Ода победителям

1. Погребальные костры сложили прямо во дворе Казематов. Каменная плитка, выстилавшая двор, во многих местах была искрошена, а то и сорвана напрочь тяжкой поступью оживших статуй. Статуи застыли тут и там, в нелепых, изломанных позах – одна выбрасывала руку в сторону жестом сеятеля, другая согнулась, будто в приступе желудочных колик. Похоже на детскую игру, думал Каллен. Море волнуется – раз, море волнуется – два. Одна из статуй притягивала его взгляд как будто против воли. Он и не хотел бы смотреть на окаменевший памятник ненависти, в который превратилась Мередит – но не смотреть не мог. Море волнуется – три. Во время вчерашней резни некоторые слуги погибли, другие сбежали из Казематов, и таскать трупы пришлось рекрутам. Совсем еще желторотые парни и девчонки – они зеленели от ужаса и отвращения, но Каллен был непреклонен. Пусть смотрят на то, к чему приводят магия крови, гордыня и опрометчивость. Жестокий урок – но самые действенные уроки всегда жестоки. Рекруты таскали трупы, с трудом подавляя рвотные позывы. Каллен заметил, как они стараются огибать статую Мередит, что вызывающе торчала в самом центре двора. Он подумал, что нужно будет убрать ее потом – это весьма поучительное зрелище, но статуя была не совсем статуей, а в каком-то смысле мертвым телом. Мередит, какой бы она ни была, заслуживала похорон. Мать Летиция из часовни Казематов тоже исчезла, и погребальную молитву читал сам Каллен. Он говорил громко, торжественно, и видел, как Песнь Света смывает с лиц его братьев чудовищное напряжение. Каким бы ужасным не был вчерашний день, он уже стал историей. Нельзя ничего исправить или изменить, можно только убрать трупы, пока те не завонялись на жаре или не стали вместилищем для демонов, а потом пойти в казармы – западное крыло их чудом не пострадало – и завалиться спать. Каллен читал молитву – общую для храмовников и для магов, а глаза его сами собой обращались туда, где застыла в своей вечной агонии Мередит. Какая-то морская птица нагадила ей на голову, и белая капля помета стекала по ее щеке, как слеза. Губы Каллена произносили священные слова, а в голове крутилась детская считалка, повторяясь снова и снова в бесконечном коловрашении: море волнуется – раз, море волнуется – два. Море волнуется – три, чудо морское – умри. Нет, конечно, не «умри», а «замри». Детство было так давно, немудрено спутать. Наверное, он просто слишком устал. Хоук явился уже под вечер, когда костры прогорели, и теплый ветер с моря разметал жирный черный пепел по всему двору. При ходьбе он заметно кренился набок: меч Мередит оставил-таки свою пометку на его шкуре. На кудлатой голове его уже красовался венец наместника, и Каллен подумал, что он придает Хоуку вид деревенского дурачка. С собой он зачем-то привел Бетани: она не сказала ни слова, просто осталась стоять во дворе, глядя на догоревшие костры и беззвучно шевеля губами. Должно быть, прощалась; Каллен не осмелился ее потревожить. – Куете железо, пока горячо? Хоук хрипло хохотнул. – Знать почти умоляла меня принять этот железный веночек. Извините, что не позвал вас, Каллен, мы решили пока обойтись без церемоний. Так сказать, по-семейному. – Поздравляю, – ответил Каллен. – Конечно, празднество будет, – сказал Хоук. – Когда все устаканится. Надеюсь, ваши обеты не запрещают выпивку? Я уже думаю о том, какое вино лучше заказать – игристое орлейское, пьянящее и нежное, как поцелуй девственницы? Или, может, тевинтерскую «драконью кровь» – темную, крепкую, притягательную как грех. Или подать лломерринский черный ром – этим чванливым олухам снесет крышу от одного запаха! Каллен сцепил руки под подбородком и опустил на них голову. Он устроил себе временный кабинет в каморке, раньше принадлежавшей кладовщику или счетоводу: на узких полках громоздились пухлые гроссбухи, оставшиеся от прежнего хозяина, по углам стояли коробки с каким-то хламом. Резко пахло пылью, бумагой и мышами, а через приоткрытое окно со двора тянуло дымом. Горели всего три свечи, установленные в дешевом оловянном подсвечнике. Подсвечник имел форму голой женщины. Хоук разглагольствовал о винах, лихорадочно блестя запавшими глазами, потом перешел к закускам, основным блюдам и гарниру. Каллен слушал его жужжание, уставившись на пляшущее пламя свечей. Обычно Хоук раздражал его, но сейчас у него не осталось сил даже на раздражение. Слова теряли смысл, превращаясь в монотонный гул, подобный запертому в раковине гулу далекого прибоя, и Каллен снова представил себе море, ледяной холод его глубин. Море волнуется – раз. – Каллен, что вы думаете о соловьях, фаршированных их же собственными язычками? Каллен едва заметно вздрогнул – кажется, он все-таки ухитрился задремать с открытыми глазами и проснулся, когда Хоук назвал его имя. – Это очень по-орлейски, – пробормотал он. Хоук весело засмеялся. – Как же я мог забыть – вы же тоже ферелденец! Однако мне кажется, это будет довольно-таки символично – заткнет клювики некоторым птичкам, если им вздумается петь что-нибудь неодобрительное. Киркволльская верхушка – баба, Каллен, и баба строптивая. Ей нужна твердая рука и хлесткая плеть. Последнее заявление покоробило Каллена, но он не подал вида. – Ближе к делу, наместник, – сказал он. – Вы ведь собирались обсудить со мной не детали меню? Хоук протянул руку, цапнул со стола подсвечник и принялся поглаживать его по оловянной заднице. Потревоженные свечи закачались, пятная стол каплями горячего воска. По стенам заплясали неверные тени. – Рыцарь-капитан, – сказал Гаррет серьезно. – Мне жаль, что вам не угодила моя скромная попытка разрядить обстановку, впрочем, даже Варрик говорит, что я стал многословен. Я всего лишь хотел без лишних формальностей прояснить перспективы нашего дальнейшего сотрудничества. – Сотрудничество? – Каллен нахмурился. – Я храмовник, а не политик. Мое дело – демоны, малефикары и одержимые. – И вы командуете пусть несколько поредевшей, но все еще достаточно многочисленной и недурно обученной армией. – Я не Мередит. Мне не нужна светская власть. – Если у вас есть армия, у вас есть и власть, – заметил Гаррет. – Вы не можете от нее отказаться. И мне было бы спокойней спать, зная, что храмовники на моей стороне. Мне кажется, мы нужны друг другу. Их глаза встретились. Хоук усмехнулся, и Каллена внутренне передернуло от гадливости. Так мало сказано слов, и так много стоит за ними. Хоук смотрел на него, играясь с подсвечником – как вы можете отказать мне, Каллен, как будто спрашивал он – как вы можете отказать мне, если это я преподнес вам должность рыцаря-командора на золоченом блюдечке? Как вы можете отказать мне, зная, что я – единственный, кто сможет удержать этот город на грани хаоса? Море волнуется – три. – Вы будете спать спокойно, наместник, – ответил, наконец, Каллен. – Киркволл, надеюсь, тоже. И если хотите подать на празднике какое-нибудь символическое блюдо, то я бы посоветовал ферелденскую вареную брюкву. 2. Перед тем как навсегда покинуть Киркволл, Мерриль спустилась в Клоаку. Не самое безопасное место для одинокой эльфийки, но и Мерриль была уже не той девчонкой, которая ушла из клана семь лет назад. В Клоаке было так же темно и так же воняло, так же прятались в углах зловещие тени: пусть. Мерриль больше не боялась их – как не боялась заблудиться в запутанных переходах. По множеству лестниц она спустилась к лечебнице Андерса – бывшей лечебнице, поправила она себя. Возле запертых дверей темнело что-то, похожее на тюк с тряпьем, и только когда он пошевелился, Мерриль поняла, что это человек. Бледная женщина со спящим ребенком на руках, от нее несло мочой и отчаянием. Наверное, она не знала о том, что случилось на площади – была слишком поглощена своими бедами. Клоака – свое маленькое королевство со своими жестокими законами. Женщина вскочила на ноги и метнулась к Мерриль, но тут же отступила, разочарованная, разглядев тонкую девичью фигуру и острые уши. – Здесь никого нет, – сказала она. – Закрыто. Мой сын умирает, а дверь закрыта. Я стучала. – Я знаю, – ответила Мерриль. – Не жди. Никто не придет. То есть, я, конечно, пришла, но я не Андерс, а он точно не придет. Женщина открыла рот, будто собираясь задать вопрос, но промолчала. Мерриль было жаль ее, но она не могла помочь – целительство никогда не давалось ей. Наверное, не сочеталось с магией крови. Нищенка ушла, а Мерриль долго глядела ей вслед. Потом достала из сумки горшочек с крайне неаппетитным варевом из овсянки и мелкой рыбешки. Мерриль никогда не умела хорошо готовить, и даже кошачья каша у нее подгорела. – Кис-кис-кис, – позвала она нежно. – Кис-кис. В темных углах загорелись глаза – желтые, зеленые, голубые. Мерриль улыбнулась. Кошки привыкли, что их кормят каждый вечер, и теперь они выбирались из темноты, недоверчиво глядя на пришелицу – от нее пахло незнакомо, а кошки в Клоаке так же подозрительны, как люди. Стоит доверчиво откликнуться на такое вот «кис-кис», подставить спинку ласковым рукам – и того и гляди, окажешься в котле у какого-нибудь бродяги. Чтобы не пугать их, Мерриль отошла в сторону и присела на выщербленную ступеньку. – Варрик сказал – ты вернула ему клубок, – раздался голос за ее спиной. Мерриль вздрогнула, укоряя себя за беспечность – здесь не то место, где можно позволить себе расслабляться. Но голос был знакомым, и человек, который спустился и сел рядом с ней – тоже. – Да, – ответила она. – Мне больше не нужна бечевка, чтобы не заблудиться. Хоук тихо хмыкнул. – В прямом или в переносном смысле? – В обоих. Он шумно засопел у нее над ухом. – Ты уходишь, – сказал он. Мерриль не видела смысла отрицать очевидное. – Да. – Не попрощавшись. Она пожала плечами. – Мы можем попрощаться сейчас. – Я понимаю, – сказал Хоук. – Сейчас быть отступником в Киркволле опасней обычного. Мерриль промолчала, не разубеждая его. Это было действительно так – добрые граждане Киркволла, только вчера поносившие Мередит и жалевшие бедненьких магов, после взрыва Церкви резко изменили мнение. Мередит объявляли спасительницей и едва ли не новой Андрасте, а случившееся с ней – чуть ли не признаком особого благоволения Создателя. Магов же теперь боялись и ненавидели пуще прежнего. Хуже всего приходилось тем, у кого были родственники в Казематах. В эльфинаже пока было тихо, но Мерриль знала, что в Нижнем Городе уже начались погромы. Однако это была лишь одна из причин. Они сидели рядом на ступеньке и смотрели на кошек. Те лакали из миски, расположившись кружком и демонстрируя пушистые задницы. – Кис-кис, – басом позвал Хоук и попытался приблизиться к ним. Кошки прыснули в разные стороны. – Куда вы? Я вас не обижу. – Зачем ты пришел? – спросила Мерриль. – Ты же не знал, что я здесь. Хоук отогнул полу плаща и несколько смущенно продемонстрировал ей пузатую бутылку. – Молоко. Кажется, мы с тобой подумали об одном и том же. Мерриль сощурилась. – Я вспомнила, что кто-то должен покормить кошек. Ты же искал покаяния. Наверное, тебе стоило бы наведаться в церковь? Он пожал плечами. – Ты же знаешь, церкви больше нет. Да даже если бы и была, я не верю в Создателя. – Ты веришь в силу, – безжалостно сказала Мерриль. – Эта вера не даст утешения. – Ты не права, – возразил Хоук. – Я не искал здесь утешения, прощения или еще какой-нибудь лечебной припарки для нечистой совести. Я не жалею о сделанном, Мерриль. Он вдруг улыбнулся, широко и искренне, отчего вдруг сразу помолодел лет на десять. Теперь он был похож на того легкомысленного парня, который когда-то принес Маретари амулет Аша’Беланнар – у него не было ничего, кроме стареющей матери, сестры-отступницы, верного меча да веселого нрава. – Я просто подумал, что кто-то должен покормить кошек. 3. Тело, плавающее у причала, нашли рыбаки. Труп пробыл в воде несколько дней и всплыл, когда его подняли образующиеся при гниении газы. Брюхо мертвеца раздулось и посерело, как белок переваренного яйца. Рыбы съели глаза, губы и гениталии, но было очевидно, что утопленник – мужчина. От него воняло смертью, а в приоткрытом рту трепыхался серебристый малек, но Авелин доводилось видеть (и обонять) и куда более омерзительные вещи Она устало потерла глаза. За последнюю неделю ей редко удавалось поспать больше трех часов подряд. Киркволл захлестнуло безумие: будто мало было разбежавшихся по городу одержимых и малефикаров, так еще и обычные горожане решили внести свою лепту в творящийся хаос. Уличные банды тоже не дремали – это был их звездный час. Хоук уверял, что это временно – он говорил так убедительно, что Авелин начинала ему верить. Этой веры хватало ровно до того момента, как она выходила на улицу и видела поднимающийся над Нижним Городом дым пожаров. Осколки взорвавшейся церкви, некоторые меньше горошины, а некоторые – размером с хижину, пролились на Киркволл каменным дождем, пробивая дыры в потолках и хороня под собой людей: воистину, легко было вообразить, что это кара Создателя. Верхний Город пострадал не меньше, но пока был поспокойней: богатеи, не знающие, чего ждать от нового наместника, сидели в своих особняках, как мыши под веником, и втихую собирали свои собственные маленькие армии. Кровавые Клинки и Плакальщицы, Крысоловы и Дубинщики, наемники, мародеры, тал-васготы, головорезы Хартии – все отребье Вольной Марки стекалось в Киркволл, надеясь поживиться. – Не понимаю, что тебя так заинтересовало, – пробормотал Донник, когда они шли кривыми запутанными переулками Нижнего Города. – Обчищенный до нитки труп, плавающий возле доков – бедолага попался каким-нибудь грабителям, обычное дело. – Может, мне просто надоело сидеть в душном кабинете, – ответила Авелин. Это, конечно, было не совсем правдой. Теперь, стоя на солнцепеке и рассматривая опухшего утопленника, Авелин невыносимо хотелось поделиться с мужем мучающими ее подозрениями. Она и так промешкала уже очень долго, надеясь, что у нее самой найдется время для этого щекотливого расследования, и промедление ее, возможно, стоило жизни этому человеку. Слишком много всего, подумала она. Слишком много. – А я знаю этого неудачника, – сказал, наконец, Донник. – Самсон, бывший храмовник. Тот еще тип. Авелин кивнула. Она тоже помнила Самсона – Хоук покупал у него какие-то сведения. Подробностей он не раскрывал – Хоук бережно щадил ее чувства, держа в секрете все, что было не совсем законным. Конечно, это не мешало Авелин быть в курсе: она, в конце концов, была капитаном стражи. – Да, я знаю, – ответила она просто. Донник улыбнулся. – Он не был твоим осведомителем, а? Авелин нахмурилась и носком сапога перевернула труп на живот. Из задницы мертвеца выглянула узкая черная головка маленького угря и тут же спряталась обратно. – Он кем только не был, – уклончиво ответила она, присела на корточки и принялась разглядывать кинжальную рану под левой лопаткой. Самсон имел дело с магами-отступниками, пиратами, Обществом и контрабандистами лириума. Сплошь серьезные ребята – немудрено, что он кому-то перешел дорожку. Иногда Авелин думала – стоит предоставить всю эту шваль самим себе. Пусть хоть жрут друг друга живьем, город будет чище. – Капитан, – сказал Донник, – я вижу, что ты хочешь что-то мне рассказать. Жгучее летнее солнце светило им в глаза. Стражники нещадно потели в своих доспехах, но Авелин, казалось, ничего не замечала. Она посмотрела на труп, потом уставилась на грязную воду у причала, на которой покачивались апельсиновые шкурки и рыбьи потроха. По воле волн они сложились в причудливый узор, напоминающий человеческое лицо, уродливую злобную ряху, и Авелин подумала – вот оно, истинное лицо города, который она поклялась защищать. Вокруг сновали люди, но никто не удостаивал труп и стоящих над ним стражников чем-то большим, чем мельком брошенный взгляд. «Ты единственный, кому я доверяю», – хотела сказать Авелин, но сдержалась. Донник и так это знал. – Это очень... очень... странное дело, – проговорила она вместо этого. – К нему нельзя привлекать внимание раньше времени. – Ты приказываешь мне этим заняться? Авелин качнула головой. – Не приказываю, Донник. В этот раз – я тебя прошу. Он проницательно посмотрел на нее. – Эй, а это не повод, чтобы отстранить меня от патрулирования? Авелин слабо улыбнулась. – Это может оказаться гораздо опасней, чем патрулирование, – честно сказала она. – У меня сердце не на месте от мысли, что ты можешь во что-нибудь вляпаться, но я сама все время на виду... – Я не вляпаюсь, – с обидой в голосе ответил он. – Я тебе что, сопливый новобранец? Они резко замолчали – прикатила труповозка, запряженная печальным длинноухим осликом. Через край телеги уже свешивалась чья-то синюшная нога. Два парня, несмотря на жару пьяных в дым, подхватили мертвеца и с третьей попытки забросили его в телегу. – Много работы, сэр, – пожаловался один из них, дыша Авелин в лицо перегаром. – Ужасно много работы. Авелин поморщилась, сгребла его за шиворот и отпихнула от себя, как назойливого щенка. – И не говори, братец, – ухмыльнулся Донник, провожая телегу взглядом. Они двинулись обратно в Верхний Город. Теперь Донник понял, какую цель преследовала эта малоприятная прогулка. Крепость наместника и казармы стражи полны любопытных ушей и глаз. – Вчера, – сказала Авелин, – был убит заместитель начальника порта. Взяточник и скользкий говнюк. Два дня назад нашли двух матросов и боцмана – все трое с одного корабля, – увитых их же собственными кишками. Еще за день до этого всплыл отправленный на корм рыбам купец из Старкхевена: очень подозрительный купец – ни служащих, ни офиса, ни товара. – Это Киркволл, – Донник пожал плечами. – Люди здесь умирают. – Я готова съесть свой щит, если эти убийства окажутся не связаны. Она помолчала секунду, потом добавила: – Ты должен знать: это не обычный разбой и не разборки внутри Общества, как ты наверное подумал. Все прочие были убиты так, что действительно похоже на грабеж, но первый, старкхевенец – у него даже кошелька не забрали. А еще кинжал остался в ране – обычный совершенно кинжал, неплохая сталь, но баланс паршивый, да и тяжеловат. Донник присвистнул. – Как неосторожно. Кузнецы обычно клеймят свой товар. Ты узнала, где он был куплен? – Хуже, – мрачно ответила Авелин. – Я узнала, кому он принадлежал. 4. Гаррет дарил ей жемчуг – длинные нити белого жемчуга, который так красиво оттенял ее смуглую кожу. Еще он дарил ей золото и говорил – твои глаза похожи на золотые монеты. Сомнительный комплимент, но Изабелла только смеялась – это все жадность, милый, отвечала она, от жадности тебе и моча покажется золотоносным ручьем. Порой она думала, что подарками он хочет купить ее, привязать к себе. Это не мешало ей их принимать, впрочем. Ей всегда нравились броские украшения, но легче удержать в руках волну, чем Изабеллу, если она сама того не пожелает. – Какого хрена, – проурчал Хоук однажды вечером, облизывая ее ухо. – Какого хрена ты так красива? – Хватит меня слюнявить, – засмеялась Изабелла, отстраняясь: от бороды было щекотно. – А то мне начинает казаться, что я трахаюсь с мабари! Хм! А ведь это идея! Он приподнялся над ней на локтях и комично опустил уголки губ. – Вот так и выясняется, – сказал он с надрывом, – что во время любовных утех твоя женщина мечтает о твоем же псе! – Я не твоя женщина, – ответила Изабелла и, ухватив его за плечи, опрокинула в постель. Гаррет распластался на спине, раскинув руки и ноги как здоровенная, волосатая морская звезда. – Я своя собственная. Изабелла устроилась сверху, направила в себя его член и начала двигаться, вначале медленно, потом все ускоряя темп. Она предпочитала позу наездницы, и Гаррет обычно не возражал – ему страшно нравилось смотреть, как ее груди подпрыгивают в такт движениям. Изабеллу всегда удивляло, почему мужиков так завораживают сиськи. – От тебя рыбой пахнет, – внезапно сказал Гаррет через какое-то время, когда Изабелла, усталая и довольная, уже начала дремать. – Не пизди, я мылась. Он ткнулся носом в ее волосы и шумно их понюхал. – Рыбой пахнет, – уверенно повторил он. – А от тебя псиной, – огрызнулась Изабелла. – И прекрати сопеть мне в голову. Он отодвинулся. – Ты была в порту, верно? – спросил он тихо. – И как там? – Людно. Корабли. Воняет рыбой. Да ты и сам знаешь, – Изабелла нахмурилась в темноту. – А если хочешь, чтобы от меня пахло фиалками, купи-ка мне орлейских духов. – И от тебя будет пахнуть не просто рыбой, а рыбой с фиалками, – фыркнул Гаррет. – Ты же не собираешься уплыть без меня? Изабелла положила голову ему на грудь, слушая, как под ухом мерно стучит его сердце. – Когда-нибудь я все равно уплыву, ты же знаешь, милый. Он приподнял голову и поцеловал ее в макушку. – Но не завтра? – Нет. Не завтра. 5. Кабинеты рыцаря-командора и первого чародея были уничтожены пожаром, но их личные комнаты не пострадали. Каллен сам не знал, что ожидает там найти – может быть, ключ к пониманию того, что произошло в Казематах два дня назад. Он долго не решался зайти в комнату Мередит, но решившись, был разочарован. Жесткая узкая койка, застеленная так аккуратно, что не было ни единой складки на казенном сером одеяле. Стойка для доспехов, комод, письменный стол, на котором уже начала скапливаться пыль. Ничего, что дало бы возможность понять безумие рыцаря-командора. Ни единого украшения на стенах, ни одной безделушки на комоде, ни одного личного письма в ящике стола. «Мне не нужно ничего для себя», – вспомнил он слова Мередит. Ей не было ничего нужно, но она получила статую посредине площади – жестокая ирония. При взгляде на ее апартаменты возникала мысль, что хозяйка их умерла много лет назад. В комнате Орсино Каллен нашел бардак на письменном столе, валяющийся в кресле банный халат и какую-то бессмысленную пеструю игрушку на книжной полке. Каллен долго смотрел на то, как мягко перетекают друг в друга разноцветные огоньки, запертые в стеклянной колбе. Потом пролистал книги – одна другой скучней. Хотя не стоило ожидать, что Орсино будет держать трактаты по магии крови на виду, должно же быть хоть что-то... Каллен залез в письменный стол, и, брезгливо стряхивая с пальцев комки пыли – право же, этот проклятый эльф мог бы убираться хотя бы иногда! – выгреб на ковер все содержимое ящиков, начиная от сломанных перьев и мятых конфетных фантиков и заканчивая живой мышью. Потом сел в кресло и задумчиво уставился на свой улов. Происходящее казалось бессмысленным, подстроенным, нереальным, как театральная декорация. Как будто все это – затянувшийся розыгрыш – у Орсино чувство юмора всегда было несколько более развито, чем это полезно для самосохранения. Каллен нагнулся, выбрал в куче хлама потрепанную книжонку. Судя названию – орлейский любовный роман: неудивительно, что Орсино запрятал его подальше. На обложке была изображена милующаяся парочка – кавалер обнимал даму за талию и целовал так страстно, как будто пытался сожрать ее гланды. «Забавный выбор чтения, первый чародей», – подумал Каллен. – «А ведь Хоук предал тебя. Обещал поддержку и предал в последний момент, когда ничего нельзя было изменить». Эльф-малефикар заслуживал своей участи, но от этого предательство Хоука не становилось более привлекательным. Каллен нахмурился и принялся машинально перебирать страницы. Страстные поцелуи, вздымающиеся груди, «бабочки в животе»... Он тихо фыркнул. Никогда не подумаешь, что тот, кто читал эту книгу, и тот, кого едва отскребли от стен Казематов – один и тот же человек. Нет ничего коварней магии крови – вот еще одно доказательство. Нет невинных магов – каждый из них в глубине души жаждет слиться с демоном, даже те из них, кто сам не решается себе в этом признаться. Что-то привлекло его внимание. Каллен вернулся на несколько страниц назад. В какой-то момент слащавая орлейская чепуха сменилась формулами и диаграммами. Он быстро пробежал глазами по описанию ритуалов, затем еще раз посмотрел на безвкусную обложку и покачал головой. У Орсино действительно было чувство юмора. Каллен снова открыл книгу и прочел наугад: «Четверо есть, известных как Забытые. Первый из них Гаксканг, чье появление хасиндские шаманы видят во внутренностях жертвенных животных, а ривейнские одержимые гадалки – в жженых голубиных костях. Вторая из них – Зебенкек, прекрасная Зебенкек, что является в звоне хрустальных колокольчиков и аромате корицы. Имя третьего – Имшаэль, чьи предвестники – судороги и коррозия, четвертый же, древнейший из них, является без предвестий, ибо безразличие его велико, и не имеет он ни имени, ни даже формы, отчего и прозвали его так – Бесформенным». Каллен смял страницы в кулаке, чувствуя, как на лбу у него выступает холодный пот. 6. У одного из эльфов, нанятых отмывать Казематы, не хватало кончика острого уха. За это другие прозвали его Корноухим – никто не знал, было ли у него настоящее имя, потому что от него самого никто не слышал ни одного слова, только хныканье или мычание. Боги обидели его, обделив разумом, но он был послушен и старателен. Другие его товарищи морщились и вздыхали, оттирая со стен, пола, и даже порой потолка потеки крови, пятна копоти и какую-то присохшую мерзость, облепленную мухами и кое-где уже кишащую червями. Корноухому не было дела – даже когда он вляпался босой ногой во что-то мягкое и скользкое, упруго лопнувшее под пяткой. Он методично орудовал тряпкой, мурлыча себе под нос песенку без смысла и мелодии. В Казематах душно пахло скотобойней, но Корноухому этот запах напоминал лавку мясника, и потому был приятен. Он мечтал о том, как пойдет на рынок и истратит честно заработанные медяки на горсть свиных потрохов, а потом сварит суп – замечательный вкусный суп, сытный и ароматный. От одной этой мысли у него начинали течь слюнки. Постепенно продвигаясь все дальше по коридору, он сам не заметил, как отделился от остальных, свернув в какой-то закоулок. Корноухий едва ли обратил на это внимание – здесь тоже было полно работы. Он занялся оттиранием двери – она была оббита металлическими листами, и потому не сгорела, а лишь покрылась копотью, и поверх этой копоти были прочерчены длинные полосы, похожие на следы когтей. Затем он услышал свое имя. Скудная память Корноухого вмещала в себя очень мало – метлу да грязную тряпку, соломенную подстилку в ночлежке, чечевичную тюрю по будням и мясную лавку по праздникам, где мясник задешево отпускал ему жирные свиные кишки. Набор звуков, составлявший его имя, оказался заброшен в самый дальний уголок памяти, вместе со словами колыбельной и вкусом материнского молока – он ассоциировался с сытостью, а значит – со счастьем. Иди ко мне, – позвал голос, ласковый и полный обещания. Лицо Корноухого расплылось в неуверенной улыбке. Так и не распрямившись, он на карачках пополз на зов. Уже отмытые им металлические полосы на двери начали стремительно покрываться струпьями ржавчины. Резко похолодало. Мокрая тряпка взлетела над полом, покружилась немного и мягко шмякнулась об стену. Иди ко мне. Ты будешь сыт. Ты теперь всегда будешь сыт. Из темноты по-кошачьи сверкнули глаза. Все так же радостно улыбаясь, Корноухий рванул зубами собственные вены. 7. Варрик всегда считал – главное, когда рассказываешь историю – это вовремя ее закончить. Если момент для финала будет выбран слишком рано, слушатель останется разочарованным. Но куда хуже обратное: если длить и длить свой рассказ, то выяснится, что никому из героев не удалось жить долго и счастливо. Принцесса залетела от конюха, и принц избил ее так, что у нее случился выкидыш. Мудрый советник поперхнулся рыбной костью и умер. Герой и победитель оказался жестоким подонком. Мифический кузен Эльманд Тетрас перебрался в Антиву месяца два назад – он был очень нервным парнем, этот Эльманд, и свары людей в юбках пугали его до медвежьей болезни. Вместе с ним переехал и весь бизнес, остался один лишь Варрик, из своей полутемной комнате в «Висельнике» наблюдающий за мечущимся в лихорадке Киркволлом. Он ожидал развязки с непонятной ему самому надеждой, но, дождавшись, нутром почуял – историю пора заканчивать. Первым, однако, ушел Фенрис. Он явился в «Висельник» через неделю после взрыва и резни в Казематах. Вернул Варрику давний карточный долг, сказал несколько ничего не значащих слов. Тем не менее, это было прощание. За годы игры в кошки-мышки с тевинтерскими работорговцами, Фенрис научился правильно подгадывать время – время для дружеских попоек, время для драки, время для бегства. Следом уплыл занудный старкхевенский принц – не иначе как, вдохновленный примером Хоука, отправился отвоевывать свой напыщенный городишко. Мерриль пришла через несколько дней, рано утром, когда таверна почти опустела – только в углу, уронив голову в лужу пролитого пива, храпел какой-то пьяный крепыш. Она вернула Варрику моток бечевки, одолженный много лет назад, нагнулась и быстро чмокнула его в щеку. Изабелла, впрочем, пока оставалась, хотя корабль, украденный ею у Кастильона, уже покачивался на волнах, готовый к отплытию. – На твоем месте я бы поторопился, ривейни, – сказал Варрик. – Только подумай, сколько купцов останутся неограбленными, если ты будешь торчать тут. Она фыркнула. – Я хочу посмотреть, как Хоук всех поимеет. – Сейчас середина лета. У тебя полтора месяца, чтобы успеть до осенних штормов. – Я и не из таких штормов выходила невредимой. Изабелла ничего не боялась. На то она и была Изабеллой. Варрик попрощался с Киркволлом с кормы антиванской каракки. Исполинские каменные лица, высеченные в скале, служившей городу и фундаментом, и защитой, глядели ему вслед. Древние статуи рабов все так же закрывали руками лица в своем вечном плаче. Когда каракка минула искусственную бухту и вышла в залив, стены расступились, и Варрик увидел город во всем его мрачном великолепии: столпотворение лачуг Нижнего Города, редкие зеленые пятна частных садов Верхнего, и над всем этим – мрачная громада крепости наместника. Где-то там, наверху, подобно нахохлившемуся ястребу, Гаррет Хоук безжалостными глазами высматривал себе поживу. – А потом они жили долго и счастливо, – пробормотал Варрик себе под нос и спустился в каюту. Когда он вышел на палубу в следующий раз, Киркволл уже скрылся за горизонтом. 8. Старая Мэгги, торговка рыбой с рынка Нижнего Города, нашла свой конец двадцать девятого числа месяца солиса. Про нее говорили, что она – ведьма; на самом деле она всего лишь приторговывала деревянными оберегами, которые вырезал ее младший внучок. Правда, характер у старухи был не сахар. Даже когда к ее лотку подошел десяток молодчиков, вооруженных дубьем и мясницкими ножами, она лишь вытерла облепленные серебристой чешуей руки об фартук, подбоченилась и сказала: – Что, сукины дети? Осмелели? – Мы не боимся твоих козней, ведьма, – проурчал предводитель. Настоящее его имя было Мартин, но все называли его Святошей за Песнь Света, которую он знал наизусть и мог цитировать хоть от начала к концу, хоть от конца к началу. – Была б я ведьмой, давно бы тебя превратила в жабу. Святоша ухмыльнулся и со свистом рассек воздух своей дубиной. – Да вы озверели, демоны? – охнула торговка зеленью. – Везде вам ведьмы чудятся! – Заткнись, баба! – рявкнул Святоша. Женщина оглянулась, ища глазами стражников. Обычно хоть кто-нибудь из них да болтался по рынку, щипал за задницы торговок и жрал яблоки, которыми те его задабривали. Сейчас, как назло, никого не было. – Да будут названы они малефикары, проклятые, – пропел Святоша. У него был приятный бархатистый тенор. Старая Мэгги выхватила из-под фартука рыбный нож. – Магия крови! – завопил кто-то и с размаху опустил дубину на ее череп. Раздался кошмарный влажный хруст, и старуха упала лицом в кучу разделанной рыбы. К вечеру того же дня погромы охватили весь Нижний Город. – Меня тошнит, – сказала Авелин. – Наверное, ты беременна, – фыркнул Гаррет. – А Донник знает? – Меня тошнит от бессмысленной жестокости, от смертей, от крови, от жары, от этого города и в особенности от твоих идиотских шуток. Она резко встала и, опершись обеими руками о стол, нависла над Хоуком как воплощенное негодование. – Авелин, – мягко сказал он. – Авелин, ты мой самый лучший, мой старый друг. Я отправил своих наемников тебе на помощь, что же я еще я мог сделать? Будешь вино? – Для начала, ты мог бы их не отправлять, – она безнадежно махнула рукой и устало опустилась в кресло. – От них вреда больше, чем пользы. Хоук встал, вынул из шкафчика высокую бутылку с узким горлышком и два гравированных кубка. – Я с радостью оставил бы это городской страже, но ее было слишком мало. Твои люди и так измотаны. А храмовникам лучше удается справляться с демонами, чем с обычной разъяренной толпой. Это не знак недоверия, Авелин. Резню просто нужно было остановить как можно быстрее. – Кого ты нанял? Кровавых Клинков? – Мне показалось это забавным – сначала я работал на Миирана, теперь Мииран работает на меня. Кровавые Клинки, по крайней мере, честны. Для наемников. – О да, они честны, – издевательски протянула Авелин и выпила вино залпом, даже не почувствовав вкуса. – Они даже не скрывают, что вместо того, чтобы наводить порядок, принялись убивать без разбору, насиловать и грабить. – Это наемники, – Хоук вздохнул. – Никогда не прочь отхватить чего-нибудь сверх обещанной платы. Однако же, они поймали зачинщика. Авелин со стуком поставила стакан на стол. – Что? Гаррет загадочно улыбнулся. – Почему я узнаю об этом только сейчас? – Авелин, – сказал он вкрадчиво. – Ты мой самый лучший, самый старый друг. Но это, твою мать, не значит, что ты можешь спрашивать у наместника отчет о его действиях! Они молча сверлили друг друга взглядами. Авелин отвела глаза первая. Сейчас ссориться с Хоуком было бы неумно. – Пойдем со мной, – сказал Хоук. Они вышли из кабинета, спустились по лестницам на первый этаж, потом в подвал крепости наместника. Внизу было прохладно, и Авелин, вопреки всему, что камнем лежало у нее на душе, порадовалась этому. Лето в этот год выдалось необыкновенно знойным, она не помнила даже, когда в последний раз шел дождь. Наверное, недели три назад, еще до взрыва. – Дома и сады – это лишь фасад, – говорил Гаррет, ведя ее узкими переходами. В руке он держал масляную лампу. – Осторожнее, пригнись, тут низкий потолок. Так вот, настоящий Киркволл – под землей. Лабиринт переходов, некоторым из них сотни, тысячи лет. Например, вот этот коридор соединяет крепость наместника с тюрьмой. Вспугнутая крыса шмыгнула прямо по ногам, заставив Авелин споткнуться и выругаться. В затхлом воздухе подземелья появился легкий сквозняк и принес с собой запах дерьма – не иначе как где-то поблизости проходила канализация Верхнего Города. Авелин поморщилась и подумала, что дерьмо из аристократических задниц пахнет ничуть не лучше обыкновенного. – Я читал кое-что о своих предшественниках, – продолжал Гаррет. – Был такой Эдельбранд, правил лет четыреста назад, еще до кунарийской оккупации. Занятный был мужик, любил наведываться в тюрьму по вот этим вот секретным проходам и там развлекаться с узницами посимпатичней. Конечно, в тюрьме ведь есть и дыба, и клещи, и вагинальные груши – словом, все инструменты для любви. А поскольку среди воровок и нищенок хорошеньких обычно немного, то он стал пополнять свой гарем за счет обычных горожанок... а, вот мы и пришли. Гаррет нажал на один из ничем не выделяющихся камней, и часть стены отделилась, обозначив дверной проем. Он открыл дверь, с усилием надавив на нее плечом, затем сделал приглашающий жест рукой. Авелин последовала за ним, на ходу вытряхивая из волос налипшую паутину. Они действительно оказались в городской тюрьме – она не могла не узнать эти толстые серые стены. Это был один из нижних, подземных ярусов, где обычно содержались самые опасные преступники. Возле камеры, впрочем, дежурил не стражник, а какой-то мрачного вида парень со знаком Кровавых Клинков на нагруднике. – Мииран здесь? – спросил его Гаррет. Парень кивнул и распахнул перед ними дверь. В нос Авелин ударила ядреная смесь из запахов пота, мочи, крови и нагретого железа. – Ну и где носило твое гребаное превосходительство? – Мииран развалился в деревянном кресле, украшенном множеством блестящих цепей; предназначенные намертво приковывать узника, сейчас они свободно болтались и немелодично звенели, когда Мииран случайно их задевал. – Делать мне, блядь, нечего, только жмуриков караулить. – Пока я тебе плачу – будешь не то что караулить, а целоваться с ними, – огрызнулся Хоук. – А вот этого не захотел? – Мииран продемонстрировал ему средний палец. – Иди нахуй, – беззлобно сказал Хоук и внимательно осмотрел дыбу, с которой свисало нечто, напоминающее освежеванную тушу в лавке мясника. – Где признание? Мииран помахал в воздухе каким-то листком бумаги. – Что это все означает? – спросила Авелин и с отвращением оглядела растерзанный труп. – Что вы тут натворили?! – С изменниками не церемонятся, капитан, – вздохнул Хоук и быстро пробежал глазами по строчкам. – Мииран, что за пятна? Ты этим жопу что ли вытирал? – А, – Мииран поковырял пальцем в ухе. – Пятна. Слезы, кровь, пот или сопли, выбирай, что больше нравится. Этот парнишка был немного не в форме, когда подписывал. Из него все прям текло и капало. – Измена? – Авелин обернулась к Хоуку. – Ты же не хочешь сказать?.. – Именно это я и хочу сказать. Погромы были спровоцированы. Есть люди, которым не нравится, что я стал наместником. Этот кусок мяса, которого при жизни звали Мартином, но куда как чаще – Святошей, кормился с рук у графа де Лансе. И это только первая ниточка, ведущая к целому змеиному клубку. Хоук улыбался, благодушно и довольно, как после сытного ужина. Даже ужасный запах его, кажется, не смущал. – Это расследование стоило поручить страже, – сухо сказала Авелин. – Почему ты позволил своим головорезам убить свидетеля? – Да кто ж знал, сэр капитан, что он окажется таких дохляком, – хохотнул Мииран. – Я всего лишь мило с ним побеседовал. Он нагло рассматривал Авелин, ничуть не стесняясь – как будто шлюху выбирает, пронеслось у нее в голове, и ее передернуло от отвращения. Они с Хоуком – два сапога пара, неудивительно, что они так спелись. Авелин чувствовала себя так, как будто по маковку окунулась в выгребную яму: вокруг дерьмо, и никак не избежать того, чтобы его наглотаться. – Я решил тебе немного помочь, – Хоук продолжал улыбаться. Чтоб у тебя рожа треснула, в бешенстве подумала Авелин, и стиснула зубы, чтобы удержать рвущиеся с языка обвинения. – Признание у нас есть. Я уверен, судье Ванарду этого будет достаточно. Конечно, арестовывать графа должны твои люди. Кровавые Клинки чересчур некуртуазны, чтобы можно было пустить их в графскую гостиную. – Да, – выдавила из себя Авелин. – Как прикажете... наместник. 9. За три недели погибли семь храмовников. Не так много, если сравнивать с потерями городской стражи, конечно. Но... Каллен уже давно расстался с иллюзиями. Девять из десяти магов при возможности обратятся к магии крови – из жажды ли власти, из любопытства или от страха. Каллен думал, что никогда не забудет ферелденский Круг, серые стены в мясных наплывах, запах смерти и крови, но все же со временем воспоминания пусть не исчезли, но как бы сгладились, потеряв устрашающую остроту. Теперь же они возвращались снова – и порой Каллену казалось, что, свернув за угол, он вот-вот окажется в полукруглом коридоре, ведущем в библиотеку башни Кинлох, а выглянув в окно – увидит серебристую гладь озера Каленхад и далекую пристань на другом берегу. Прошлое никуда не девалось – оно лишь отступило, затаилось на время. Мередит любила говорить – мы сражаемся без надежды на победу. Каллен всегда соглашался с ней, уж кому-кому, а ему не надо было рассказывать об опасностях магии. Но только теперь он полностью понимал эти слова. Тяжесть поражения давила, как могильная плита. «Что мне делать, Мередит»? – мысленно спрашивал Каллен. – «Что мне делать?» Части киркволльского Круга удалось бежать – и отступники, перепуганные и озлобленные, с легкостью поддавались одержимости. Их нужно было ловить, причем как можно скорее, пока город не сожрал сам себя в приступе паранойи. Добрые граждане Киркволла видели злокозненных малефикаров в каждой сварливой бабе, в каждом нечистом на руку лавочнике. Одного нищего, обладателя причудливого горба на спине, убили, приняв за одержимого. Последний, самый кошмарный погром начался на рынке Нижнего Города, когда какой-то подонок обвинил в ведовстве и прикончил старуху-торговку. В тот день Каллен вынужден был отправить отряд храмовников на помощь городской страже – он помнил об обещании, которое дал наместнику. Отряд вернулся потрепанным, неся с собой рассказы об изнасилованных женщинах, о детях, раздавленных толпой и растоптанных до кровавого месива, и храмовник-лейтенант сказал потом: – Если бы я не знал, что это не так, я подумал бы, что все они одержимы. Но были и настоящие одержимые, настоящие малефикары. Настоящие демоны. Гаксканг, Зебенкек, Имшаэль. Бесформенный. Каллен запомнил имена и предвестия, и теперь с содроганием читал эти знаки, проступавшие явственно, как следы на влажной глине. На первом этаже Казематов, где состоялись основные бои, раньше были тяжелые и прочные двери, оббитые металлическими листами. Каллен своими глазами видел, как они рассыпались в прах при прикосновении. Металл проржавел в одночасье, превратившись в бурое кружево. Там, где Орсино сотворил свой последний ритуал, даже в разгар полдня царил ледяной холод. В коридорах нестерпимо пахло тленом, и роились мухи, образуя своими тельцами сложные геометрически правильные узоры. Верные признаки присутствия могущественного демона. Но только признаки – все Казематы обыскали сверху донизу. Демон как появился, так и исчез – как в воду канул. Это еще не конец, понимал Каллен. Завеса истончилась, демоны рвутся в мир, и одному Создателю ведомо, смогут ли они сдержать их. – Что мне делать, Мередит? Каллен стоял во дворе, рядом со статуей. Было раннее утро, и в предрассветных сумерках ему казалось, что статуя окутана красноватой дымкой. Вероятно, просто обман зрения – в летнюю жару легко возникают миражи. – Вы, наверное, подумали, что я предал вас, чтобы занять ваше место. Но это не так. Каллен разговаривал со статуей, до рези в глазах вглядываясь в ее неподвижное лицо, будто надеялся, что она подаст ему какой-то знак. – Мне не нужна эта должность, эта власть. Конечно, я делаю все возможное – но что если только лишь возможного будет недостаточно? Город в агонии, Мередит, без вас все посыпалось. Хоук не справляется. Он, кажется, больше занят разборками со своими политическими противниками. Вчера отрубили голову графу де Лансе – его признали виновным в шпионаже в пользу Орлея и попытке свержения наместника. Вы ведь помните его сына, Мередит? Он сбежал из Круга незадолго до... незадолго. Он говорил и воровато оглядывался, будто боялся, что его кто-нибудь заметит. Двор был пустынен, но Каллена не оставляло ощущение, что за ним следят чьи-то внимательные, злые глаза. Совсем как тогда, в башне Кинлох – ощущение слежки тоже не покидало его ни на мгновение, даже когда маги крови оставляли его в покое и уходили. – Вы были правы – наша битва проиграна до ее начала. Но все же мы не можем сложить оружие. Он осекся на полуслове и поспешно отвернулся. Кто-то быстро шел к нему через двор, время от времени переходя на трусцу. – В чем дело, Паксли? – Отряд, который вы два дня назад отправили расследовать тот случай в Клоаке... – Да? – Один из них вернулся. – Один? Что с остальными? Да говори же! – Вам лучше это своими ушами услышать, сэр. Каллен обернулся к статуе. Она все так же бесстрастно смотрела в светлеющее небо, вся окутанная красноватой дымкой, как подвенечной фатой. «Мне не хватает вас, Мередит». 10. – Мы называли это «подземной дорогой». Элизабет Селби говорила быстро, задыхаясь, глотая слова, как будто боялась чего-то не успеть. Донник нашел ее в Верхнем Городе – оказывается, ее троюродная кузина служила экономкой в поместье Харриманов. Селби нанялась туда же, сказавшись прачкой, как будто надеялась, что спуск на несколько ступенек вниз по социальной лестнице сможет ее защитить. Но убийцы уже шли по ее следу, и когда Донник постучал в дверь черного хода, то краем глаза он заметил, как отступили и скрылись в тенях две подозрительные фигуры. Они сослужили ему хорошую службу: чтобы расколоть Селби достаточно было одной фразы: – Я вас отпущу. Она открыла рот, потом снова закрыла. Ее глаза наполнились слезами. – На меня это не действует, монна, – невозмутимо сказал Донник. – Вы же сами понимаете, раскаявшуюся преступницу поместят в тюрьму и будут охранять до суда как зеницу ока, но я не могу удерживать под стражей уважаемую горожанку. Вам придется выйти отсюда через парадную дверь. – Меня убьют. Донник пожал плечами. – Создатель милосерден, он защитит вас. Тогда Селби заговорила – да что там, запела соловьем. – Мы называли это «подземной дорогой». Организация переправляла из Киркволла магов, бежавших из Круга. Те люди, которых убили – все они были ее частью. – Они были магами? – В основном – нет. Были несколько отступников, которые остались в Киркволле, чтобы помогать своим собратьям, да некоторые их родственники. Но остальные по большей части работали в порту. Капитан одного корабля – он, наверное, сумел уплыть, когда все началось. Даже простые матросы. Они, конечно, делали это из-за денег. – А вот теперь это становится интересно, – заметил Донник. – Откуда вы брали деньги? Селби сглотнула. – Человек, который нас финансировал… купец из Старкхевена, Персиваль. Я не думаю, что это его настоящее имя. – Толстый, невысокий, лет сорока. – Вы все знаете, – она обессилено откинулась на спинку стула. – Пока не все. На кого он работал? Селби покачала головой. – Я не знаю этого в точности, но… вас интересуют мои предположения? – Я весь внимание. Она наклонилась вперед и шепнула: – Тевинтер. Донник мысленно присвистнул, но внешне сохранил на лице скучающее выражение. – Я не знаю, где он, – торопливо сказала Селби. – Он исчез. Он и раньше исчезал. Наверное, его дела в Киркволле были сделаны. – Нет, его нашли плавающим возле заброшенной пристани, – сообщил Донник. – Рыбы съели его яйца. Кто еще знал об этом человеке? Достаточно могущественный, чтобы за неделю выкосить вашу организацию под корень? Селби колебалась. – Послушайте, – терпеливо сказал Донник. – Вы понимаете, что своими признаниями уже свили себе пеньковую веревку? Государственная измена – не шутка. Я могу обещать вам защиту, но только если вы убедите меня, что не имели никакого отношения к шпионажу. Что ваша «подземная дорога» – была всего лишь средством помочь бедным угнетенным магам. Она разрыдалась. – Ну-ну, – пробормотал он. – Как нарушать закон, так мы молодцы, а как отвечать – так мы бедная, испуганная женщина? – Хоук. Донник не отреагировал. – Хоук, Гаррет Хоук, наместник! Он просил меня устроить встречу. Он говорил, у него есть деловое предложение. Донник ухмыльнулся. Последний кусочек мозаики встал на место – кинжал, пронзивший дряблое тельце имперского агента, дешевый кинжал, который Гаррет Хоук таскал на поясе, чтобы чистить фрукты, и который Авелин не могла не опознать, потому что видела его сотни раз. Зная, что именно Хоук убил старкхевенца, они с Авелин не знали самого главного – зачем он это сделал. Но сейчас все обретало смысл. – Вы довольны? – спросила Селби, шмыгая носом. – Почти. А теперь, – он подвинул ей перо и бумагу, – теперь изложите все это письменно. 11. В кабинете наместника на стене висела карта Тедаса. Хоук помнил ее еще по тем временам, когда хозяином кабинета был Думар – уже тогда его поразил огромный размер карты и искусность, с которой она была вычерчена. Вздымались вверх, как будто пытаясь прорвать толстый пергамент, Морозные Горы. Извилистые реки катили синие воды к огромным морям. Пустыни Андерфелса и плодородные равнины Ферелдена, зеленые пятна лесов Бресилиан и Арлатан. Орлессианская Империя – вся покрыта рассыпанными черными точками городов, как будто карту засидели мухи. И на севере, над остальным Тедасом, похожий на свисающий с ветки пчелиный рой – Тевинтер, коварный, терпеливый, выжидающий. Хоук не сомневался – Тевинтер знает. Пусть ему удалось вырезать часть агентуры – шпионы похожи на глистов. Вытащишь одного червя через язву на коже, но он уже отложил сотни, тысячи яиц, и пока ты празднуешь победу, они зреют в толще мышц, дожидаясь момента, когда можно будет сожрать тебя изнутри. Гаррет в десятый раз за последние два часа подошел к окну и, скрывшись за шторой, выглянул наружу. С высоты весь город был как на ладони. Была отлично видна прямая, как стрела, Дорога Наместника – вот стража у ворот, вот пара расфуфыренных юнцов, прохаживающихся взад и вперед, а вот и кокетничающие с ними девицы. Внизу, в бедных кварталах, лилась кровь, но здесь было полно стражи, и поэтому все эти бесполезные придурки чувствовали себя в безопасности. Жадно щурясь, Хоук смотрел с высоты на людей внизу – отсюда они казались не крупнее мух. Жирные мухи, щеголяющие бронзово-зелеными боками нарядных камзолов, красивые и сытые, ползающие по разлагающемуся трупу Киркволла... Кто из них? Вон тот паршивец – он болтается возле крепости с самого утра и пялится на прогуливающихся девок. Или старик – каждый день просит здесь милостыню, и стража закрывает на это глаза. Делает вид, что он слепой, но Гаррет видел – однажды, когда он вот так же, как сейчас, подошел к окну, старик задрал голову и своими бельмами уставился прямо ему в лицо. Гаррет рывком задернул шторы, почти отбежал от окна, схватил со столика графин с вином – уже третий за сегодня, а ведь день еще только начался – и присосался к нему, лакая вино прямо из горлышка. Красная жидкость пролилась на рубашку – красное на белом, совсем как кровь. «Они следят за мной», – в который уже раз подумал Гаррет и снова принялся метаться по кабинету – от окна к письменному столу, от стола – к огромной карте, к Тевинтеру, наползающему с севера, как набухшая грозовая туча. Хоук не был настолько наивен, чтобы полагать, что ниточки, связывающие его с Империей, оборвутся вместе со смертью нескольких агентов. Наверняка толстяк отправил соответствующие донесения – Империя знает, что нынешний наместник Киркволла продался ей с потрохами. На самом деле, смерть тех агентов ничуть его не обезопасила – разве что отсрочила разоблачение. Хотя если бы у него был выбор, Гаррет приказал бы убить их еще раз – чтобы хоть на секунду, но ему стало легче. Империя придет – в обличье гнома-торговца, или слепого нищего, или соблазнительной эльфийки. Она придет взыскать с него долги. И ему придется ублажать ее, стараясь, как послушная шлюха, потому что стоит ему отказаться – как всплывет правда, и тогда все, и храмовники, и аристократы, и чернь будут соревноваться за возможность растерзать его. Гаррет Хоук не боялся смерти. Но он отказывался проигрывать. Он снова подошел к окну и выглянул наружу. Старик-нищий переместился немного влево, догоняя спасительную тень. Это лето выдалось слишком жарким – за семь лет в Киркволле Гаррет не припоминал второго такого лета. Люди ползали внизу – жирные, ленивые мухи. Гаррет растянул губы в неживой, устрашающей улыбке. Он раздавит их, не дожидаясь, пока они отложат яйца. Нанижет их на булавки: навершия чугунных решеток хорошо подойдут, чтобы выставлять на них головы казненных. Вначале – знать, потом – чернь. Храмовники – чуть позже: их нельзя недооценивать, нельзя повторять ошибок Тренхольда. Судья Ванард вынесет правильные приговоры – у него нет выбора, слишком много Хоук знает о нем и его сыне. – Я сумею победить, – прошептал Хоук и отсалютовал слепцу полупустым графином. – Я, вашу мать, всегда побеждаю. Сенешаль Бран явился после обеда. На его холеном лице застыло обычное выражение скучающей брезгливости. Всем своим видом он демонстрировал, что новый наместник ему не нравится. Хоука это мало заботило: дойдет очередь и до этого лицемера. Все они плетут заговоры вокруг него, все желают его убрать. – Киркволл становится плохим местом для торговли. Купцы спешат убраться отсюда подальше. – Пусть убираются. Бран нахмурил рыжие брови. – Вы, кажется, не понимаете, наместник, – сказал он вежливо, с еле заметной ноткой презрения в голосе. – Торговля – образно выражаясь, кровь Киркволла, на ней зиждется его благополучие. Стоит выпустить ему кровь, и он превратится в иссушенный труп. Вы ведь заметили, какая в последнее время царит необыкновенно теплая погода? Вокруг Киркволла есть деревни и поля, но засуха уже загубила весь урожай. Если ничего не предпринять, зимой нас ждет голод. – Вы предлагаете мне вызвать дождь? – засмеялся Хоук и снова приложился к кувшину, пятная красными брызгами и без того грязную рубашку. – Я слышал, аввары так делали – плясали с бубнами и приносили коз в жертву Небесной Хозяйке. – Я предлагаю вам навести порядок, – ответил сенешаль. – Для начала. – Вы думаете, я не пытаюсь? – Откровенно говоря – нет, наместник. После казни де Лансе знать гудит, как встревоженный улей, как будто нам мало беспорядков в Нижнем Городе. Если вы и пытаетесь что-то сделать с этим пожаром, так это раздуть его еще больше. Хоук усмехнулся. – А на кого работаете вы, Бран? – спросил он почти нежно. – Тевинтер? Нет, вряд ли. Орлей? Или – вот было бы забавно – Ферелден, моя снежная родина? Сенешаль отшатнулся. – Вы пьяны, – сказал он брезгливо. – Я служу этому городу уже много лет. – Все-таки Орлей, я думаю, – протянул Хоук, как будто не слыша его. – Не отнекивайтесь, я вовсе не собираюсь рубить вам голову немедленно. – Какое облегчение, – язвительно ответил сенешаль. – Думаю, нам следует продолжить разговор после того, как вы протрезвеете. Хоук вдруг перегнулся через стол и схватил его за рукав. – Вы чувствуете? – спросил он совершенно трезвым, но каким-то напуганным голосом. – Становится холодно. Лириум поет. Что я наделал? – Проспитесь, Хоук, – повторил Бран и торопливо вышел из комнаты. 12. Демонов было несколько. В третий раз допрашивая единственного уцелевшего храмовника, Каллен убедился в этом. Тот путался в словах, похожих на лихорадочный бред, и постоянно принимался жестикулировать уцелевшей левой рукой, как будто одних слов ему не хватало. То, что осталось от правой – пожеванный огрызок, багровое месиво с торчащими осколками кости – пришлось отнять чуть ниже локтя. – Донован шел впереди, когда мы услышали смех. Было холодно – вы сами знаете, какая стоит жара, сэр, но там было страшно холодно, и ржавчина на глазах покрывала мечи. Эльф сказал – забытые возвращаются вновь, и кончика уха у него не хватало. И оно схватило Донована и выдавило его, выдавило как колбасу, так что у него глаза полезли из орбит, и из жопы выпали кишки. Слушать эти бессвязные речи было утомительно, но Каллен терпел. Демонов и одержимых, несомненно, несколько, и они весьма могущественны. Какой-то эльф с покоцанным ухом, некто перекрученный, одетый в рваную мантию Круга, еще нечто, похожее, как выразился несчастный свидетель, на голодное облако. Вся эта компания хозяйничала в Клоаке: как обычно, до Клоаки никому не было дела – и что из того, что нищие, в панике бежавшие оттуда, рассказывали об ужасе, пожирающем людей? Библиотека Круга, конечно же, сгорела в первую очередь, и сейчас Каллен жалел об этом. Его учили – и разновидностям демонов, и тонкостям охоты на них. Но других учили тоже; и покойные Донован, Хью и Симон вовсе не были плохими или неопытными храмовниками. Тех знаний было недостаточно: Каллен силился понять, что же происходит, но понять не мог. Завеса становилась дырявой, как орлейский сыр, ржавчина пожирала мечи, пахло тухлыми яйцами и корицей, и из Тени, из-за грани реальности, начинали шептать голоса. Немногие выжившие маги расползлись по городу – завидев храмовника, они наверняка атакуют, из страха или ненависти: кто поверит, что Каллен хочет просто поговорить? Да, сейчас он был бы готов и на союз с малефикаром – древнее зло, поселившееся под городом, было куда хуже, чем любой из людей. Впрочем, одного мага он знал, где искать. Особняк Хоука охраняли. Угрюмые детины, от которых резко пахло потом и чесноком, резались в засаленные карты, но Каллена приметили тут же – и на пути к двери перед ним выросла скалящаяся сталью живая стена. – Наместника нет дома, – сказал один. – Никого пускать не велено. – Но его сестра? Бетани… Бетани Хоук. – Не ваше дело, мессер, – вежливо сказал наемник и положил руку на рукоять меча. Абсурд. Он едва не рассмеялся. – Я – рыцарь-капитан Каллен, и я требую, чтобы вы меня пропустили. Наемник тоскливо вздохнул. – Вы уж извините, мессер, но будь вы хоть императрицей Селиной – Хоук сказал, чтоб никто не входил, и значит, так и будет. Каллен усилием воли сдержал гнев. Он шел сюда говорить… говорить с Бетани, а не драться с наемными головорезами. Перебить всю охрану – не лучшее начало, чего доброго, Бетани решит, что он пришел по ее душу – довести до конца объявленное еще Мередит Право Уничтожения. Какой-то звук привлек его внимание. Каллен обернулся. За углом, прячась в тени можжевеловых кустов, стояла молоденькая светловолосая эльфийка и делала ему знаки рукой. Пожав плечами, он направился к ней. – Хозяйка Бетани сказала, чтобы я привела вас, – пискнула эльфийка. – Пожалуйста, следуйте за мной. Она провела его через какой-то пахнущий сыростью и мышами погреб; Каллен собирал головой паутину с потолка и чувствовал себя донельзя глупо. Как будто любовник, крадущийся в спальню жены, пока ревнивый муж ушел по делам. – Простите за охранников, рыцарь-капитан, – сказала Бетани. – Гаррет очень трепетно относится к моей безопасности. Она стояла у окна; тяжелые плотные шторы были опущены, и потому в гостиной царил полумрак. На фоне бархатных портьер Бетани, одетая в простое белое платье, казалась призраком. – Я понимаю, – ответил Каллен. – Он любит вас. Она тихо засмеялась и подошла ближе, ступая мягко и неслышно. От нее едва уловимо пахло вином – только сейчас Каллен заметил в ее руке полупустой бокал. – Ничего подобного, – пробормотала Бетани. – Он просто ревностно охраняет то, что считает своим. Выпьете со мной? – Я пришел по делу. – А, – она склонила голову набок, так, что волосы закрыли один глаз. – Хотите убить меня, пока Гаррет не смотрит? В ее голосе не было ни страха, ни кокетства – как будто усмиренная, подумал Каллен. Или просто пьяна, конечно, – вино иногда действует странно, особенно на женщин. – Что вы знаете о демонах? Бетани замерла. – Я думаю, что знаю о них даже меньше вашего, рыцарь-капитан, – сказала она осторожно. – Я никогда не имела дело с магией крови. Каллен мысленно обругал себя. Неудачное начало. – Это не обвинение, – сказал он поспешно. – Вы всегда были примерным магом, монна Хоук. Буду откровенен – я столкнулся с очень серьезной ситуацией, и моих знаний не хватает. Скажите, знакомы ли вам имена: Гаксканг, Зебенкек… – Имшаэль, – подхватила она. – Завеса разорвана, Забытые возвращаются вновь. Мой отец был малефикар, вы знаете? Я сама узнала об этом только недавно. Проклятье, я пьяна. – Мне плевать, кто был ваш отец, – сказал Каллен. – Как остановить их? – Ха, – она налила себе еще один бокал вина и опрокинула его в рот некрасивым, неженственным жестом, наверняка подсмотренным у брата. – Я не знаю. Наверное, как обычно вы, храмовники, это делаете. А я не хочу вам помогать. Он опешил. – Что? – Вы сами на себя это навлекли. Из-за Мередит Завеса разорвалась, и скажите на милость, сэр храмовник, как вы думаете – за счет чего, или точнее – кого – она оживляла статуи? Каллен потер пальцами виски. Бетани расхаживала взад-вперед, мягко ступая по коврам босыми ногами и шелестя подолом легкого домашнего платья. Пахло перебродившими фруктами, вином и пряностями. Он помнил, какой она была в Круге – добрая, ласковая, немного наивная девочка, ни на шаг не отходившая от Орсино. Женщина, которая сейчас стояла перед ним, была незнакомой, чужой, волнующей – отчаяние изменило ее. – Люди гибнут, монна Хоук, – устало сказал Каллен. – Если вы намерены играть в шарады, то этот разговор не имеет смысла. Внезапно она поставила свой бокал на стол и подошла к нему почти вплотную. – Простите, – шепнула она. – Я была гадкой. Но, Каллен, я ничем, ничем не могу вам помочь. Отец не учил меня магии крови. Я знаю лишь, что эти демоны очень стары, очень сильны – если пойдете сражаться с ними, возьмите побольше людей. И следите за предвестниками: это очень важно, так вы не пропустите их появление. А теперь поцелуйте меня, я же вижу, что вам хочется. Не дожидаясь ответа, она поднялась на цыпочки и поцеловала его первая; губы ее были мягкими и сладкими, как перезрелые плоды. – Монна Хоук, – пробормотал Каллен, разрывая поцелуй, – Бетани… – О, – она погладила его по щеке. Ее глаза в темноте светились, как у кошки. – Только не говори о том, что нам можно, а что нельзя. Возможно, завтра мы оба умрем, так что какая разница? 13 Момент, когда она поняла, что пора уходить, запомнился Изабелле очень четко. Гаррет позвал ее на вечерний променад: Изабелла подозревала, что под орлейским словечком скрывается какая-нибудь пьянка с последующим мордобитием, но оказалось – нет, нечто совершенно иное. Перед крепостью наместника была чугунная решетка с острыми прутьями в виде копий. Туда, на эти копья, и насадили отрубленные головы – их бледные восковые лица казались ненастоящими. Будто ребенок оторвал головы куклам и перемазал их в варенье, чтобы приманить мух. – Цвет киркволльской аристократии, – изгалялся Хоук. – Продажные, что девки в «Розе». Только стоят дорого, и никакого удовольствия. – Я что-то пить хочу, – сказала Изабелла, стремясь скорей уйти оттуда. Отрубленные головы сами по себе ее не смущали – видала и похуже. Но ликование Хоука казалось ей болезненным. – Пошли, промочим горло. Изабелла не вникала в дела наместника так же, как он не вникал в ее дела, но она догадывалась, что большинство казненных не были заговорщиками. Хоук просто убирал всех, кто мог представлять хотя бы ничтожную угрозу его власти. «Я хочу посмотреть, как Гаррет всех поимеет», – сказала она Варрику месяц назад. Что ж, насмотрелась. Ее ждет море, соленое, как слезы, прекрасное, как любовь. Хоуку она, конечно, о своем решении не сообщила. Сейчас она сама удивлялась, почему пробыла с этим мужчиной так долго. Кажется, это именно его жестокость ее привлекала – до поры. «Надо было уплыть раньше», – думала Изабелла, наблюдая за тем, как грузчики таскают ящики с провизией. – «Варрик верно говорил: в Недремлющем Море осенью сильно штормит». Знать бы еще, что за штормы он имел в виду. Следовало ожидать, что ее приготовления не окажутся незамеченными. Гаррет пришел на пристань поздним вечером, когда почти все было готово. Изабелла собиралась отплыть с вечерним отливом. Он был один, без своей обычной армии наемников, и выглядел скорее растерянным, чем возмущенным. Изабелла сидела на одном из ящиков и кинжалом чистила ногти, когда он подошел и присел рядом. – Далеко собралась? – поинтересовался он. – Ага, – безмятежно откликнулась она. – Ты следил за мной? – Исключительно ради твоей безопасности. – Я могу о себе позаботиться. – Конечно, – он потянулся к ней за поцелуем, но Изабелла отстранилась. – Как насчет прощального перепиха? Изабелла фыркнула и покачала головой. – Долгие проводы – лишние слезы. Хоук вздохнул. Потом покосился на снующих туда-сюда матросов. – Ты можешь сделать для меня кое-что? Если вдруг – совершенно случайно – тебя занесет в Антиву? – Говори уж. – Не здесь. По-моему, твои люди нас подслушивают. Это секретное дело, я только тебе могу доверить… Изабелла сунула кинжал в ножны и встала. Они отошли на два десятка шагов от пристани, в густую синюю тень. Гаррет плелся за ней. – И чего же ты хочешь? – спросила она, оборачиваясь. Сильный удар по затылку лишил ее сознания. Когда она пришла в себя, первым, что она почувствовала, был запах прокисшего пива. Изабелла открыла глаза и с удивлением обнаружила себя в «Висельнике». Да, все те же столы, испещренные похабными надписями, грязные стены в наплывах штукатурки, закопченные балки на потолке. Не хватало только посетителей – обычно в это время в таверне было полно народу. Но сейчас были только они: она и Гаррет. Хоук возился с одной из балок, забравшись на круглый колченогий столик прямо в сапогах. В темноте Изабелла не могла разглядеть, чем именно он там занимается. Она попыталась пошевелиться. Проклятый Хоук связал ее по рукам и ногам – Изабелла была раздосадована, вспомнив, что именно она когда-то учила его вязать морские узлы. Затылок болел после удара, хотя густые волосы немного смягчили его, но страшно ей пока не было – как раз на такой случай у нее в голенище сапога был спрятан небольшой нож. Ножа, впрочем, на месте не оказалось. Изабелла выругалась вслух. Хоук раздевал ее столько раз, что уж, верно, выучил, где у нее что хранится. – Ну и какого хрена ты делаешь? – спросила она Гаррет спрыгнул со стола и подошел к ней. – Ты что, решил меня удержать? Думаешь, посадишь под замок, и будешь пользовать, когда тебе этого захочется? – Ты сама сделала свой выбор, – ответил он. – Скажи, кому ты меня предала? Изабелла вытаращила глаза. – Ты рехнулся? – Тевинтер? Орлей? Антива? Ривейн? Хотя я сомневаюсь, что у Ривейна есть интересы в Киркволле. – Ты рехнулся, – повторила она. – В сортире еще не пробовал шпионов искать? Гаррет опустился перед ней на корточки и, склонив голову набок, рассматривал так внимательно, как будто видел впервые. – Ты очень красивая, – сказал он. – Я мог бы заставить тебя признаться, Изабелла. Все признаются, надо только знать, как спросить. Но я не буду этого делать, ведь когда я закончу, ты уже никогда, никогда не будешь красива, а я хочу запомнить тебя такой. Она попыталась пнуть его связанными ногами, но он увернулся. – Просто отпусти меня, – хрипло попросила она. – Мы забудем это недоразумение и останемся друзьями. – Друзьями? – Хоук расхохотался. – У меня нет друзей. Есть лишь то, что принадлежит мне, и этого я никому не отдам. – Я тебе не вещь, подонок. – Конечно, нет. Вещь нельзя наказать. Он подхватил ее на руки, перекинул через плечо, как мешок с картошкой, и понес к столу. Изабелла пиналась и брыкалась, пару раз ей удалось съездить ему по спине, но на Гаррета это не произвело впечатления. Он снова забрался на стол и поставил ее рядом, удерживая за плечи – ладони у него были горячие и потные, и оставляли на коже липкие следы. Потом протянул руку и расстегнул тяжелое золотое ожерелье, которое она носила на шее. Оно глухо звякнуло, упав на пол. – Ты же дал уйти Фенрису, и Мерриль, и остальным. Что тебе нужно от меня? – До них мне нет дела. Они – не ты. Он склонился к ней, будто желая поцеловать. Изабелла по-собачьи лязгнула зубами и боднула его головой в переносицу. Хоук пошатнулся, но ее не отпустил. Из разбитого носа потянулась темная струйка крови. – Ты знаешь, почему эта таверна называется «Висельником»? Он взглянул вверх. Проследив за направлением его взгляда, Изабелла увидела покачивающуюся на балке петлю. – Ты не сделаешь этого. – Пиратов вешают. Изабелла рванула веревки, скручивающие ее запястья, извиваясь всем телом. Веревки больно врезались в мясо, кровь потекла по рукам. Невзирая на ее отчаянное сопротивление, Хоук накинул петлю ей на шею и немного затянул. Петля была толстой и шершавой, и неприятно колола кожу. Хлипкий стол покачивался под ее ногами, и Изабелла перестала брыкаться и замерла. – Будь ты проклят, Хоук, – сказала она. Он спрыгнул на пол и одним сильным пинком выбил стол у нее из-под ног. 14. К вечеру, наконец, собрались тучи. Было еще жарче, чем обычно, духота накрыла город, как плотное шерстяное одеяло. Даже слабый ветер с моря, обычно приносивший хоть какое-то облегчение, утих, и флаги кораблей, стоявших в порту, безжизненно обвисли. Небо понемногу темнело, наливаясь предгрозовым мраком. У туч был багровый оттенок, как будто они собирались пролиться кровью. – Больше смертей не будет, – сказала Авелин. Острие ее меча почти касалось горла наместника. Хоук молча пялился на нее опухшими глазами. Выглядел он так, как будто пил несколько предыдущих ночей напролет. – Именем закона, – продолжала она, – я арестовываю тебя, Гаррет Хоук, по обвинению в государственной измене, шпионаже, убийствах, подстрекательстве к бунту. Пять стражников ждали ее за дверью – это была последняя дружеская уступка, которую Авелин была готова сделать Хоуку: возможность раскаяться. К счастью, Хоук не разрешал головорезам из Кровавых Клинков расхаживать по крепости, и потому Авелин почти не опасалась драки. Хоук был безоружен, если не считать кинжала на поясе – но что сделает кинжал против шестерых стражников, закованных в броню? Тем не менее, кончик меча, который Авелин продолжала держать у его горла, едва заметно дрожал. – Авелин, Авелин, – сказал Хоук и укоризненно покачал головой. – Почему ты сразу не пришла ко мне со своими сомнениями? Зачем ты размахиваешь этой штукой, она, между прочим, острая? Ты ставишь нас обоих в крайне неловкое положение. – Прийти к тебе? Чтобы ты и мою голову насадил на пику? – Как ты здорово меня изучила. Надеюсь, у тебя есть доказательства? Как ты там сказала? Измена? Подстрекательство? Авелин сунула меч в ножны, сгребла Хоука за шиворот и хорошенько встряхнула. – Ты прирезал тевинтерского резидента, потому что боялся, что он будет тебя шантажировать, – процедила она. – Очень глупо было оставлять кинжал в ране. И еще Мартин по прозвищу Святоша, провокатор. Он работал на тебя. Ты пытал его и заставил подписать фальшивое признание, чтобы подставить де Лансе и развернуть свою безумную охоту на знать. Скажи, Хоук, когда бы ты успокоился? Когда весь город превратился бы в кладбище? – Домыслы, – прохрипел он. – У тебя нет доказательств. – У меня есть свидетели. Есть подписанные ими показания. – Отпусти меня. Авелин разжала пальцы. Хоук плюхнулся задницей на стол, сминая бумаги. Он улыбался. – Отлично сыграно, Авелин. Как глупо было с моей стороны оставить тот кинжал, верно? Но иногда даже ошибки можно обернуть в свою пользу. – Что? – пробормотала она. За дверью послышался какой-то шум. – Я обнаружил потерю кинжала на следующий день. Я знал, что ты узнаешь его, если увидишь – у меня было достаточно времени, чтобы подготовиться к такому обороту событий. Дальше же все зависело лишь от тебя. Если бы ты осталась верной мне... если бы ты закрыла на это глаза... ты могла бы править вместе со мной, Авелин. Но ты всегда совала нос в чужие дела. Я хочу, чтобы ты поняла – то, что сейчас произойдет – целиком и полностью твоя вина. – Что ты несешь?! Стража! Дверь распахнулась. Авелин почти ожидала увидеть там наемных головорезов, и потому вздохнула с облегчением, увидев честное грубоватое лицо лейтенанта Бреннан. – Арестуйте этого человека, – процедила она, почти не разжимая губ. Бреннан не сдвинулась с места. – Гм, Авелин, ты немного не поняла, – сказал Хоук. – Боюсь, это ты арестована. Лейтенант Бреннан только что нашла в вашей с Донником спальне кое-какие компрометирующие письма. Интересно, кто из вас двоих стакнулся с Орлеем – ты или он? Будет забавно поглядеть, как вы выгораживаете друг друга. – Бред сивой кобылы, – отчеканила Авелин. – Судья... – Судья Ванард уже ждет не дождется возможности поговорить с тобой, – Хоук оскалил желтые зубы. – И с Донником, конечно. Например, ему будет очень любопытно узнать, почему твой муж арестовал, пытал и зверски убил некую Элизабет Селби – это, случайно, не ее ложными показаниями ты тут размахивала? – Лейтенант Бреннан, я приказываю тебе... – Я не сомневаюсь, что капитан Бреннан, – Хоук выделил голосом слово «капитан», – отлично справится с командованием городской стражей. Женщина поклонилась: – Я не подведу, наместник. Авелин выхватила меч. Бреннан и пятеро стражников за ее спиной повторили это движение. Их глаза блестели, как пуговицы. Как будто Хоук околдовал их – страх, посулы и звон золотых соверенов действовали не хуже магии крови. За окном раздался первый раскат грома. Потянуло долгожданной прохладой, воздух стремительно свежел. – А вот и дождь, – сказал Хоук. – Наконец-то. Он распахнул окно, раскинул руки, будто пытался взлететь, как его тезка-ястреб. Ливень обрушился на город сплошной стеной воды. Хоук протянул ладони вперед, подставляя их дождю: за считанное мгновение его пригоршни были полны воды. Он поднес руки к лицу и умылся. – Один вопрос, – тихо сказала Авелин. – Я давно не видела Изабеллу. Где она? – В «Висельнике», конечно, – ответил Хоук. – Где бы ей еще быть? Он обернулся. Дождевые капли, стекавшие по его рукам и лицу, были красными. 15. Друг обещал ему – ты будешь сыт, и слово свое сдержал. За месяц Корноухий округлился в боках, над поясом штанов нависла складка жира, обещающая в ближайшее время превратиться в приличное брюшко. Корноухий ел, сколько хотел – сколько угодно теплого парного мяса. Мясо кричало, дергалось, изрыгало проклятья, иногда молилось. Корноухому было все равно. Его другу – тем более. Другу было негде жить, и он попросился внутрь Корноухого – тот не возражал. На ощупь друг был холодным, он пах тленом и ржавчиной, и когда он говорил о себе, то называл себя Имшаэль. Корноухий любил его, как умел – и боялся, что однажды друг уйдет, оставит его вновь в нищете и одиночестве. Не умея говорить, Корноухий беззвучно спрашивал демона – почему ты выбрал меня? – и демон так же беззвучно отвечал: потому что ты был самым голодным. В день, когда в Киркволле пошел красный дождь, мясо пришло само. Из темноты Корноухий и его друг следили, как мясо идет по переходам Клоаки, звеня оружием и доспехами. На доспехах были нарисованы мечи в солнечном ореоле. Корноухому очень не нравились доспехи – об них легко обломать зубы, и приходится долго пыхтеть, чтобы выковырнуть из них пищу. К тому же, пища в них устает, и от усталости мясо делается невкусным. Их слишком много, сказал Имшаэль. «Еда – хорошо. Много еды – еще лучше», – возразил Корноухий, как обычно, изъясняясь не словами, а мычанием, но друг понимал его, все его смутные ощущения и обрывки мыслей – да и могло ли быть иначе, ведь они были единым целым. Они идут за нами, сказал Имшаэль. Это охотники. Они идут, чтобы разлучить нас. Но красный лириум выпал на город с дождем, и теперь слишком поздно. Разделенное соединено, Забытые возвращаются вновь. «Придут еще друзья?» – обрадовался Корноухий. Да, ответил демон. Много, много друзей. Демоны вырастали из земли, просачивались сквозь стены. Каллен пронзил мечом одну похожую на пыльную тряпку тварь, но на ее место тут же встали трое. Эти демоны были мелкими и не самыми могущественными, но их было много, и... Они были наготове. В горячке битвы у Каллена не было времени для раздумий, но мысль о том, что он завел своих людей прямиком в засаду и тем самым погубил их, все же мелькнула. Неважно. Сейчас – уже неважно; в углу вновь показалась паукообразная фигура одержимого. Невысокий хрупкий эльф ползал по стенам ловко, как насекомое, цепляясь пальцами рук и ног за небольшие выбоины. Каллен ударил «святой карой», демон, подбиравшийся к нему со спины, превратился в пыль и рассыпался, но одержимый снова ускользнул, запрыгнув на незаметный снизу выступ в стене. Сверху он показывал язык, как будто дразнился. Еще один демон протянул к Каллену костлявые руки, и тот обрубил их, как сухие ветки. Рядом кто-то страшно завопил. Обернувшись, Каллен увидел, как упал один из его людей, корчась в кошмарных судорогах, которые выгнули его тело дугой, несмотря на толстые стальные доспехи. – Мечи ржавеют, – задыхаясь, проговорил Паксли, выныривая из гущи битвы рядом с Калленом. – Они рассыплются в прах, и мы пропали. Надо отступать. Сомкнув щиты, храмовники продолжали пробиваться к выходу из подземной пещеры, ставшей смертельной ловушкой. То один, то другой из них падал, и пыльные тела демонов накрывали его, жадно впитывая в себя льющуюся кровь. Каллен рубил и колол, сосредоточившись лишь на темном провале входа, и даже не почувствовал, как его шлем истлел и осыпался, покрыв волосы хлопьями ржавчины. А потом он увидел ее. Бетани стояла у входа, и ее белый силуэт отчетливо выделялся на фоне окружающей темноты. Она была в том же платье, что и вчера, и по-прежнему босая. Стало тихо. Каллен проткнул мечом последнюю тварь, и лезвие меча с легким звоном отвалилось от рукояти. – Довольно, – сказала Бетани. Эльф спустился со стены и присел на корточки у ее ног. Демоны сгрудились вокруг, ластясь к ее подолу, как котята. Каллен оглянулся. Он остался один – остальные были мертвы или без сознания. Он не почувствовал ни страха, ни отчаяния – его битва была проиграна с самого начала, и он всегда это знал. Оставалось лишь дождаться того мига, когда проигрыш станет очевиден. – Завеса разорвана, – продолжала Бетани глубоким мелодичным голосом, в котором как будто звучало далекое эхо, и эльф подхватил за ней нараспев, как литанию: – Разделенное соединено, Забытые возвращаются вновь. Бетани подошла ближе. От нее пахло корицей. Зазвенели хрустальные колокольчики. – Когда? – задал Каллен лишь один вопрос. – В какой момент ты сожрал ее, демон? – Я не сожрал ее, – сказала одержимая. – Я и есть Бетани, но я и нечто большее. Я – Зебенкек, несущая утешение: она призвала меня, когда увидела прогоревшие погребальные костры во дворе Казематов, и отчаяние поглотило ее целиком. В тот день ты мог еще победить, но ты уступил ее брату, сэр храмовник, не убил ее, как следовало. Твое милосердие будет достойно вознаграждено. Каллен отшвырнул в сторону бесполезную рукоять и расхохотался, и смеялся до тех пор, пока не захлебнулся собственной кровью. 16. Фенрис никогда не убирался в своем особняке. Загадив одну комнату, он просто запирал ее и перебирался в другую. Не имеющий прошлого эльф как будто консервировал время, оставляя за закрытыми дверями огрызки яблок, рваную одежду и битые бутылки. Идеальное место для того, чтобы напиться. Гаррет не хотел идти домой. Красный дождь лился над городом, дождь, горький на вкус, как лириумная настойка. Он понимал, что это означает, но изменить ничего не мог. Киркволл обречен, и он сам, шесть лет назад притащивший с Глубинных Троп проклятого идола, тому виной. Он выбрал комнату на втором этаже, где стояли два еще не развалившихся кресла. Бутылку не стал даже откупоривать – отбил горлышко. Здесь некому пенять ему на манеры. Гаррет пил и смотрел на дождь. Окно было широко открыто, ливень захлестывал в комнату, и вода образовывала на полу розовые лужи. Вместе с грозой пришло и успокоение. Гаррет понимал, что весь этот месяц был безумен. Маленький идол сумел подчинить себе Мередит и Орсино. Орсино прорвал Завесу и призвал демонов, а Мередит наполнилась лириумом, как сытый комар раздувается от крови, и когда Хоук раздавил ее, лириум вытек и устремился к небесам. Красный лириум, красный, как кровь. Большой идол, в которого превратилась железная командорша, продолжал источать безумие, пока не подчинил ему весь город. И его, наместника, в первую очередь. Пусть. Если не можешь удержать то, что любишь – уничтожь это. Гаррет всегда знал, что однажды ему придется уничтожить Киркволл: он слишком полюбил этот город, дразнивший, но раз за разом отвергавший его. В тайнике за гербом Амеллов ждал своего часа пожелтевший листок с рецептом саар-камека. Но теперь этого не потребуется. Когда за спиной раздались шаги, Гаррет даже не обернулся. Пришедший молча постоял в дверях, потом, ступая неровно и как-то неуклюже, подошел и уселся во второе свободное кресло. Всполох молнии на секунду высветил из темноты его лицо. Гаррет отхлебнул еще вина, раня губы и язык острыми краями разбитого горлышка. – Здравствуй, Справедливость. Справедливость коротко кивнул в знак приветствия. Из его левой глазницы выпал толстый червяк и плюхнулся на пол. Труп Андерса кишел червями настолько, что было видно, как они шевелятся под мантией; от него удушливо пахло разложением, но сквозь истлевающую оболочку сиял пронзительный синий свет. – Я пришел, чтобы восстановить справедливость, – сказал дух. Его голос, гулкий и чистый, раздавался, казалось, со всех сторон. – Вот как? – Гаррет прищурился. – Справедливости нет. Есть только дух с таким именем. – Существует месть – и этого довольно, – возразил Справедливость. – Ты лгал, предавал, убивал во имя власти и собственной гордыни. Пришло время возмездия. – А вы с Андерсом взорвали ебаную церковь, – сказал Гаррет. – Мне кажется, мы стоим друг друга. Не смей читать мне мораль, демон. Он посмотрел на духа в упор. Разложившийся остов не внушал ему отвращения. Свет, пробивающийся сквозь ветхую ткань мантии и гнилую плоть, был чист и прекрасен, и Гаррет видел только его. – Почему ты пришел сейчас? – спросил вдруг Хоук. – Ждал, пока как следует протухнешь? – Завеса почти исчезла. Мне не впервой обитать в мертвом теле, и я вернулся в него, потому что оно было мне привычно. – Проклятье, – Гаррет допил вино и по примеру Фенриса швырнул бутылку об стену. – Я же приказывал сжигать все трупы. Справедливость поднялся. Свет, который он источал, стал ярче. – Раскаиваешься ли ты? – спросил он. – Прежде чем я убью тебя, ответь: раскаиваешься ли ты? Хоук тоже встал и подошел к окну. Сделал вид, что поправляет занавеску: в углу, полускрытый тяжелыми шторами, стоял оставленный Фенрисом двуручный меч, который эльф по какой-то причине не забрал с собой. Рукоять удобно легла в руку. Хоук резко развернулся, одновременно выхватывая оружие; ножны со стуком упали на пол. Сверкнула голубоватая сталь, и в этот момент Справедливость сделал один быстрый шаг навстречу. – Нет, – сказал Хоук. – Нет. Обезглавленное тело какое-то время еще стояло, потом мягко опустилось на колени и завалилось набок. Крови в нем уже не было, только вытекло немного какой-то гнилой жижи. Хоук выронил меч и опустил глаза. Из его живота, чуть пониже диафрагмы, торчала рукоять кинжала. Того самого, которым он – вот ирония! – прирезал Андерса. Сталь холодила внутренности, и от источника этого холода начинала потихоньку расползаться острая режущая боль. Кинжал, щедро политый выделениями разлагающегося трупа – верная смерть, мучительная и медленная. Гаррет сполз на пол, держась руками за живот. Вынуть кинжал он не решился. С каждой секундой становилось все больнее. Очередная молния прочертила на багрово-черном небе ветвистый зигзаг, и в ее свете Гаррет увидел отрубленную голову ходячего мертвеца: его глазницы опустели, и больше не сиял в них холодный свет Справедливости, но несмотря на это казалось, что мертвец таращится прямо на него, растянув высохшие губы в жутковатой усмешке. Гаррет отвернулся и привалился к стене. Затем стало холодно. 17. Когда Малкольм Хоук умер, после него остался поцарапанный, похожий на древко метлы, посох, да книги – те, которые он прятал от детей, в особенности от Бетани. Близнецы понятия не имели, что отец их был не просто отступником, но малефикаром. Гаррет знал; и всю ночь после смерти отца, когда остальные уснули, истощенные горем, он читал запретные книги вместо Песни Света. В книгах Малкольма были формулы заклинаний, были имена демонов, записанные задом наперед или с нарочитыми ошибками, потому что написанные верно, они обладали собственной силой. Были описания ритуалов на вычурном аркануме, которого Гаррет, разумеется, не знал. Были нудные теоретические рассуждения о первичности или вторичности Тени по отношению к остальной креации. После смерти отца Гаррет сложил их в сундук и спрятал в подполе, в куче посевной картошки. Во время бегства из Лотеринга он, конечно, не успел прихватить их с собой. Одно он усвоил прочно – великая сила таится в крови, и даже не являясь магом, можно использовать ее. Да, демоны предпочитают магов, но одержимым может стать и обычный человек, и мертвец, и животное, и даже дерево. До сего дня он не вспоминал об этом. Демон не проявил себя никак, если не считать холода – впрочем, это мог бы быть и холод приближающейся смерти. Знаки, описанные в отцовских книгах, не помогали. Гаррет покосился на осколки разбитой бутылки – присутствие демона в его истинной форме изменяло реальность, и случайным образом высыпанные мелкие предметы могли сами собой сложиться, например, в портрет императрицы Селины. Ничего; но демон все же был здесь. – Кто ты? – спросил Гаррет у пустоты. Демон молчал: он был так стар, что у него не было уже ни имени, ни формы, и появлялся он без предвестников, отчего и называли его так – Бесформенным. Хоук скорчился на полу, зажимая пронзенное брюхо, и тихо заскулил от боли и страха. – Уходи, – прошептал он в отчаянии. – Я тебе не нужен. Найди себе какого-нибудь мага. Воздух как будто уплотнился, и от сероватой дымки отделился отросток. Он коснулся его мокрого лба ласковым жестом утешения. Не бойся меня, сказал демон. Я вижу, что ты устал – отдохни. – Нет, – проскрипел Гаррет. – Я знаю твои уловки. Я не враг тебе, ответил демон. Гаррет криво ухмыльнулся, но тут же снова вздрогнул от нового приступа боли. – Иди нахуй, – повторил он, задыхаясь. – Этот говнюк выпустил мне кишки. Дай мне спокойно сдохнуть. Я тебя не звал, демон, уходи. Мы приходим, когда хотим, сказал демон. Теперь. Мы приходим. Завесы больше нет. Разделенное соединено, Забытые возвращаются вновь. Тени стали гуще, образовывая нечеткий, будто смазанный, человекоподобный силуэт. – Я не поддамся тебе, – прошептал Гаррет, и в тот момент, когда произнес эти слова, уже знал, что поддастся. – Я... Узри же, смертный: за окнами твоими издыхающий город – се есть град Златой, что был вами вожделен. На краткий миг черты демона исказились – теперь он был неотличим от красного идола с Глубинных Троп. Бестелесный голос же все говорил – и говорил он о конце лета и конце жизни, об одиночестве и безумии, о победе, оборачивающейся поражением, и поражении, содержащем в себе восторг будущей победы. А дождь продолжал идти, и шел он еще весь день и всю ночь, и когда он прекратился, все было кончено.