Я постелю тебе под ноги небо

Как это – творить звезды? Едва-едва сотворенный мир – это Сад, начавшийся с одного Слова; но здесь, в Саду, они почти не говорят словами. Мысли ангелов – слишком легкие, легче молодого ветра, носящегося сквозь облака, легче самого тонкого белого пера, вырвавшегося из крыльев. Представь себе… Гавриил поднимает взор к небу, в котором ярко светит Солнце, закрывая сияние остальных звезд. Баал, задавшая, казалось бы, простой вопрос, ждет ответа рядом, пытаясь успеть, уследить за его взглядом – может быть, ответ остался там, в вышине, вместе с его трудами? … абсолютное ничего, в котором нет ни Слова, ни Света, ни мысли Великой, только едва намеченный край, но он далеко, так далеко, что когда оказываешься в самом центре – кажется, что ни одни крылья не могут донести до этого края. Темнота кажется совсем невыносимой – конечно, она не вечна, не опасна, но через нее хочется лететь, в ней хочется стать стремительным острым лучом, вспарывающим ее ткань. И когда это желание оформляется, проступает жаждой Творения – тогда на ладони рождается живой свет, который прочерчивает темноту. У звезд нет нелепых начальных форм, у звезд нет возможности подождать, прежде чем начать сиять. Новорожденный мир – это цветущий Сад, и каждый в нем – не дитя его, но творец. На кончиках сложенных крыльев Гавриила осталась звездная пыль, которая обращается в росу, когда он ступает по траве. На ладонях Баал сами собой появляются крошечные маленькие бабочки, почти прозрачные, которые будут стайками вспархивать с цветов, потревоженные ветром или птицей. Жаль, что ты не можешь взять меня с собой. В ее Музыке столько странных, щемящих нот, что Гавриил, не удержавшись, оборачивается, и смотрит, как его силуэт отражается в прозрачно-голубых глазах. О чем ты, хочет спросить он, ты можешь стоять перед Великой, тебе доступны Небеса, такие высокие, что мне нельзя даже подойти к ним, ты слышала речи Ее – почему ты жалеешь о том, что не сможешь увидеть мой труд? Но он не спрашивает, и Баал благодарна ему – потому что не нашла бы ответа. *** Я хочу кое-что тебе показать. Баал вздрагивает, и непоседливая стрекоза, которой она только-только закончила вырисовывать прозрачные крылышки, срывается с ладони, чтобы, весело стрекоча, умчаться к озеру. Гавриил смущенно пожимает плечами, когда она оборачивается к нему – не злится, конечно, такого чувства и такого слова они здесь еще не знают; разве что улыбка выходит не такая радостная. Только и всего. У Гавриила на волосах остались акварельные росчерки ночи, и совсем немного – искорок, из которых наверняка могли бы родиться первые звезды. Он протягивает Баал ладонь, приглашая ее с собой, и она с трепетом вкладывает в нее свою маленькую ладошку. Им нет нужды касаться друг друга – но у них же есть тела, такие же, как будут потом у людей. Рука, протянутая к тебе, свята – и как можно отвергнуть ее? Баал позволяет ему быть ведущим сейчас, ступая за ним, держась за его ладонь; Гавриил почти летит над садом, не касаясь ни трав, ни цветов, чтобы ненароком не примять – а ей хотелось бы еще раз ощутить холодок росы, и покалывание под босыми ступнями, и мелкие камушки, которые, наверное, должны были остаться на дне ручья, но почему-то оказались здесь. Что это? Оно в небе? Подожди и все увидишь. Еще недавно неприметная полянка между цветущими деревьями была пуста – Гавриил точно знал это, и поэтому, чем ближе они подходили к цели, тем больше тревожных нот вкрадывалось в его Музыку. Вдруг кто-то другой решил, что их творениям здесь не место, или сотворил здесь птиц, выклевавших нежные побеги, или более сильные цветы, отнявшие место у более слабых? Поляна заискрила на солнце россыпью мелких белых цветов, похожих на маленькие капли света, и Гавриил тепло улыбнулся им. Я всегда хотел, чтобы ты увидела звезды. Тонкие, нежные цветки едва ощутимо оплетали более сильные травы, устраиваясь на земле цельным венком. Как и звезды, они остались неотделимы друг от друга – и темно-зеленых небесах то там, то здесь, виднелись нежные, тонкие, прижавшиеся друг к другу лепестки, похожие на лучи Света, с той только разницей, что к ним можно было прикоснуться. Общего пространства им удивительно хватало – они не заполняли все вокруг, и не прятались в траве так, что нужно было их выискивать. Совсем как на Небе – недаром он провел столько времени за изучением всех звезд, что им пришлось создать. Гавриил неохотно отпускает ладонь ангела, и легко подталкивает ее в спину, словно поощряя сделать шаг навстречу. Ему не терпится узнать, что же она скажет, когда увидит, и это радостное ожидание заполняет его суть. Теперь ее бабочки тоже смогут жить среди созвездий, думает Гавриил, и от этого снова улыбается, словно бы только в этом и был весь смысл творения. Его мысль отражается внутри ярким свечением, и Баал заслоняет глаза свободной ладонью, надеясь заслониться от этого света изнутри рукой снаружи – не для того ли, чтобы запереть его внутри, ощущать его своим существом, и не делиться ни с кем? Она даже не вскрикивает – скорее, выдыхает, расправляя разом все крылья, поднимаясь в воздух, едва-едва оторвавшись от земли – чтобы только чувствовать пальцами тонкие, нежные травы. Да, они не погибнут, если даже встать на них, каждый из них слишком эфемерен и легок, но сейчас ей особенно хочется взлететь, хотя бы потому, что к настоящим звездам всегда нужно лететь, и ни по одним звездам нельзя ходить, пока ты стоишь на земле. Любое слово было бы ошибкой сейчас – Баал в молчании, светлом и звенящем, касается кончиками пальцев стебельков и белоснежных лепестков, лучистых, едва явившихся на свет. Неуверенные шаги в полете – один, другой, и вот она выходит в самый центр их маленького неба на поляне, оборачивается к Гавриилу, и не может сдержать улыбки. Разве не это было ее мечтой – прикоснуться к звездам? Мечта распускается яркой, невинной белизной под ногами, и восторг Баал вырывается из-под ее одежд легкокрылыми белыми бабочками, которые шустро прячутся в листьях, украшая венок из живых цветов, раскинувшийся по поляне. Гавриила захлестывает новое, неизведанное счастье – смотреть на Баал, в восхищении касающуюся маленьких цветов кончиками пальцев, улыбающуюся ему… Он хотел бы показать ей настоящие звезды, все, что они успели нарисовать в небесах, все, ради чего он жил и ради чего был создан. Он делает несколько шагов навстречу Баал, протягивая руки ей навстречу. Крылья легко поднимают его над ковром из цветов – там, в Небе, он среди звезд, а не над ними, но здесь все совсем иначе, и здесь совершенно не важны ни звезды, ни цветы, ни даже новорожденные бабочки, вьющиеся вокруг. Здесь важно только то, что остаются так близко, и кажется, вот-вот соприкоснутся кончиками крыл, сияющими ободками собственной сути. Крылья Баал сияют живым серебром, и отраженный свет ловят и бабочки, и лепестки крошечных цветов, и глаза Гавриила, и он не может сдержаться от того, чтобы не броситься вместе с ней в полет. Небо под ногами едва ощутимо щекочет ступни, когда они подбирают для себя первые, еще непонятные движения – их обоих ведет сердце, отзвук музыки счастья, музыки творения, которая все еще звучит в их сути. «Кажется, здесь никто раньше этого не делал», смеется то ли самому себе, то ли вслух Гавриил, создавая первый в Саду танец. Вытянуться в струну, раскинуть руки и крылья, подняться выше – опуститься ближе к земле вместе, снова взмыть, обходя кругом поляну, будучи намного выше этой поляны, оставляя звезды далеко на земле, любые, даже небесные звезды. Баал доверяет Гавриилу любые, даже самые смелые движения, бесстрашно падая ему в руки и вновь отталкиваясь от них, ныряя под его руку и поворачиваясь – Музыка вокруг становится громче, Музыка звучит, не смолкая. Они сами и есть – Музыка. В мире нет ничего бесконечного – даже в совсем юном, первозданном мире, даже в Саду, где нет еще слишком многого, даже для них – творцов… Кажется, что ковер из цветов и правда становится звездами – сияет светом, отраженных от их крыльев, от их глаз и от их собственного счастья. Если бы они только могли оказаться вместе на небесах – там, где он творил настоящие звезды, там, где время еще не было так недолговечно, как в Саду. Звезд под ногами становится больше, и Баал, утомленная и преисполненная радости, бесстрашно опускается в них, утопая в бело-зеленом венке. Крылья умиротворенно складываются за спиной, позволяя ей устроиться удобнее, откинуться назад, чтобы из самых звезд смотреть вверх. Гавриил опускается рядом, замерев в воздухе совсем ненадолго, и цветы доверчиво льнут к их рукам, сплетенным вместе. Может, потом сюда придут другие, и будут точно так же лежать на полях из живых звезд, и на их ладони сядут бабочки, и в их глазах будет отражаться нежный Свет… Это все будет потом, однажды, а пока что они соединяют руки и аккорды своей Музыки, и Гавриил точно знает, что Баал слышит его самую смелую мысль. Он хотел сотворить что-то только для нее. *** - А ты с тех пор так и не научился танцевать, пернатый, - усмехается Вельзевул, острым локтем тыкая Гавриила в бок. Тот только вздыхает и смотрит на нее так, как будто бы она нанесла ему страшное оскорбление. - Я думал, было красиво, - в его голосе отчетливо слышна странная обида, почти детская, и Вельзевул неожиданно смеется, не издевательски, а просто так, и устраивает голову на плече архангела. - Нормально для первого раза, - бурчит она. «Это было самое красивое, что я видела», думает она, и немного радуется, что прошло столько тысяч лет, и Гавриил не слышит больше ее мыслей. Архангел улыбается ей в макушку. Больше нет ни цветов, ни Сада, ни прежних имен, ни сияющих крыльев серафима; весь мир успел измениться, пройдя такой долгий путь, по которому нет возврата. Но кое-что осталось неизменным.