Муза

Намеренно используемые холодные тона заполняют картину, растекаясь по карандашу и закрашивая «поры». Зеленый — и тот холодный — ложится на еще просто набросанные карандашом яблочки, затем синий в тень и снова какая-то буйственная метель красок из темных, холодных тонов в казалось бы простом натюрморте: вот — яблоки, три штуки лежат возле белесой вазы с золотыми украшениями в виде веточек березы, сзади ткань грязно-серая. Из окна светит яркий солнечный свет, но работа все равно холодная, лишь с неясными проблесками свежей ясности. Наверняка, негодница-картина перенимает характер своего творца: грубый, холодный, однако вспышками бликов яркий, горячий. Запах маслянистой краски и растворителя витают в воздухе и впитываясь в каждый дюйм тела художника. Его уже привыкший к этому запаху нос не чует даже и дрянного «аромата» керосина, что стоит открытым на окне. Дверь в студию тихо скрипит, а затем с грохотом закрывается, заставляя кисточку остановиться. — Коль, — мурчит голос над ухом художника, заставляя каждый нерв в его теле содрогаться то ли от восторга, то ли от жгучей ненависти. Тем не менее, мужчина выгибает шею, подставляя её под чужое тёплое дыхание, — Я соскучился, — руки бессовестно скользят от чужих плеч к груди и ниже, оттопыривая пальцы, чтобы захватить побольше площади. — Если бы не отвлек меня, — совсем не зло, а скорее хитро произносит художник. — Ты бы пришел ко мне? — снова мурчит парень над ухом Николая, кусая затем его мочку. — А должен был? — сильные мужские руки хватают тонкие запястья и тянут их вниз довольно грубо, сам же Николай чуть поворачивается так, что теперь мог спокойно впиться в чужие губы, — Не забывай, Pierre, ты — моя муза, — причитает он, вставая с маленького стула и отпуская чужие запястья, — Место, — словно псу командует художник, указывая на диванчик возле края стола, и Петр послушно шмыгает туда, усаживаясь поудобнее и нарочно раздвигая ноги. На нем нет ничего, кроме легкой белой, почти прозрачной ночнушки и кружевных носков, — Умница, — Ставрогину хочется похвалить своего мальчика и он хвалит, исполняя собственное резкое желание. — Коль, — легкие наполняет болезненным воздухом и Петр со скрипом выдыхает, закусывая затем нижнюю губу, — Коленька, — повторяет он, кладя руку на свое горло и проводя пальцами по кадыку. Художник еле заметно улыбается, продолжая стоять на месте и просто смотреть на свою прекрасную музу, что ни разу его не подводила, потому искать замену не приходилось, — Nicolas, — хрипит нежный голос Петра. Голубые глаза прикрываются, скрывая за длинными ресницами похоть. Пальцы второй руки скользят к губам и чуть открывают их, выпуская шустрый язычок, что слишком пошло начинает облизывать эти же пальцы. Петр сначала просто пробует на вкус кожу, а затем забирает по пальцу в рот и чуть стонет, скользя второй рукой по груди вниз к животу, где уже нарастало теплое вожделение. Пальцы мокнут, покрываясь слюной и лишь вдоволь наигравшись с ними, Верховенский вытаскивает их, открывая и глаза, в голубизне которых сейчас с легкостью можно усомниться. Бесовские зрачки чуть дрожат, а доселе небесный цвет глаз становится каким-то темным и тягучим, как зыбучие пески. Николай судорожно выдыхает. Выстоять перед такой ангельской красотой, с которой даже разврат выглядит невинной игрой — невозможно. Но Ставрогин привык выполнять невозможное, прыгая выше собственной головы, просто чтобы кому-то что-то доказать, а прежде всего самому себе, что он может! Вот и сейчас, мужчина лишь сжимает руку в кулак и чуть шагает вперед, продолжая тяжело дышать через нос и смотреть на Петра, как бык на красную тряпку. — Ах, Николай, — бесстыдно стонет Петр, разводя ноги руками пошире и скользя ладонями по внутренним частям бедер. Ночнушка чуть задирается, оголяя прекрасное нежное тело. очень хочется нарисовать — вот он эффект его музы! Красота сплошная, да и только. Хочется купаться в ней, кутаясь в эти нежные руки, кусая сладкие губы, целуя аккуратные плечи. Ставрогин шумно выдыхает и собирает всю волю в кулак, чтобы еще только сказать: — Вдохнови меня, — холодно звучит голос художника, бросая самому Дьяволу вызов, — Не снимай, — командует он, когда Верховенский норовит снять ночнушку, а затем заметив смятение в глазах напротив, продолжает, — На живот, ложись, — голос становится тише, кажется, даже грубее. Пьер подчиняется, поворачиваясь на живот и изгибаясь, как змея, оттопырив вверх зад, а руками подпирая голову. Солнечные лучи плавно касаются бледноватой кожи, освещая ее будто изнутри. Бархатное полотно, по которому хочется провести кисточкой. Николай берет самую пушистую в руки и подходит к Верховенскому ближе, опуская волоски на бедра парня. — Коля, — снова стонет Петр, дрожа всем телом, пока кисточка щекотит его бедра и ягодицы. Все тело покрывается легкими пупырышками, тогда Ставрогин улыбается чуток и откладывает инструмент, позволяя себе коснуться Петра руками, отчего тот прямо-таки взвизгивает. Чувствительный мальчик, — проносится в голове Ставрогина не без восхищения. Он сделал его таким, он приручил демона и сделал из него нежного ангела. Своего ангела, — Николай Всеволодович, что же Вы? — искоса смотрит Петр, хищно скаля тонкие губы. Бедра его чуть дергаются, завлекая, — Неужто не хотите отблагодарить Вашу смиренную музу? — Он чуть приподнимается на локтях и смотрит театрально-обиженно. Намеренно. Играет чертяка, тянет за ниточки нервов Ставрогина, — Возьмите меня, Николай, — просит шепотом Петр и тут же громко стонет оттого, как грубо и резко его хватают за волосы на затылке. Характер у Николая скверный, переменчивый. Пять секунд назад он хотел искупать Верховенского в ласке, целуя, облизывая и может даже нежно обнимая, теперь же он кусает свою музу за шею, оставляя кровавую рану, словно метку. Петр кричит от боли и восхищения. Отлично, Ставрогину нравится, но он вновь смягчается, аккуратно слизывая кончиком языка кровь и смакуя ее. Вкусно. Николай дергает его за волосы назад и перекладывает вторую руку с плеча на бедра Петра, пока ягодицы этого бесенка медленно потираются о вставший член художника. Пальцы сжимают кожу Пьера и тот вновь стонет. Возможно потом останутся синяки, тем лучше. Николай снова кусает музу, но уже за плечо, поддаваясь вспышкам своего горячного характера. О, это полотно ничем не испортить, особенно, если им владеет такой великолепный художник, как Ставрогин. Потому-то он сжимает Петра, кусает и даже ударяет то по ягодицам, то по щеке, заставляя отвернуться. Бледная кожа тут же вспыхивает красными огнями, появляются маленькие пупырышки в виде мурашек и через некоторое время исчезают. Прекрасно. Николай снимает с себя уже надоевшие брюки, а затем и трусы, отбрасывая их куда-то в другую часть комнатки. Член ложится промеж двух сочных ягодиц, пока пальцы до боли сжимают их. — Ах! — снова восклицает Петр, самостоятельно потираясь о желанное. Ставрогин усмехается. Забавно и слишком нереально наблюдать за такой запретной красотой. В крови бушует огонь внезапного гнева. Петра хочется убить, съесть, поймать, как бабочку и пришпилить булавкой к рамке, да рассматривать-рассматривать потом, покуда не ослепнешь. А хочется и обласкать, как бездомного котёночка, обнять и согреть, поцеловать в макушку и прошептать что-то слащавое на его аккуратное ушко. Ставрогина эта неопределенность бесит больше всего. Он ненавидит Петра так же жгуче, как и любит, правда, последнее осознает либо поздно, либо редко. Не в силах больше терпеть, Ставрогин резким движением входит внутрь Пьера, вырывая хриплый вскрик из его пошлого рта. — Грязно, Петр Степанович, — рычит ему на ухо художник и сжимает до боли чужие кости таза, входя вновь и вновь с некой яростью. Ставрогин запрокидывает голову назад и прикрывает глаза, полностью растворяясь в то громких и восхищенных стонах, то в сладких визгах и вздохах Петра. — Коля… Коля! — Снова щебечет Петя, хватаясь своими тонкими пальчиками за обивку дивана и сжимая ее с силой, — Больно, — больно и приятно, вернее сказать. Верховенский привык к жестокости, хоть потом и действительно больно сидеть, может даже лежать, он все равно получает незримое удовольствие. Мазохист. Бессовестный, самый жестокий что ни на есть мазохист. Николай в ответ лишь раздражённо выдыхает и продолжает с звучными шлепками вдалбливать Петра в диван. — Коль! — снова почти кричит Верховенский, раздражая этим художника ещё больше. Мужчина хватает его за волосы на загривке и дёргает вперёд, кажется неудачно впечатывая виском в край стола рядом с диваном, а уже потом только лбом в сам кожаный диван чёрного цвета. По телу пробегает сладкая дрожь и Николай, входя ещё раз, кончает со слышимым вздохом. Тонкие пальцы отпускают уже покрасневшие бедра и Художник встаёт одеваясь. В ответ он не слышит ни стона, ни вздоха. Сначала Ставрогин хочет возмутиться или даже пошутить, но стоит тому обернуться, поправляя пряжку ремня, как сердце его тёплое от гнева холодеет от ужаса. — Верховенский, — ни зовёт, ни молит, просто, кажется, Произносит любимую фамилию и подходит ближе, садясь на корточки и поворачивая Петра на бок. С виска музы багровым ручейком стекала природная краска, пачкая скулы и немного тонкие губы Верховенского, — Моя муза, — шепчет Николай восторгаясь его безмолвной красоте. Он не убил его нет, покуда красота его ещё жива — Николай не поймёт, что совершил. А потому встаёт и решительно, но нежно укладывает бездыханное, податливое тело так, как хотелось бы для пущей эстетики, — Моя милая, прекрасная муза, — он целует его уже холоднеющую руку и все-таки какое-то внутреннее осознание заставляет колкой слезе скатиться по его щеке к нежным пальчикам Петра, — Я твой верный раб… Твоей незримой красоты, один ты властен надо мной, — признается Николай с безумным восхищением и улыбается. Встаёт с колен и улыбается. Возвращается к мольберту, снимая холст с яблоками и вешая новый, чистый, чтобы нарисовать прекрасную музу и улыбается. В пальтре его безумные цвета, безумен он и тот, кто согласился стать его музой. Пётр знал, что Николай художник не простой, знал и любил горячо каждый его холодный оттенок, каждый день завещая мысленно свою душу ему, словно готовясь к тому, к чему в итоге привело. Ставрогин рисует, пока тело Верховенского постепенно, потихонечку гниёт. И, пожалуй, это будет его лучшая картина, лучшее завершение всего. Безумец и хитрец дьявольского мира не сможет долго жить без того, кто выносил, терпел, любил и вдохновлял его. Пожалуй так издревле заведено.