзя лечить, с ней можно только бороться силой. Однако применительно к доктору это не совсем работало. Адольфу хотелось, чтобы с ним спорили. Чтобы доктор пытался убедить его в своей правоте. Почему? К сожалению, но Адольф сейчас не почувствовал важности этого вопроса. — Мне кажется, — доктор встал и, пройдясь вдоль стеллажей с книгами, остановился у окна, — что вы, мой… — последовал тихий кашель, который заглушил, чуть было не вылетевшее, слово милый, — вы мне не все говорите. — О чем это вы? — Адольф, обернулся в кресле и глянул на доктора. Смена настроения разговора его несколько обескуражила. Доктор говорил тихо, если не сказать шепотом. — Давайте поступим так. — Зигмунд старался не смотреть на своего пациента. Он чувствовал, что если правильно повернуть разговор, сегодняшняя встреча может превратиться в отличное развлечение не только для ума, но и для тела. Но для этого его гость должен до последнего пребывать в неведении. — Я хотел бы, чтобы вы со всей присущей вам честностью ответили мне на один вопрос. — Зигмунд все также стоял у окна, смотря куда-то вдаль, возможно на медленно текущие в лазурном небе облака. Однако все его внимание сейчас было сосредоточенно на ровном дыхании раздававшимся за его спиной. — Что вы хотите знать? — Последовал резонный вопрос. Зигмунд с удовольствием отметил, что тон его пациента несколько снизился. — Скажите мне, есть ли что-то, некая мысль, идея, которая поглощает вас настолько, что вы порой даже ночью не можете изгнать это из ваших мыслей? — И тут же быстро добавил. — Учтите, я не спрашиваю и даже более скажу, я не хочу знать конкретно. Мне не нужно, чтобы вы мне рассказали о предмете этих мыслей. Я хочу знать о самом факте наличия. — Доктор быстро обернулся через плечо. Адольф сидел, все в той же позе: напряженная ровная спина и сложенные на коленях руки, взгляд его был направлен в пол. Адольф думал, думал напряженно, просчитывая наперед возможные последствия каждого из вероятных его ответов. Но сколько бы он не смотрел вглубь себя, сколько бы ни вел внутренний диалог, он не мог с точностью предугадать, куда именно свернет доктор. И это увлекало. Он чувствовал возбуждение, которое всегда его посещало при публичных выступлениях. Однако сейчас он был не на публике, доктор даже не смотрел на него, но от этого напряжение не спадало. — Да. От подобного ответа оба собеседника получили удовлетворение. И если Адольф не совсем понимал причину, то доктору пришлось засунуть, слегка вспотевшие, ладони в карманы брюк. — Хорошо. В кабинете медленно таяли звуки, тишина растворялась, растекалась по воздуху, обволакивая и стягивая мысли собеседников. По совершенно непонятно откуда взявшемуся импульсу Адольф резко встал с кресла и подошел к доктору. Он остановился в двух шагах и сделал вид, что тоже с интересом смотрит в окно. Близость юного тела распаляла воображение. Зигмунд чувствовал, как потеет его спина, надежно спрятанная под сорочкой и пиджаком. Капельки пота неприятно щекотали спину, скатываясь к поясу брюк. Адольф был достаточно близко, для того чтобы легкие порывы теплого воздуха доносили до доктора самый лучший на свете запах — запах мужского тела. Его пациент был одет в простую холщовую рубашку и такие же неприметные брюки. Мысли о том, как эта ткань прикасается к упругому телу, заставила крепче сжать, спрятанные в карманах, кулаки. — Что бы вы выбрали: избавиться от этой мысли или же распутать её как клубок спутавшихся ниток? — Я бы хотел избавиться, — твердо ответил Адольф, — но это избавление должно произойти не ментально. Избавление, настоящее избавление может осуществиться лишь физически. Как срубают прогнившее дерево, не достаточно убрать его с поверхности, нужно удалить весь корень, распространившийся на десятки метров в землю. И пусть для этого необходимо разрушить все вокруг, но это стоит того. Спасение не может быть легким, спасение приходит лишь с помощью жесткости и напористости. Лишь выкорчевав все до последнего корня, можно говорить, что дело сделано. — И даже если для этого необходимо разрушить фундамент рядом стоящего дома? — Даже если потребуется уничтожить дом вместе со всеми жителями. Без самопожертвования победа не стоит ничего. Нет. Победа просто невозможна без жертв. — Какую жертву готовы принести вы? Доктор отвернулся от окна. Посмотрев в глаза собеседнику, Адольф открыл рот, чтобы ответить, но тут заметил в себе нечто неприемлемое для данной ситуации — его дыхание было сбито. Он сомкнул губы и, отведя взгляд в сторону окна, попытался его выровнять, но легкие не поддавались. Тишина, обычно, не была тягостной. Во время своих встреч, оба собеседника учтиво выдерживали паузы друг друга, понимая, что для некоторых ответов требуется время для размышления. Но сейчас Адольф видел краем глаза, как доктор слегка улыбался, глядя на него. От этого его хладнокровное спокойствие ускользало еще быстрее. Осознание того, что ответ он должен дать немедленно заставляло еще больше участиться сердцебиение. Противная капелька пота, стекавшая по виску, вынудила поморщиться и смахнуть её, тем самым выдав всю нервозность Адольфа. Раунд был проигран. — Не существует ничего, способного заставить меня отступить. — Тогда я вынужден озвучить ваш диагноз. Посмотрев в сторону своего стола, стоящего в паре метров, доктор продолжил: — Вы возвеличили своё Я до невообразимых высот и все только из-за того, что в детстве испугались своих либидозных привязанностей. Как вы знаете, это вторичный нарциссизм как возвращение к первоначальному нарциссизму раннего детства. И как вы так же знаете, психоанализ не занимается подобными проблемами. Однако… — медленно обойдя Адольфа, доктор прошел к своему столу, но не стал за него садиться, — это еще не значит, что мы не можем посмотреть с другого ракурса. Адольф молчал. Проявленная с его стороны слабость, конечно, не могла его выбить из колеи, но вот напряжение в теле было очевидной помехой. Он почти не слушал, так называемый «диагноз». Сейчас он размышлял как, не выдавая всей степени своей взволнованности, покинуть этот кабинет. — Вы удивительны, — продолжил доктор, — удивительны тем, что ваше Я не стало искать замену в виде одного лица. Вначале я ошибочно полагал, что своё Я вы заменили «народом». Но нет, я ошибся. Все как раз наоборот. Вы выбрали себе безликую массу людей, так называемых «врагов», на которую направили все свое неиспользованное либидо. Признаюсь честно, я пока не совсем понял, кого именно вы избрали своим, так сказать преследователем. Сначала я предполагал, что Франц Иосиф воплотил в себе все ваше неприятие. Но нет. Позже я понял, что у вас все не так просто. Я догадываюсь… — Зигмунд медленно прошел обратно, от стола к окну. Встал рядом с Адольфом, который молчал и, казалось, не выказывал никакого интереса к разговору. — Догадываюсь, что есть тема, которую вы всегда тщательно избегали в наших с вами разговорах. И действуя методом исключения, у меня почти не осталось кандидатур для вашей паранойи. Скажу еще честнее, их совсем не осталось. Адольф напрягся, но не отошел, когда доктор встал вплотную к нему, дотронувшись своей грудью его плеча. — Признаюсь вам и в том, что это и является причиной, по которой я согласился бесплатно с вами работать. Вы так тщательно и с таким мастерством скрываете свои привязки, что я одновременно негодую и восхищаюсь вами. — Адольф, — имя своего пациента Зигмунд произнес едва ли третий раз, за все их знакомство, — хоть намекните, кто это? Я знаю, что образ борьбы со своим отцом вы перенесли не на одного человека. Вы уникальны, ваша уникальность больше чем восхищает, — не касаясь, едва уловимо Зигмунд провел ладонью по спине своего упрямого пациента, — она возбуждает. Казавшаяся, со стороны, отрешенность Адольфа была оправдана. Он уже не хотел никуда уходить. Несмотря на сковывавшую его неловкость, он получил то, что ожидал — доктор почти признал некомпетентность не только себя, но и всего психоанализа в целом. Он чувствовал, что почти приблизился к своей цели. Вот только лежащая в кармане правая рука доктора, касавшаяся его собственной, не давала мыслям выстроиться в нужную схему. Ткань его брюк была приятна коже, в отличие от брюк Адольфа, казавшейся сейчас наждачной бумагой. И эта мысль дала толчок его сознанию. — Вы, живущий в достатке человек, никогда не поймете нужд и желания обычного рабочего. — Вскинув голову, Адольф посмотрел прямо в глаза доктору Зигмунду Фрейду. — В этом состоит наше различие. — Ваше? — Да, наше, всех немцев! Вам не понять простых человеческих стремлений рабочего класса. И никакие лженауки, как психоанализ, или же марксизм, не смогут затуманить нашего сознания! — Адольф встал на твердую почву, он чувствовал замешательство собеседника, но не это дало топливо его гневу. Упоминание его отца в той сфере, что позволял себе Фрейд, всегда выводило его из себя. И если обычно он сдерживал себя, то сейчас он хотел «выплюнуть» всю правду. — Вы… Совершенно бесцеремонно Фрейд перебил своего пациента: — Я с вами полностью согласен. — Зигмунд примирительно похлопал Адольфа по плечу, при этом, не увеличивая расстояние между их телами. — Однако позволю себе заметить, что основа у всех людей одна. — Слегка склонившись к лицу Адольфа, доктор добавил. — Позвольте мне кое-что вам продемонстрировать. Подтолкнув Адольфа к окну, Зигмунд, внезапно, встав совсем близко, сказал: — Как мне стало понятно, я как представитель вашей паранойи, или мании преследования, как вам будет удобно, сейчас являюсь единственным объектом приложения вашего либидо. И прежде чем вы что-либо возразите… Зигмунд резко просунул колено между ног Адольфа, коснувшись неподобающе твердого члена в брюках своего пациента. В это мгновение, Адольф предпринял попытку оттолкнуть от себя доктора. Уперевшись одной рукой ему в грудь, другой же для опоры в подоконник, он резко толкнул, но слегка не рассчитал траекторию. Фрейд, перехватив его руку, быстро завел её за спину Адольфу, тем самым развернув его лицом к окну. С силой заламывая руку вверх, доктор прижал не так уж и сильно сопротивляющегося пациента к подоконнику. Его собственный давно возбужденный член уперевшись в упругую и желанную задницу Адольфа пустил по телу доктора волну наслаждения. — Мальчик мой, — сильнее заламывая руку, тем самым не давая двигаться, Зигмунд тихо шептал своему пациенту на ухо, — вы не хотите принять одной простой вещи - мы с вами звери. — Он сильнее вжался в Адольфа. — Все классовые различия, все политические и социальные ухищрения, направлены только на одно. Знаете на что? Опущенная голова Адольфа слегка качнулась из стороны в сторону. — Знаете. Вы настроили себе такие громадные ментальные схемы, которые стоят на одном простом фундаменте. И имя этого фундамента, — Свободную руку Зигмунд просунул в, оказавшиеся, довольно свободные, брюки Адольфа, — п-о-х-о-т-ь, мой мальчик. Одно это слово стоит в основе всей нашей жизни. — Доктор с удовольствием размазывал пальцами давно выступившую смазку на члене своего пациента. — Не будь её, не было бы в вас столько жара, который способен убеждать и раздавливать собеседника. Разжав сжатые зубы, Адольф выдавил из себя: — Это именно то, что вы, избранный народ, хотите навязать нам. — Пальцы доктора нежно гладили член. Адольф как мог, выгибался, стараясь отвертеться от этих пальцев. Однако чем больше он ёрзал, тем отчетливее чувствовал твердый член доктора, упирающегося в него. — Я … — Он не смог договорить. Доктор, засунув руку глубже в брюки, сильно сжал мошонку. Боль, не сильная, но ощутимая, прервала дыхание Адольфа. — Адольф, ты еще не знаешь, какие пороги удовольствия желает испытать твоё тело. Но уже начинаешь осознавать, правда? Разве тебя не удивляет, какое тебе сейчас наслаждение приносит эта боль? Все так же держа одну руку Адольфа заведенной за спину, Зигмунд освободил от одежды, оказавшуюся, совершенно идеальной, задницу своего пациента. Большей концентрации ненависти Адольф не испытывал никогда. Его заломанная за спину рука чудовищно болела, он не мог пошевелиться. От свободной руки не было никакого прока. Он смог только упереться ей в подоконник, чтобы не ткнули в него лицом. Чувствуя, как доктор возится с его брюками, он старался думать о том, как ему выбраться. Вот только мысли его настойчиво были только о том, как бы никто не увидел его с улицы. Он упирался лбом в стекло и оно холодило так же приятно, как и лапающая его рука Зигмунда. И он уже не задумывался, когда это он стал называть доктора по имени. Согнув своего пациента удобнее, Зигмунд пару раз плюнув на сжавшийся анус, с удовольствием засунул туда большой палец. Совершая привычные движения, он наблюдал за умолкнувшим Адольфом. Боль от затекшей руки, смешалась с непривычными ощущениями в заднем проходе. Перед закрытыми глазами Адольфа мелькали картины одна приятнее другой. Он представлял, как уничтожит под чистую всю еврейскую пожить, что распространилась по земле. Он видел чудовищные картины мучений и только так мог переживать вторжение в себя пальцев Зигмунда. — Мальчик мой, — Зигмунд выпрямил Адольфа, прижав его спину к своей груди, — ты меня еще поблагодаришь за раскрытие твоего либидо. Доктор в достаточной степени подготовил своего пациента, поэтому его член, смазанный лишь слюной, вошел достаточно гладко. Не сразу, но вошел. Зашипев от боли, Адольф выдавил из себя: — Я уничтожу тебя. Тебя и тебе подобных. — Ага. Зигмунд отпустил руку Адольфа. Взявшись, за такую нежную задницу, обеими руками он начал вбивать в своего пациента осознание своей правоты. Злость, боль и унижение. Никто и никогда не узнает, какое наслаждение, в первый раз в жизни, он испытывал. Не было ни малейшего намека на удовольствие. Боль была во всем теле, но, не смотря на это, Адольф наслаждался безвыходностью ситуации. Он не слышал, что там за спиной приговаривал Зигмунд, трахая его. Чем больше он терпел боль, тем больше он чувствовал удовлетворение. Адольф никогда не задумывался о том, что в своей жизни он сделал неправильно. Потому что этого понятия «неправильно» по отношению к себе он никогда не использовал. У него не было грехов, как говорят церковные приверженцы. Но если бы и были, то сейчас он бы почувствовал долгожданное облегчение. Если бы он думал, что у него есть, такое эфемерное понятие, как душа, то сейчас эта душа бы очистилась. Пот и слезы, смешались на раскрасневшемся лице, однако Адольф, зная, что его не видят, улыбался. В раз движение в прямой кишке прекратилось. Тяжело дышавший Зигмунд, обхватив Адольфа за талию, в очередной раз прижал его к себе. Горячее дыхание, казалось приятным, на горящем лице. — Ты доставил мне огромное удовольствие, мальчик мой. Одной рукой сильнее обхватив торс Адольфа, другой доктор начал дрочить его член. — Твоя очередь. То как остро отзывалось тело на руку Зигмунда, поразило Адольфа. Тело все еще болело, пульсирующая боль отдавалась в висках, ноги ныли в коленях. Однако резкое наслаждение, получаемое от такой банальной ласки, дезориентировало. Точные и уверенные движения руки доктора на его члене были так же чудовищно приятны, как до этого приносимая им боль. Адольф напрягся, втянув живот, он часто задышал, и спустя мгновение на подоконник брызнула его сперма. Доктор отпустил его и он, уперевшись руками в злосчастный подоконник, стал приходить в себя. Адольфу не хотелось даже самому себе признаваться, что подобной силы оргазм у него был так же впервые. Сейчас было не время думать о том, кто доставил ему это наслаждение. Возвращая себе потерянные мысли, бывший пациент, с удивлением отметил ленивость, с которой развивались привычные ментальные цепочки. Ему было абсолютно безразлично, что он стоит с голой жопой в кабинете всемирно известного психоаналитика. Даже больше ему было все равно, что этот самый психоаналитик сейчас делает. Адольф знал, что сейчас совершенно спокойно натянет свою одежду, медленно пересечет кабинет и не испытывая ничего, покинет его. Всё было просто до безобразия. Он даже позволил себе слегка улыбнуться, поднимая голову и намереваясь осуществить задуманное. Уже в дверях он все-таки обернулся и задал наименее интересовавший его вопрос: — Так что значит эта ваша фраза: «четыре степени свободы»? Зигмунд, сидевший за своим столом и курившей сигару, ответил: — А я разве это говорил? — Да, на первом сеансе. — А, — доктор махнул рукой, — ничего не значит. Это фраза, составленная из первых пришедших в мою голову слов. Она направлена на дезориентацию человека, на отвлечение его мыслей. Так скажем, на создание мусора в голове. — Рассуждение ради самого рассуждения? — Скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Адольф. — Именно. «В этом и есть смысл всей вашей науки, даже больше, всех вас», — подумал Адольф, закрывая за собой дверь. Выйдя из дома номер девятнадцать, он направился вверх по улице. Солнце уже садилось, люди возвращались с работы, уставшие, но улыбающиеся, от чувства выполненного долга. Адольфу доставляло удовольствие находиться среди обычных работяг. Проходя мимо дома с небольшим палисадником, увидел женщину, старательно, с корнем, выдергивавшую проросшие среди цветов сорняки. Адольф улыбнулся простоте и правильности этой картины.