Крылья

      Рейстлин чаще засыпает в такое время — глухое, предрассветное, самое темное, но в этот раз просыпается отчего-то, хотя едва ли час проспал. Забытая на столе лампа светит едва-едва, бросает скачущие полупрозрачные тени на спину спящего Гила, рисует в спальне причудливые пейзажи, дракону то крылья наметит, то целиком укроет и блеснет встрепенувшимся вдруг огнем...       Маг улыбается краем губ, пробегая пальцами по волосам, плечу — их обладатель ежится сонно, улыбается, не открывая глаз. Спокойное, уютное, ласковое счастье не в первый уже раз заставляет Рейстлина кусать губы от разливающейся внутри мучительной нежности, которую — не выразить. Если б и умел ее в слова облечь, мало было бы. Шутка ли, словно за всю жизнь получает сейчас все это: любовь, ласку, близость; сполна, с лихвой, вот-вот гляди через край перельется...       Дракон ворочается, подушку обнимает, и едва ли не поперек кровати оказывается в итоге. Маг улыбается, между лопатками целует, удержаться не может, ласкает ладонью мимолетно, получает сонное «Ммм?» и выпрямляется решительно (так же решительно потом обратно склоняется — теперь в висок поцеловать), отвечает шепотом: «Ничего, спи».       Спи... Пока. В лаборатории Рейстлин осторожно достает из ящика шкатулку. На самом востоке Энии растут причудливые деревья, сок которых обладает сильными магическими свойствами, а листья, если бросить их в костер, разлетаются удивительным золотым пеплом, легким и почти неуловимым. В шкатулке его не так много, и хранился он, конечно же, не на такой случай, но маг даже не вспоминает об этом.       Лампа в спальне еще не потухла. Золотые пальцы в золотой пыли вспыхивают от пляшущего огонька, мельчайшие частички кружатся-переливаются в воздухе, когда руки мага касаются теплой кожи, с сожалением снова и снова отрываясь, чтобы вновь коснуться в другом месте: и приласкать успеть, и золотистый след оставить, росчерк, контур... Пустеет шкатулка, контуры и наметки сливаются в рисунок крыльев, наливающихся силой от каждого слова мага — касаясь бережно теплой спины, он шепчет витиеватое заклинание. Гилтиас, проснувшийся уже, не мешает, не спрашивает, только вздрагивает порой от удовольствия, прогибается под прикосновениями, и наблюдает тихо из-за собственного плеча — пока взглядом с магом не встречается.       — Иди ко мне.       Рейстлин протягивает руку, ведет его куда-то, походя колдует с лампой, чтобы сейчас не потухла... Зеркало в спальне — большое, старинное, — вдруг светлеет от слов мага, когда тот касается его тяжелой рамы. Гилтиас молчит, будто спросить боится, что происходит, Рейстлину позволяет себя вести, поворачивать — то от зеркала, то снова к нему... Маг становится в итоге позади, руки кладет ему на плечи.       — Смотри!       Хочется обернуться, проверить — правда ли, они там? Зеркало словно отстает от того, кого отражает, дает ему рассмотреть крылья за спиной во всей красе: золотые, сильные и легкие. У Гилтиаса-дракона не такие, и перьев — длинных, изящных, придающих великолепию за спиной хищные очертания, нет. Это вообще не драконье, это... Гил смотрит восхищенно и вопросительно, а Рейстлин, стоящий сзади, вдруг обнимает, прижимается, смотрит в глаза через зеркало. Чуть другой в отражении, чуть незнакомый, и от нежности в голосе, в словах — почти больно.       — Ты — мои крылья.       У мага, Гилтиас чувствует, сердце частит. А у него самого — словно замирает на мгновение, следом и Рейстлин застывает напряженно, настороженно, только ладонь горячая к голой коже прижимается сильнее. Словно ждет ответа.       Золото въедается в темные простыни, неведомо как оказывается между сомкнутых ладоней, на жадных переплетенных пальцах, и на нетерпеливых ласковых губах оседает, а они уже метят то чувствительное бедро, то запястье, то нежную кожу под ухом, часто вздымающуюся грудь — там, где можно счастливое биение сердца поймать, почувствовать. Волшба растворяется мельчайшими частицами золотого пепла, укрывает обоих, оседает на волосах, горчит в поцелуях; рассветные лучи воспламеняют спальню, будто золотой пожар запускают, и Гилтиас улыбается довольно, но шторы все же задергивает, торопливо к едва уснувшему магу после возвращаясь.       Уже настоящим утром Даламар, входя на кухню, недоуменно рассматривает неожиданные всполохи на черной ткани, в седых волосах... У дракона на светлой коже тоже поблескивает, и эльф бросает считать эти метки, устав, задумчиво произносит:       — Казалось бы, куда еще больше золота?..       Гилтиас фыркает и только теснее к магу прижимается: метка с его виска мажет Рейстлину по щеке, тот улыбается почти не криво и «переводит»:       — Много ты понимаешь.