Молчание

Pov Капитана Немо Солнце еще не полностью скрылось за горизонтом, но лучи, падавшие почти параллельно водной глади, давали все меньше и меньше света. Вода за окном постепенно стала мутнеть и становиться темнее, приобретая глубокие чернильные оттенки. В салоне быстро становилось сумрачно, пора было включать вечернее освещение — яркие электрические лампы, которые так часто заменяли на «Наутилусе» дневной свет. Сначала, в первые месяцы жизни на своем подводном корабле, я не мог нарадоваться на удобное изобретение — яркий свет, позволяющий свободно работать в любое время суток. Но со временем я стал понимать, что мне не хватает естественного солнечного света, такого привычного для меня. Несмотря на явные удобства электрического, этот яркий свет начал мне надоедать. Мне почему-то все чаще тянуло почувствовать мягкое тепло солнечных лучей. Тем не менее, мне не хотелось поворачивать выключатель, заливая салон светом, слишком ярким и даже слепящим после мягкого полумрака. Сумерки были приятны не только глазу. Даже эта полутьма, почти темнота, хранила что-то свое, что я не мог четко сформулировать и назвать. Возможно, это была особая атмосфера. Ранее меня не волновали столь тонкие сентиментальные вещи, как смена освещения с дневного на вечернее. Это начинало мало-помалу раздражать, я все чаще задавался вопросом — что, чёрт возьми, происходит? Но чёткого ответа от себя добиться не получалось. Профессор устроился на диване напротив меня. Он сидел так уже довольно давно, поглощенный чтением трудов Мэтью Мори — книгой, которая была постоянным спутником в его исследованиях. Но сейчас довольно внушительный том лежал без дела рядом. Мой коллега, как это нередко бывало, отвлекся на свои мысли. Казалось, он поглощен размышлениями, крепко держащими его в своей власти. Я прикрыл глаза. Сегодня мы с профессором проводили довольно сложное и трудоемкое исследование вод придонной зоны. На наши изыскания и эксперименты ушел почти целый день — с утра до вечера мы не выходили из лаборатории, сверяя и исследуя пробы воды, образцы животного и растительного мира, записывая наблюдения и закономерности. Наконец, уже под вечер, мы закончили исследование, сформулировали все выводы — наши цели были достигнуты. Результаты были записаны аккуратным почерком Аронакса в специальную тетрадь, в которой уже большая часть листов была испещрена записями, расчётами и таблицами. После, прибравшись в лаборатории и поужинав, мы перешли в салон, где наметили план дальнейших исследований. На сегодня же вся работа была закончена, трудный и полезный день завершен, можно было отправляться на заслуженный отдых. Но почему-то ни профессор, ни я не перешли в свои каюты, а продолжали сидеть в полумраке салона. Уходить не хотелось — меня почему-то тянуло остаться здесь, в темноте и молчании. Именно рядом с этим человеком. Темнеет все быстрее. Я вижу лицо Аронакса все хуже из-за темноты, которая быстро уплотняется, становится матовой, глубокой чернотой. Мне не хочется терять из виду черты лица профессора в этой темноте. Совсем недавно, может быть, даже несколько дней назад, я пришёл к одному очень необычному выводу. Лучшее, что может быть между нами — Молчание. Я всегда ценил разговоры с ним. Профессор был прекрасным собеседником — из тех немногих, кто умел слушать. Не часто мне доводилось встречать людей, обладающих этим качеством. Как учёный Аронакс был блестящим знатоком своего дела — он никогда не делал выводов сгоряча, не поддавался эмоциям в исследованиях и расчетах. Я с удовлетворением отмечал, как он восхищался чудесами, открывавшимися ему, и порой невольно вспоминал себя, когда впервые увидел подводные глубины во всей красе. Но вся эмоциональность не отражалась позднее на научных выводах, скорее, она, как и живое воображение, подталкивала его к новой работе, мыслям и идеям. Я любил наши долгие разговоры. Вне всякого сомнения, мне нравились дни, которые мы проводили за исследованиями и беседами. Порой из научных наши разговоры становились более приземленными, чисто житейскими. Я давно ни с кем не говорил так запросто, на такие обычные и повседневные темы. Все эти разговоры — то, чего мне так долго не хватало за эти несколько лет одиночества. Аронакс также многое рассказывал о том, что происходило на суше незадолго до того, как он покинул ее. Он говорил, что в мире неспокойно и повсеместно вспыхивают волнения и забастовки. В эти минуты я чувствовал внутреннюю дрожь, приходя в сильное волнение, но конечно, не показывал это внешне. Но поминутно мне казалось, что Аронакс догадывался о моих эмоциях, интуитивно улавливая их. Но несмотря на это, он не задавал лишних вопросов, и ни действием, ни словом не вынудил открывать то, что я держал в секрете. Профессор Аронакс всегда был очень корректен. Я был счастлив, что обрёл интересного собеседника, чуткого слушателя, верного товарища, и быть может, кого-то ещё… Но вот что удивительно: не только беседы с Аронаксом вдохновляли меня. Молчание в обществе этого человека, как это ни необычно, дарило мне необъяснимые эмоции. В некоторых случаях молчание — это моральное одиночество, чувство взаимной непонятости собеседниками друг друга. Чтобы не утомлять оппонента бессмысленными разговорами, каждый просто молчит, погруженный в свои мысли. Молчание же в этом случае обременяет, оставляет после себя скомканное и неуютное чувство неловкости. Совсем другое молчание было в моем случае. Тишина, которая иногда возникала между нами, не внушала неловкости, и у меня не возникало желания разорвать ее какой-то малозначащей фразой или замечанием. Это было самое глубокое и доверительное из состояний, которые только может быть между людьми, подобных нам. Наше молчание было приятным, я убедился в этом сполна. Никогда раньше мне не доводилось ощущать такого чувства, просто находясь рядом с человеком. Я чувствовал на подсознательном уровне, что профессор был очень сильной личностью, что в нем есть мощный внутренний стержень. В этом человеке было много сильного и благородного. Я мог чувствовать это через наше молчание. Какая-то энергия, может быть, его собственная, не похожая на другие, касалась меня в эти минуты. Молчание профессора, как бы абсурдно это не звучало, было искусно, словно речь талантливого оратора. Пауза, повисшая между нами сейчас, также дарила уверенность и силу. Я ощущал присутствие профессора; его настроение, может быть даже течение его мыслей. Все это я мог более чётко уловить именно во время нашего молчания. Сейчас Аронакс был совсем рядом — стоило протянуть руку, как я коснусь его пальцев, лежащих на книге. Но тогда он неизбежно вздрогнет, отдернет руку, поднимет на меня вопрошающий взгляд — и разорвется эта магия молчания, повисшая между нами. Нет, этого явно делать не стоит - отвлекать, вторгаться в его мысли, нарушать его покой. Лучше, что может быть между нами — молчание. И в пустоту улетевший задумчивый взгляд. Профессор смотрит куда-то вдаль. Может быть, рассматривает причудливые ландшафты, проносящиеся за окном, а может, просто глядит в темноту без явной цели. Она тем временем уже почти закрыла от меня лицо Аронакса, расслабленное, с полуприкрытыми глазами. О чем же сейчас думает профессор? Это тайна, которую мне не суждено никогда разгадать. Лучше уж так, чем мучения от ожидания. Лучше молчание, чем ожидание — ад. Я уже давно не тешу себя надеждами на что-то взаимное с его стороны. Чувства, которые я начал испытывать к нему последнее время, не поддаются четкому описанию. Они похожи на все возрастающую привязанность с примесью чего-то ещё, чуждого мне. Или же не совсем чужого, а давно забытого? Может, это когда-то происходило со мной? Маловероятно. Хотя… Когда-то, в молодости, что-то похоже я чувствовал к ней. К ней, которая сейчас мертва. Как странно устроена наша память — горе способно стереть из нее все хорошее, утопить теплые воспоминания, оставив только мрак, холод и одиночество. Сейчас я силился вспомнить то, что долгое время намеренно старался забыть, чтобы больше не рвать свою душу и память. И у меня получилось: воспоминание было очень смутным, почти прозрачным и построенным больше на моих догадках, нежели на чистых впечатлениях. В моей памяти всплыли всего лишь некоторые детали — остывающий вечер, красные отблески на белом мраморе стены. Ее тонкие руки, лежащие на яркой ткани сари. Пауза в разговоре, наше долгое молчание. Тогда я чувствовал что-то похожее, родственное моим нынешним ощущениям. Теперь я понимаю, почему я чувствовал дежавю. Сейчас все было тоже самое — тишина, молчание. Только этот момент наступил спустя много времени. Очень много времени. Чувства были такие же, как в тот догорающий вечер. Только сейчас не было солнца и теплого мрамора, вокруг была темнота, глубокая и почти осязаемая, почти скрывшая от меня лицо моего друга. Я понял природу своих чувств, но решающее воспоминание вернулось ко мне только сегодня. Мне пришлось смириться с тем, что былое уже не повторится, и объект моей привязанности не ответит мне взаимностью. Ведь сейчас все было совсем иначе. Я испытываю чувства к мужчине, и, боюсь, он посчитает это нонсенсом. В любом случае у меня нет права ему навязываться. Тем более, профессор лишь гость на моем корабле и в моем мире, мире мрака и мести. Я не перестаю восхищаться этим человеком, но одновременно с этим внутри клубится чёрное чувство печали, что когда-то профессор покинет меня. И я не буду в силах его остановить. Иногда ко мне в голову закрадываются коварные мысли — лучше б я не вкушал сладкий плод, чем потом чувствовать горькое послевкусие. Но я сразу пресекаю эти мысли — если б я не спас его тогда… Даже мысли об этом были мне противны. Лучше прожить эту жизнь было в полном незнании, О том, что люди могут летать в облаках. Мой мир с некоторых пор был темен, непрозрачен для света. С появлением Аронакса мой мир изменился. В него снова вошел свет, я ощущал покой в такие моменты, как сейчас. Хоть мой корабль идет почти на полмили под водой, но рядом с профессором я чувствую душевный взлет — ту свободу, к которой так долго стремился и не ощущал все эти годы. Лучшее что может быть между нами - Молчание Лёгкая дрожь, выдающая робость и страх. Что он испытывает ко мне? Явно не то, что чувствую к нему я и желаю. Попеременно я замечаю как он вздрагивает, когда я вырываю его из потока мыслей. У меня давно зреет предчувствие — а предчувствие никогда не обманывало меня — что профессор не вечный гость на «Наутилусе». Придет день, когда он покинет корабль. Я конечно, не стану ему препятствовать, ведь он не давал обещаний и клятв. Что бы я не говорил ему, профессор волен уйти. Я конечно мог бы его вынудить остаться, подчинить себе, оставить в плену. Если бы я был глух и слеп, и держал бы Аронакса как пленника, то никогда бы не осознал и крупицы того, что испытываю сейчас — вернувшегося покоя, взаимопонимания, восхищения им. И это была бы одна из величайших потерь в моей жизни. Я же её не упустил, но теперь приходится расплачиваться, как и за любое благо в этом мире. Мне тяжело отпускать профессора, лишаться того покоя, который он мне подарил. Судьба была одновременно милостива и жестока: после каждого блага следует горькое послевкусие. А пока, лучше будет Забыть об этом. А пока Может птицей в тумане, А пока, Может где-то в людной толпе Ты заметишь где-то знакомые тени И вспомнишь, как сейчас, Вспомнишь ты обо мне. Его взгляд, за это время плавно переместившийся, на миг в встретился с моим. Заметив, что я смотрю на него, профессор сразу отвел взгляд. Что-то внутри на мгновение замерло. Да, его руки нервно сжимаются, во взгляде читается смятение. Я точно знаю, что Вы, господин профессор, не останетесь на Наутилусе навсегда. Насколько бы Вы не любили море, это все-таки другая любовь, возможно, чисто научный интерес. У вас, быть может, есть дом, друзья, родные. У меня же нет ничего. Я не имею права лишать кого-то благ, которых лишился сам. У меня нет морального права силой удерживать вас, тем самым обрекая на горе. Вы вольны сами распоряжаться своей жизнью, сделать собственный выбор. А я знаю, что он будет явно не в мою пользу. Так не забывайте меня, когда… Когда вы уйдёте. Я не хочу думать об этом, но гнать от себя эти мысли означало бы быть бесчестным с собой. Сейчас же единственным верным шагом остаётся, увы, молчание. Лучшее что может быть между нами — молчание.

***

Темнота окончательно поглотила салон. Морская вода, уже изрядно потемневшая, кидала лишь синеватые отсветы на пространство подле окна. Капитан, погруженный в свои мысли, заметил окружившую его темноту не сразу. Он поднял голову лишь тогда, когда услышал шорох удаляющихся шагов.