Вечное дитя

Ваня — вечное дитя. Это у него во всём: в компьютерных стрелялках ночами до посинения, в шуршащих по карманам фантиках от конфет, в неумелых язвительных замечаниях начальству. В смешках не к месту и в порывах раздражительности ни с того, ни с сего. А главное — в постоянной и острой нужде в любви и заботе. Ему вечно надо, чтобы кто-то говорил, что любит; чтобы кто-то приносил любимое шоколадное печенье; чтобы кто-то трепал лохматые волосы и целовал в щёки. Для этого у него как раз есть Валя. Так что, когда у Вани созревает блестящий план, Андрей даже не пытается его остановить /это как танк голыми руками тормозить/. Конечно, немного сомневается в адекватности происходящего. В адекватности Вани. Но не лезет носом не в своё дело, нет. В конце концов, у гениев свои причуды. Он отключается от событий вокруг него, крепко задумывается о будущем висяке. Всё-таки странная это штука — работа в ФЭС. Тихонов с воодушевлением хватает телефон. Он так быстро, несвязно, возбуждённо тараторит в трубку, что, может, и сам не всё до конца понимает: - Валь, ты ещё не ушла? А можешь к нам зайти? У нас тут тяжёлый огнестрел, человек кровью истекает. Нужно твоё профессиональное мнение. Ждём! — он кладёт трубку и в воздух на автомате произносит: — Запись цельная, признаков компьютерной обработки я не нашёл, — он победоносно ударяет ладонь о ладонь. Холодов запрыгивает в реальность лишь на последней реплике хакера: останавливается и тяжело вздыхает. Потом, прижимая к себе папку с документами, Андрей долго и пронзительно смотрит на Тихонова в упор — может, что-то в Ваньке щёлкнет? Но куда уж там! Ваня, такой Ваня: он привлекает внимание всеми доступными ему способами. Холодов предчувствует коллапс, на изнанках век видит картинки и нерадужные перспективы. Ему слегка боязно, а Тихонову — хоть бы что. И всё-таки, чтобы удостовериться и навсегда развеять догадки, Андрей аккуратно уточняет: - Тогда зачем тебе Валя? Тихонов на мгновение закатывает глаза, как бы выражая этим своё крайнее /настолько же крайнее, как Северный Полюс/ недовольство глупыми вопросами. Действительно! Неужели и без объяснений непонятно?! - Соскучился, — ухмыляется Ваня, разводя руками. — Куда ни шагнёшь — всё ты стоишь, — он произносит это так, словно где-то между строк завалялся [недо]комплимент или, что более вероятно, [недо]оскорбление. Андрей не обижается на этот выпад. Мысленно он даже немного жалеет неразумного гения. Зная Валю, вряд ли стоит и пытаться ждать положительной реакции на его звонок и выплывающую из этого шутку. Тихонов — ребёнок, он живёт сегодняшним днём и сегодняшней радостью. И не берёт в расчёт тот факт, что, топорно выражаясь, ещё вчера он успел по полной программе разозлить Антонову дурацкими приколами. Которые ему, конечно, всегда кажутся невообразимо смешными. Острыми, интересными. Идеальными. Валя влетает как раз в тот момент, когда погружение Холодова в мысли достигает пика. Андрей только собирается гаденько ухмыльнуться и про себя отпустить комментарий, что отольются мышке кошкины слёзы, как воздух сотрясается. Густой, что хоть ножом режь, он волнуется, давится, комкается к одному углу лаборатории от появления Антоновой. Такого появления, которого и следовало ожидать, — резкого, внезапного, сметающего многое на пути. Угрожающего, словно висящий над головой топор. Грозного, будто грозовая туча очередным летом. У Вали в руках аптечка. Полускрытая, полураспахнувшая свою пасть перед потенциальными пациентами. Сама Антонова — взъерошенная, запыхавшаяся. Несколько прядей, выбившихся из причёски, истово липнут ко лбу и лезут в глаза. А глаза синие-синие, как море, отливают зеленью. В них искра и непонимание. Немой вопрос, ответ на который она, кажется, может вытрясти, схватив за шиворот. Выбить, будто бы пыль из ковра. Блондинка вскидывает руки, вновь тревожа воздух. Он становится ещё напористее, гуще, отчётливее ощущается в лёгких и жёстче давит на макушку. - Ну что? — она освобождает последний выдох, державшийся от самого буфета. Державшийся до последнего. И ей становится легче: она наконец может хотя бы попытаться восстановить дыхание. Хотя бы попытаться вернуть его в русло. — Я не поняла — а кто тут у вас... застрелен? Кто кровью истекает? — её бровь, беспощадно поднимающаяся вверх, напоминает копьё. Напоминает острие копья, на котором оба эксперта разом могут вот-вот оказаться. Ваня вжимает голову в плечи, от Антоновой резко отшатывается. Её напор, её строгий, не терпящий возражений тон отбрасывает его назад. В те многие моменты, когда он не давал ей нормально жить. Когда шутил про её клиентов, когда шутил про монеты. Когда торчал у неё в морге, принимая самые разные позы. Когда заставлял её краснеть, бледнеть и кричать так, как она не кричала никогда. Он был первым, на кого она повысила в стенах ФЭС голос. Он был первым, кому шутки аукнулись месяцами бесконечного молчания. Он шутил очень грубо, неприятно, неприкрыто. Он даже, может, и не шутил, а больше изводил её. Проверял нервы на прочность. Искал, где заканчивается любое человеческое терпение. Валя выглядит сурово, а сердце в её груди колотится, как дурное, и не хочет успокаиваться. Антонова делает шаг-другой, вынуждая Ваню отступать. Холодов сторонится тут же, прикрывается папкой. Она его вечно защищает. Это его постоянный щит, с которым намного проще встречать опасность. Внутри Андрея что-то закручивается в жгут, и в голове бьётся, точно мотылёк, фраза «беги, дурак». Внезапно ему в грудь наотмашь бьёт аптечка. Врезается в него, желая снести с ног. Андрей по инерции обнимает её обеими влажными ладонями, и папка с хрустом шлёпается на пол. - А-а, — Ваня в панике жмётся и жмётся к столу. В голове ошмётки мыслей, в руках единственное ценное — возможность защититься своими силами. Но это не помогает от наступающей Вали. Язык заплетается, запитается, делает кульбиты, непосильные трюки: — Эм... запись прислали... Эм... м-можешь посмотреть? Настоящие... Вся жизнь проносится перед глазами Вани. Весь мир скукоживается, схлопывается в одну точку. Эта точка — в движении антоновской ладони. Изящная женская рука, которая должна быть лёгкой и носить золотые колечки, взвивается в воздухе. Его пары свистят, отмеряя секунды до столкновения. Пальцы жалят, словно они раскалены. Словно они — миллионы острых игл, вонзающихся и пролетающих насквозь. Антонова лупит без цели. Без разбора. Она просто размахивается, и где-то под рёбрами у Тихонова начинает болезненно стонать кожа. Валя знает, какая на вкус эта боль. Ей приятно, что она может проучить этого гения. Пусть и способом слегка диким, варварским. Удар приносит немного удовлетворения. А то, что Ваня не успевает вовремя укрыться с головой, успокаивает окончательно. -... раны... — Тихонов коротким выдохом провожает руку Антоновой. Нелепым полусловом целует её запястье. Он едва может дышать: кажется, она отрезала пути поступления кислорода. От неё в лаборатории витает аромат мёда, а Ваня даже понять не может, сладкий он или противный. Хочется к Вале прижаться, вдыхая, или нет. Губы Антоновой сжимаются в полоску. На лбу появляется глубокая нить морщины, врезающейся из раза в раз всё глубже. Однажды выходки Вани впечатают её в антоновскую кожу навсегда. На веки вечные. - Показывай! — Валя размашистым шагом подступает к столу и бесцеремонно падает на стул. Холодов давится собственными словами, ещё пятится, хотя уже будто некуда. Дрожь от Андрея проходит к Тихонову, и тот неожиданно дёргается. Его заворожённый и испуганный взгляд моментально цепляется за болтающийся из кармана провод. Почти собирающий с пола пыль. Наушники приказали долго жить. Хакер разочарованно крутит оставшимся хвостом. Мысленно, конечно, ругается. Ведь наушники новые, не успели ещё жизни нормальной увидеть, не успели немного посуществовать в его кудрявых руках. Он бы их и сам сломал. Чуточку позже, чуточку осторожнее сломал бы. Оттого и не обидно было бы, что сам виноват. А тут — нужно кого-то осадить, кому-то высказаться. И кому! Антоновой! Это как голову добровольно в печку засунуть — лучше что-нибудь менее болезненное и более надёжное. Ваня складывает губы трубочкой. Слова не идут вообще: ни в сознание, ни, соответственно, на язык. Он хочет съязвить, но боится за сохранность своих почек. За Антоновой не заржавеет — в мановение ока съедет Тихонов из тёплых валечкиных объятий прямиком в холодную, неприветливую реальность. В квартирку свою метр на метр, кишащую тараканами и ароматами канализации. Полуприкрывая веки, Ваня с трудом отрывает от губ заветную фразу: - Просто... ты мне наушники сломала, — он тут же обезоруживающе косится на неё. Но она не тает. Она морщится, красиво обрамляя губы паутинками новых морщин. Суровые московские морозы в этом году кажутся детским лепетом в сравнении с этим настроением Вали. Что там эти тридцать в минусе, когда блондинка мысленно уже потрошит неугомонного гения. Холодов тыкает на кнопки, запускает видео, прибавляет ему громкости. Пока Ваня отряхивается и отмечает бесповоротную кончину своих друзей. Попал — так попал. - Тихонов! — рычит Валя, отлепляя внимание от экрана. Он виновато переминается с ноги на ногу и думает, что, может, изолента — лучший его вариант. Холодов стоит ни живой ни мёртвый. Не дышит будто. Смотрит исподлобья, как нашкодивший ребёнок. Видео идёт; бегунок неумолимо ползёт по полосе, отсчитывает секунды. Антонова говорит медленно, обволакивает своим голосом. В её речах звучат подтверждения тихоновским теориям: видео не липовое; оно не выглядит, как глупый розыгрыш; в нём нет ни капли монтажа. Она без застенчивости обещает, что пострадавшему жить остаётся шиш да маленько. Ваня с Андреем переглядываются — клиент готов. Валя теперь выглядит спокойно. У Вани душа болит за наушники, и он хочет Антоновой отомстить. Он хочёт дёрнуть шпильки из её причёски и развались эту красоту, которую она половину утра наводила. Он хочет опрокинуть на её туфли реактив, сделать их красными-красными. Такими, чтоб глаза слезились. Но боится. Он банально боится Антонову до чёртиков. Головой Ваня понимает, что всю её издёргал. Что извёл её донельзя. Его шутки ей поперёк горла стоят. Он не оставляет её ни на секунду: ни дома, ни на работе, ни в прогулках по парку. Он постоянно чем-то её донимает. Ему смешно, у него шило в одном месте. Сидеть смирно не получается. А у Вали нервы стальные. Отлитые, сплавленные. Она, конечно, кричит, злится. Устраивает иногда забастовки и терзает его безмолвием. Но терпит. Она заранее знала, что с ним будет заковыристо. Что, соглашаясь на мало-мальски отношения, соглашается на ещё одного ребёнка. Причём, возможно, подростка помладше Юры. Юра — взрослый. Сдержанный, рассудительный. У него в глазах уже давно нет этой детскости, наивности. В голове его со скрипом найдётся место для продумывания розыгрышей, запоминания неприличных и приличных тоже шуток. Шило в одном месте — это не про него. Никогда про него не было. Валя боится, что Тихонов — это ей испытание. Компенсация за золотого ребёнка Юру. Мол, нате, воспитывайте этого Ваню. Антонова разворачивается на стуле, обращает тело на хакера. Он, как пришибленный, стоит приклеенным к противоположному столу. Андрей за её спиной настороженно сопит. Картинка чем-то напоминает их постоянные совещания, и Валя здесь — Рогозина. Только она ещё и ударить может, потому что имеет право. Тихонов ведь по-другому не понимает. - А что там вообще случилось? Несчастный случай? — Валя невесомым кивком указывает на компьютер. Видео уже на паузе. Изображение застыло ровно за секунду до того, как должно было окончательно выключиться. Ваня подёргивает плечами. Антонова переводит взгляд на Андрея, ещё раз указывает на видео. С Тихоновым всё равно каши не сваришь, а Холодов ответственный. Он знает всё, что положено по его работе. - Непонятно, — Андрей разводит руками. — Единственное, что мы знаем, — ну, что свидетель говорит — что на них кто-то напал. В принципе, наши опера сегодня уже могут допросить этого слабо вменяемого свидетеля, — он наконец выпускает из объятий аптечку, кладёт на стол рядом с собой. Антонова провожает её недовольным взглядом — так лень нестись с ней обратно в морг. Блондинка встаёт. В мыслях крутится какая-то канитель из отрывков видео и музыки. Голова болит. В висках стучит, даром что таблетки весь день пьёт — как будто витаминки. - Да, кстати, с тебя — наушники! — спохватывается Ваня и бьёт Антоновой в затылок. Это его последняя возможность взять своё. Последний шанс оправдать свой предыдущий страх. — Купишь новые! — он выкидывает вперёд руку с огрызком провода. Вроде как доказательство, что на их поле боя есть пострадавшие. Капитально пострадавшие. Валю убивает такая наглость. Она поворачивается и встречает довольную, как у кота, тихоновскую лыбу. Антонова помахивает ладонью в воздухе, грозит пальцем: - Это ты мне купишь новые! — она демонстративно отворачивается, беспощадно выпрямляет спину. Она умеет красиво уходить. И оставлять последнее слово за собой. Но Тихонов не был бы Тихоновым, если бы не фыркнул: «Ладно. Но с тебя наушники!». Тем самым позволив себе в словесном поединке чуть вырваться вперёд. Андрей уже не знает, о чём они. Что там «новое», что «ладно». У него когнитивный диссонанс какой-то. Вроде Ваня Вале наушники не ломал, а должен другие. Хотя, может, не наушники. Может, то, о чём никто и не догадывается. Пусть — этим двоим иметь секреты не запрещено. Даже в какой-то степени — положено. Холодов молчит. Смотрит вслед Антоновой, гордо удаляющейся от лаборатории. Чисто по-человечески Валю ему жалко — не с тем она, конечно, связалась. Потом смотрит вслед Тихонову, стремительно нагоняющему блондинку и семенящему теперь рядом. Тихонова ему не жалко. Ваня — вечное дитя. Ему и эта выходка сойдёт с рук. Как с гуся вода. А потом Валя ещё и печеньем его накормит. - Я вообще не при чём, — тихонько под нос бубнит себе Холодов и плюхается на стул. Ноги не держат.