Вахтёрам

Ритмичный, глуховатый стук колес и характерное поезду покачивание из стороны в сторону — всегда действовали на Петра, как особая колыбельная. Теперь же еще тело и разум не отпускал мандраж от предстоящей встречи. — Извините, — обращается парень к сидящему напротив него мужчине лет 50, — Я скоро вернусь, приглядите за вещами? — он широко улыбается той самой очаровательной улыбкой, которой отказать труднее, чем кажется. — Конечно, сынок, ступай, — хихикает мужчина, наблюдая за тем, как Петр резво соскакивает с места и нащупав пальцами тапочки, надевает их. — Спасибо, — он поправляет на шее теплый черный шарф, что однажды стал для него неким символом, и уходит вглубь вагона. Крики, хохот, топот и невозможный плач сливаются в своеобразную музыку, которой Верховенский искренне рад. Давно он не слышал чего-то такого простого, даже сельского. Питер поглотил его своей веселой, временами ленивой и очень красивой атмосферой, собственно, из-за которой он и перебрался туда десять лет назад. Поступил на художника-иллюстратора, купил квартиру на Невском, а дальше и моргнуть не успел, как взрослый ритм захватил его с головой. Работы стало вдвое, даже втрое больше, отдыха естественно меньше, но Верховенский и в этом видел особую красоту. Улыбка становится шире, а скулы начинает сводить. Петр буквально светится от счастья и возможно, выглядит полным дураком, да разве кто будет думать об этом? Парень перебирается в последний вагон и останавливается у двери. Сердце колотится быстрее скорости света, от чего даже кружится голова. Все же он решается и нажимает с силой на ручку, отпирая тяжелую дверь. Ветер хлесткой пощечиной ударяет по лицу и Петя чуть смеется, а затем немного привыкнув, выходит и запирает за собой ту дверку. — Домой, — на счастливом выдохе шепчет Пьер, держась руками за небольшие перильца, — Домой! — кричит вдруг и крик его, а следом и смех растворяются в холодном весеннем ветре и шуме колес. Шарф нежно касается его щеки, гонимый ветром, а затем чуть дергается в сторону, норовит улететь, но юноша быстро перевязывает его, натягивая на нос и вдыхает, вдыхает, вдыхает нежно-терпкий запах, а может ему просто кажется, что этот черный вязаный шарфик все еще пахнет тем дорогим сердцу парфюмом. Верховенский прикрывает глаза и не может более удержать до боли любимые воспоминания… — Петька! — смеется и кричит коричневоволосый паренёк, хватая Верховенского за плечи и громко смеясь, — Погнали во двор, мяч пинать, хватит свои картинки рисовать! — он все дергает-дергает бедного Петра за руки, мешая рисовать. — Оставь его, Вань, — смешливо произносит кто-то позади и Петр вздрагивает, — У него сегодня голова болит, иди сам мяч пинай, Кириллова вон возьми, — все еще с улыбкой в голосе произносит другой и садится рядом с Петром на кровать. — Ну так не честно! Ты с ним вон сколько времени, а мы? — А вы что? — усмехается все тот же голос и Пётр невольно улыбается ему, — Вы достали его уже, давай иди отсюда. — Ставрогин! — недовольно шепчет Шатов, хмыкая, а затем все же уходя из просторной комнаты. — Вот же, — вздыхает парнишка, садясь рядом с Петькой, чем заставляет его покраснеть, и смотрит нагло в листок, — Меня рисуешь? — Ещё чего, — вздрагивает Пётр и закрывает руками в самом деле образы друга, аккуратно выведенные чёрным угольным карандашом. В ответ он слышит лёгкую усмешку, отчего краснеют кончики его ушей. — Ну и ладно, — отвечает Николай, вставая со стула и уходя на свою кровать, снова открывая какую-то энциклопедию с бабочками. Пётр растерянно хлопает глазами, словно надеялся, что друг его будет более настойчивым и заставит показать уже увиденное. — Бабочками снова увлёкся? — шепчет Верховенский, поворачиваясь на табурете к кровати, — Надоело за мной наблюдать? — фраза, кажется, сказана слишком смело, светловолосый даже прикусывает свой язык и морщится, прокручивая в голове, как это могло звучать. — Ты когда-нибудь думал, — Ставрогин словно пропускает мимо ушей вопрос своего друга и все так же увлечённо смотря в книжку, продолжает говорить, — Зачем такому жалкому существу, вроде тебя или этой бабочки, — усмехается Николай, поднимая на явно смутившегося Петра глаза, — дана такая необычайная форма — красота? Петр прижимает к носу шарф и шире улыбается, в самом деле краснея от нечто приятного, навеянного на ум терпким ароматом прошлого. Поезд пару раз гудит, и Петя вздрагивает, понимая, что пришла пора возвращаться и глазеть в окно, отсчитывая секунды до знакомых мест. Он бежит по вагонам, держа шарф одной рукой. Шлёпки забавно стучат по пяткам, а на ум все лезут и лезут воспоминания тех дней, когда он был еще 13-летним пацаном. И хоть десять лет прошло с того дня, но все же кажется, будто все было только вчера. — Это Махаон, — произносит Николай, держа на пальце красивую бабочку с темными, почти черными крыльями, — Видишь эти лунообразные пятна? — Красиво, — шепчет Петр чуть морща нос, потому как бабочки все же ему не очень приятны, — Ты и ее поймаешь? — Нет, — Николай чуть качает головой и подносит осторожно палец к ближайшему цветку, наблюдая затем, как элегантно насекомое вспархнуло и пересело на бутон, — Этот вид занесен в красную книгу, как бы мне ни хотелось приобрести одну такую, — глаза его чуть светятся, когда он смотрит на прекрасное создание природы и Петр начинает завидовать бабочке немного. — Спасибо, что присмотрели! — почти выкрикивает Петр, садясь на свое место и спуская с носа шарф. — Не за что, — хохочет дед, — Эх, молодежь, — причитает он, смотря, как воодушевленно Петр смотрит в окно, словно перед ним не 23 летний уже мужчина, а 13 летний мальчик, не способный усидеть на одном месте дольше пяти секунд. — Вода холодная? — спрашивает Петр, чуть наклоняясь к воде, чтобы коснуться ее хотя бы пальцами, да проверить. — Сейчас узнаем, — слышится легкая усмешка где-то сзади и Верховенский оборачивается, желая посмотреть, что собирается делать Николай. — Отойди, — чуть смеется Петр, делая шаг к маленькому обрыву над речкой, — Я не хочу купаться. — Да ладно, ты и не будешь, — усмехается Николай, ближе подходя к Петру, — Ты же хотел проверить, какая вода. — Не так, — Петя ступает еще ближе к краю, так, что его пятки уже «стоят» на воздухе, — Ты сам проверь, я не хочу, — смеяться он перестает, чувствуя уже сильное смущение. Николай в одних плавках выглядел, как искусство. Красивое накаченное тело, сильные руки и взгляд с хитрецой почти сводили Петра с ума, хотя он и ненавидел себя за эти мысли. Ну кто он сам? Малолетка, семиклассник несчастный, явно не ровня тому, кто уже в конце года школу заканчивает. За мыслями Петр не успевает заметить, что Ставрогин подошел «смертельно» близко, оттого и вздрагивает, неудобно наступая и все же падая в воду, но успешно утягивая Николая за собой. — Ты дурак, — выныривая и зализывая назад свои пшеничного цвета волосы, произносит Петя, шлепая затем по воде, специально попадая Ставрогину брызгами в лицо. — Ты сам упал, — смеется брюнет, хватая Петра за руку, — Не смей выходить из воды, — глаза его на миг кажутся просящими, жалостливыми, но Верховенский прекрасно знает, что это очередная манипуляция, и все равно ведется. — Идиот. Поезд гудит еще пару раз и Петр сильнее сжимает в руке шарф, что успел уже снять с шеи. По вагонам начинают ходить проводники, люди суетятся, достают вещи и просят друг друга о помощи. Один Верховенский, держа синий чемодан в ногах, сидит на своей постели и нервно теребит шарф в руке, всматриваясь в до боли знакомые места. — Что, сынок, скучал по дому? — интересуется дед, хлопая того по плечу, — Смотри там, удачи тебе. Петр переводит взгляд на пожилого мужчину и с теплотой улыбается ему, чуть прищурив глаза, а затем кивает, как бы в благодарность и чувствует, что поезд остановился совсем. Взять чемодан и выстроиться в очередь не так трудно, труднее протиснуться и все же выйти из вагона, но парень справляется с этим очень даже легко, ступает на прогретый весенним солнцем асфальт и закусывает губу, пытаясь хотя бы сейчас не улыбаться, как дурак. — Дом, — шепчет он, взяв чемодан за ручку и двигаясь в сторону выхода с деревенского вокзала. Все вокруг другое: больше деревьев, свежести, красоты и покоя. Питер другой, но все же тоже красив, однако вряд ли сравнится с родной деревушкой Петра. Наверное, почти ничего не изменилось за 10 лет, Петр все так же узнавал некоторые места, вспоминал что-то важное и улыбался. Хотя связь, кажется, получше стала. Старые друзья позвонили с поздравлениями и сожалениями, что не смогли встретить и Верховенскому пришлось лишь пожать плечами, говоря, что он совсем не в обиде, да направиться в сторону старенького дома. Он не был его, даже на миллиметр, но Петруша все же считал его родным, наверное, из-за количества времени проведенного в нем, из-за множества воспоминаний. — Я спрячу это здесь, — наивно и как-то по-детски радостно говорит Петр, убирая самодельную кольцо-бабочку за цветочный горшок в саду дома, — Будешь иногда смотреть на него, вспоминать, — он смотрит на Николая и сам не верит в свои слова, в ответ ему лишь мертвая тишина и кажется, совсем чуть-чуть печальные глаза. — Опоздаешь на поезд, идем. Верховенский ступает на знакомые камешки у маленького забора красивого дома, что кажется совсем не старым, напротив, крепкий и будто бы новый, если не знать, что ему около 27 лет, можно так и подумать. Калитка со скрипом приоткрывается и парень проходит вперед, ища глазами знакомые вещи. — Ничего не изменилось, — с радостью подмечает Петр, цепляясь взглядом за тот самый горшок. Жаль только, что цветок в нем уже другой растет. Подойдя ближе, оставляя свой чемодан где-то у калитки, сбоку от дорожки, Пьер садится на корточки у цветочного горшка шарит рукой за ним в поисках ценного сердцу вещицы, — Нет, — выдыхает парень, найдя лишь мох и улитку за горшком. — Петя? — чей-то чужой, грубый даже голос, как гром среди ясного неба, пугает Верховенского. Вскочив на ноги, он оборачивается и видит перед собой высокого мужчину с длинными, что называется, постриженными в каре волосами и идущими почти по линии челюсти бакенбардами. Глаза его серые, пугающее немного, светятся от света уже почти зашедшего за горизонт солнца. Одет он был в рубашку, застегнутую не до конца, легкое пальто и строгие брюки. — Простите? — произносит Верховенский, сглатывая и пытаясь понять, а может вспомнить, кто перед ним. Мужчина кажется расстроенным после слов Петра и парня это немного пугает. Неужели он не признал кого-то важного? — Мы знакомы? — голос его немного дрожит, словно он боится сделать больно. В ответ мужчина лишь хмурит брови, да поправляет пальто, — Подождите… — ахает вдруг Пьер, заметив на указательном пальце мужчины то самое черное кольцо-бабочку, вроде был изображен Махаон, Петр сам не помнил, что именно пытался сделать. Мысли роем вертятся в голове, но сердце принимает решение быстрее и опомнившись, Петр уже обнимал этого мужчину за шею, встав на носочки. — Вспомнил? — усмехается по-привычному чужой голос и Петр улыбается счастливо, смотря в вечернее небо. — Вспомнил, — кивает наконец парень, отлипая от Ставрогина, — Ты… изменился, я не узнал, — голубые глаза снуют то по лицу Николая, то снова по телу, рассматривая его всего. — А вот ты нисколько, — усмехается вновь мужчина и треплет Петра за волосы, — В дом зайдешь? Как раньше? — спрашивает он, будто точно зная ответ и быстро поднимается по крыльцу. — Конечно, — шепчет Петр, смущаясь от этого «как раньше». Такая простая фраза, но почему-то дорогая сердцу. В доме почти ничего не изменилось. Также чисто, красиво и «по-богатому». Верховенский снимает кеды и ставит их рядом со своим чемоданом, проходя дальше в дом и словно наяву слыша свой же детский смех, ставрогинскую усмешку и голос его матушки. — И тут не изменилось, — улыбаясь, произносит парень, стоя в той самой спальне, где когда-то рисовал Николя за чтением очередной энциклопедии, — Слушай, — Петр хочет еще что-то сказать, но теплые, сильные руки на его талии выбивают весь воздух из легких. — Почему ты не позвонил мне? — шепчет Николай, кладя лоб на плечо друга детства. — Я забыл твой номер, — теряется Петр, замирая на месте и почти не дыша. Нежность от лица Николая пугает, он помнил те детские издевки и частые грубые фразы, колкие шутки, хотя и тогда была временами нежность, но Петр боялся ее. Кажется, ничего не изменилось. Он даже усмехается своим мыслям и смотрит куда-то вбок. — Врешь, — коротко произносит Ставрогин, проводя кончиком носа по шее парня, — Ты боялся? — руки его сильнее сжимают чужую талию и Петр закусывает нижнюю губу, стараясь унять дрожь во всем теле. — Нет, — качает головой Пьер и кладет свои руки поверх чужих, — Коль, я, — шепчет он, надламывая светлые брови, — Я не знаю почему, я просто… Просто не позвонил. — Хорошо, — больше всего Петр испугался не резкого холода в голосе друга, а того, что Николай просто спокойно его отпустил и кажется, собирался уйти вовсе. Сердце сжалось сильнее, Верховенский помнил все свое детство, помнил любовь, хранил в сердце и вот сейчас все упускать, он бы счел себя круглым идиотом. — Стой! — светловолосый судорожно хватает Ставрогина за руку, — Не уходи! Я не позвонил… Ты прав, прав, — щебечет он, словно на одном дыхании, — Я боялся, что ты забыл меня. Ставрогин смотревший до этого с холодностью, вдруг улыбается и кладет руку на чужой затылок, притягивая к себе буйную голову Петра и целуя его в губы. Верховенский сомневается пару секунд, не веря в реальность, а затем и сам срывается, обнимая вновь чужую шею и отвечая на поцелуй, делая его каким-то несдержанным, отчаянно влюбленным. Дыхание сбивается окончательно у обоих, но почему-то обоим кажется, что проще задохнуться друг другом, чем отпустить вдруг еще на лет десять. Все происходит как-то смазано — быстро: Николай валит Петра на рядом стоящую кровать, не в силах отлепиться от чужих губ, кусает, облизывает и снова целует, скользя руками по нежной коже Петра, в ответ слушая несдержанный тихий стон и сам усмехается, все же разрывая поцелуй, чтобы стянуть с Верховенского мешающую одежду. — Коль, — боязливо произносит Петр, сжимая рукой чужое плечо и чуть выгибаясь в спине. — Больно не будет, — заверяет шепотом Ставрогин, целуя чужую шею и раздвигая уже оголенные ноги Петра, проводя кончиками пальцем по сфинктеру. По телу Петра пробегаются мурашки и он сильнее сжимается, выдыхая, — Расслабься, — просит Ставрогин доставая параллельно из прикроватной тумбочки тюбик с полупрозрачной жидкостью. Почему все вдруг обернулось именно так, Петр сам понять не может, хотя далеко не глуп. Ставрогина вообще понять очень тяжело, то кнут, то пряник, какой стороной выпадет карта сегодня — никто не знает. Но Верховенский все равно влюблен в него горячо и даже безумно, поддается любому желанию и слову. Попробуй объясни, откуда такое безумство. Верховенский протяжно стонет, когда чувствует заполненность внутри себя и прогибается в спине сильнее, хватая воздух губами. — Тише, — шепчет заботливо даже Николай и целует Петра в подбородок, продолжая медленно двигать пальцами. Можно ли сказать, что Петр добился того, чего так хотел? Вряд ли, хотя лишь отчасти. Он продолжает стонать и выгибаться, когда пальцы сменяются членом Николая. Боль плавно довольно сходит на нет, оставляя лишь до ужаса приятное ощущение.

***

— Спасибо, — шепчет Петр, забирая из чужих рук кружку с ароматным кофе и чуть двигаясь в сторону, чтобы Николай смог сесть рядом, — Слушай, Коль… — М? — Ставрогин делает пару глотков крепкого кофе и внимательно смотрит на Верховенского, заправляя затем его волосы за ухо. — Почему ты надел это кольцо? И… Когда? — Петя опускает кружку себе на колени и смотрит на руки Ставрогина. — Это? — Николай рассматривает бабочку на своем пальце и чуть улыбается, — Да вот когда ты уехал, тогда и надел, — спокойно пожимая плечами, отвечает он, — Я ведь скучал по тебе, — Он смотрит с нежностью на Петра, а затем переводит взгляд на окно, за которым, кажется, просыпалось солнышко, — Сам уехал в город большой, но в Москву, — он делает еще глоток, — Выучился там на лингвиста, а потом стал писать свои книги, кстати, которые ты иллюстрировал, — усмехается Ставрогин, — Думаешь, я не знал? Скорее наоборот, ты не знал обо мне, — в голосе слышится какая-то обида, хоть и совсем чуть-чуть, — Впервые за десять лет я решил вернуться в дом, в котором прошло мое детство. Надеялся, что вдохновение придет, а нашел тебя. — Но ты ведь знал, — отвечает Петр, поднимая глаза на Ставрогина и сталкиваясь с ним взглядами, — Что я приеду. — Шатов сказал, — усмехается Николай, — Потому и пришел к дому, а тут ты. Кольцо ведь искал? Верховенский тихо смеется и затем отворачивается к окну, облокачиваясь назад и буквально растворяясь в чужих объятиях. А на небе уже сиял розоватый закат, а в груди обоих просыпались засохшие когда-то бабочки.