Тепло

Фонарь у основания маяка горел каждую ночь. Каждую ночь маленькая толстенькая фигурка спускалась с башни и зажигала его. Чтобы выучить, что это не враг, а друг зажигает фонарь, потребовалось около половины луны. Других единиц исчисления у Морры не было. Порой фигурка, подлив из канистры керосина в пламя, спускалась к морю. Море недовольно фырчало, брызгалось. Море никогда не дремало, а на маленькое мечтательное существо реагировало особенно тревожно. Будто боялось, что его тайны будут раскрыты. Морра давно знала море, знала его вредный, неуживчивый характер, неуёмную гордость и отчаянное бессильное буйство, проявлявшиеся, когда жителям берега удавалось его обхитрить, перебороть, в очередной раз утереть ему нос. Но море умело и признавать поражение. Море знало себе цену. Раньше Морре хотелось такого же внимания, какое новые смотрители маяка уделяли морю. Тех же эмоций: радости, злости, отчаяния, самодовольного веселья. Однако её боялись. От неё убегали. Считали воплощением холода, страха и грусти. Их средоточием и центром на земле. Морра вызывала ужас даже у кривого, худосочного, корявого леса. У кусачих красных муравьёв. У верещащих птиц. У всего живого, кроме моря. Морра и море - разве не красиво звучит? * * * Шли дни. Штормило всё чаще, небо становилось всё серее и пасмурнее. С этого острова уходило солнце. Морра начала выть по ночам. Было тоскливо. Скучно. И одиноко. Гораздо более одиноко, чем когда-либо. Смотритель фонаря - так Морра назвала своего знакомца - уже не отскакивал от неё с суетливым страхом. Приглядывался. Подходил ближе. Пытался поговорить. Откуда ему знать, что говорить Морра не умеет? Ещё он не знал, что Морра умеет петь. И танцевать. Поэтому отдёргивал лапы от стремительно стынущего песка, от леденеющего с её приближением моря. Быть теплее не получалось. Хоть ты тресни. Но фонарь горел исправно. Морра признавалась самой себе, что ей нравится этот свет. Нравится маленький уютный огонёк, который пылал для неё и только для неё. Это было доверие. Первая тёплая эмоция, которую ей довелось испытать. Но под окнами она по-прежнему выла. * * * Однажды фонарь не зажёгся. Морра долго кружилась подле маяка, шурша юбками и разочарованно постанывая. Смотритель зло смотрел на неё. И понимал. Всё понимал. Разумеется, в этих странных отношениях не было ничего близкого и фамильярного; они просто были одиноки, и им нравилось общество друг друга. Но он не отучил Морру быть ледяным воплощением жестокости, а она его - проводить сырые ночи в погоне за несбыточной мечтой - кокетливой и ветреной Морской Лошадкой. И внезапно он разозлился. Конечно. Эта гривастая егоза его бросила, так на кого теперь злиться. - Убирайся! - заорал он. - Убирайся отсюда! Ты мешаешь нам! Некогда мне тут с тобой сидеть! Он же просто дурачок. Маленький дурачок. Может, если подойти к нему поближе, он увидит, что в Морре нет зла? - У меня нет с собой лампы! Я не собираюсь больше её зажигать. Нечего тебе здесь делать! Это папин остров! Смотритель попятился, ломая ольховые заросли. Упал, затравленно оглянулся и убежал в чащобу. Ах, папин остров. Посмотрим, кто тут хозяин. * * * Ещё через пол-луны Морра повадилась бродить по скалам. Шиповник, алевший в расщелинах с зазубренными краями, испуганно съёживался и уползал. Морра даже не старалась скрыть свои отвратительные порывы и мысли. И веяло от неё могильным холодом. Смотритель вдруг полюбил ночевать в лесу. Она побывала на его стоянке. Ничего особенного. Спальный мешок, постель из куцых еловых веток и бутылка черничного сока, заготовленного заботливой мамочкой. Вёл же он себя будто бы ни в чём не бывало, но опасливо озирался, тревожился, дёргался. Совесть покою не даёт? Нет. Ишь как снисходительно-величественно ходит временами. Но боится. Не её саму боится, а воспоминаний, что с ней связаны. И хочет показать, что не связан с ней. Ничего не помнит. Морра и сама хотела бы забыть. * * * Через несколько ночей смотритель пришёл сам. Пусто и безразлично наблюдал за её отчаянием, скукой и боязнью заслужить непрощение. Тогда-то Морра и запела. Пела пронзительно, громко, неумело, разрывая нутро. Но пела. Это была её извращённая радость, от которой птицы пугались и заполошно метались над морем. Эта песнь не была похожа ни на что. Морра и танцевала, тяжело переступая по стынущему песку и шурша пыльной тканью своего одеяния. Она же рада. И хочет показать свою радость. Почему он не видит? Смотритель выглядел... удивлённым? Но она же рада ему. Разве не видно? Смотритель отвернулся. И уходил как-то по-особенному. Опять уходил. * * * Фонарь горел каждую ночь. Каждую, несмотря на безмолвные обиды и ссоры. И однажды не загорелся. Но это было уже неважно. Абсолютно, совершенно неважно! Он был рад её видеть. И плевать на фонарь, на эту глупую стекляшку. Они встретились. Наконец-то. И Морре наконец тепло.