из тысячи

       Есан не понял как влюбился, но глубокие карие глаза и эта чертовски сексуальная улыбка сносили ему крышу. Он просил больше, умолял и скулил, снова умолял и громко кричал его имя. В такие моменты Сонхва понимал, как же, блять, охуенно встречаться с этим парнем с поистине прекрасным голосом и телом и, о боже мой, таким очаровательным поведением.        Серьёзно, Ёсан был именно тем, в ком нуждался Пак в свой самый отвратительный период жизни. Хотелось умереть, и каждый день был похож один на другой, как в том идиотском фильме про день сурка: дом, работа, дом, работа, только вместо работы — универ, так до бесконечности. Сонхва плакал, Сонхва тогда очень много плакал, пока однажды не понял, что больше не может. Казалось, что за эти месяцы из организма пропала вся жидкость — ушла на слезы. Порезы на запястье перестали болеть, как болели раньше, а желание убить себя усилилось раз в десять.        У него не было друзей. Не было никого, кто мог бы хоть как-то разбавить его серые краски, позвать в кино или просто выпить пива. Те, с кем он общался — все разъехались кто куда. «В этом маленьком городишке, — говорили они каждый раз, — нет места таким, как мы». И это было правдой. Умные парни должны покорять столицы, должны учиться в хороших университетах и работать в крупных компаниях. Сонхва был рад за них, но, когда они уехали, понял: он остался один, совсем один.        А потом появился Ёсан. Он был таким милым, полным радости, позитива, и очень сладким. Кан дружил со всеми. Более того, он назвал Сонхва своим другом спустя буквально неделю после их знакомства, когда курил, сидя на подоконнике в туалете университета. Через три дня они впервые поцеловались.        Целовались всё там же: в прокуренном туалете их университета. Одной рукой Ёсан держал тлеющую сигарету, а второй — голову Сонхва, не давая старшему избежать поцелуя, но Пак и не собирался. Напротив, он лишь сильнее углублял его, превращая из обычного, невинного и почти детского во взрослый, полный страсти и желания. Сигарета упала на пол, и вот они, двое, уже буквально пожирают друг друга губами, прижимаясь всем телом. Это не могло длиться дольше нескольких минут, и, по окончанию, оба парня так и не смогли поднять взгляда или сказать что-нибудь. Они не разговаривали три дня. Не потому что боялись, а потому что не было слов. Есан не знал, как вести себя, ведь Сонхва был так не похож на его бывших. Он всегда влюблялся и влюблял в себя самодовольных красавчиков, считающих себя главными во всём, но Пак был не таким.        Они начали встречаться, когда зацвела сакура. «Знаешь, я бы хотел провести с тобой ближайшие десять лет», — сказал тогда Ёсан, глядя в чистое белое небо, думая над тем, почему не сказал этих слов раньше. На что это было похоже? Они целовались и дружили уже почти год, никогда не говоря друг с другом ни о чём, что касалось бы их отношений. Кану так хотелось называть Сонхва своим парнем, держать его за руку и, наконец, как всем нормальным парням его возраста, заниматься с ним сексом.       «Всего лишь десять лет?» — переспросил его Пак. «Я бы хотел провести с тобой всю свою жизнь».

***

       — Ёсан-и, Ёсан-и, — шепчет разгоряченное тело, в темноте покрывая шею партнера поцелуями и кусая ее, завтра останутся засосы. Ему плевать, пусть все знают, что он — его. Сонхва хочет кричать об этом, хочет рассказать это всему миру, чтобы каждый человек на этой ёбаной планете знал: Ёсан принадлежит ему. Не только телом, но и разумом. Они любят друг друга, кажется, это судьба.        В тишине слышится негромкое «Хён, хён», и Сонхва чувствует, как обнаженное тело извивается под ним и просит большего, чем простые поцелуи его шеи, будь она проклята. Ёсан хочет не просто ласк губами, он хочет всего его, хочет почувствовать его внутри и ощутить этот жар, заполнить пустую квартиру громкими стонами назло вечно недовольным соседям, которые оставляют мешки с мусором у них под дверью каждый гребаный день.        Сонхва ухмыляется, когда слышит стоны недовольства и чувствует, как его любовник ёрзает на кровати, изнемогая от похоти и желания. Он не видит абсолютно ничего, кроме слабо освещенного светом уличного фонаря, пробивающегося через окно, вспотевшего тела, но он готов поклясться, что видит абсолютно всё, когда Ёсан разводит ноги. Пак проводит рукой по гладкой коже, задерживая её на одном особо важном месте и ощущает, как тот поддается навстречу. — Пожалуйста, хён, я так больше не могу. — Хнычет Кан, дергаясь всем телом. — Подожди немного, сладкий. — успокаивает его Сонхва, поглаживая по спине.        Ему нравится то, как младший извивается буквально от одних пальцев хёна, поэтому он делает это дольше обычного. Только сейчас, в особо интимной обстановке, Пак понял, как сильно хочет доставить ему максимум удовольствия от сегодняшнего вечера. Он то замедлялся, почти останавливаясь, то ускорялся, заставляя Ёсана скулить. — Блять, — вырывается у Кана слишком громко, когда Сонхва приступает к чему-то более серьёзному, и он расставляет ноги, хотя казалось бы, куда еще шире?        Это заставляет его стонать громче, чем простые пальцы. Да, черт возьми, он просто не может тише. Он громко стонет, выкрикивает ругательства и закусывает нижнюю губу до крови. Сонхва это нравится, и он не замедляется, вообще нет, продолжая вдалбливать стонущего парня в кровать, которая уже напротяжении целых десяти минут издает противные скрипы. Кажется, что она вот вот рухнет под двумя парнями. Пак останавливается, и Ёсан издает разочарованный вздох, но тут же оказывается перевернутым на спину, лицом к лицу — более интимно.        Младший царапает спину Сонхва, а тот будто не замечает или, скорее, не хочет замечать. Своего рода странное удовольствие. Дыхание сбивается, и Кан понимает — он уже. Это приятное тянущее чувство внизу живота заставляет его выгнулся в спине практически до хруста. Он ощущает тепло, но Сонхва не собирается заканчивать, продолжая двигаться грубее, сильнее и, наверное, даже глубже. На громкие стоны не хватает сил, поэтому блондин изредка хрипит, в отсальное время просто достаточно громко дыша старшему на ухо. Кажется, он сорвал голос.        Ощущения дёргающегося внутри него хёна сводят с ума. Нет, они буквально срывают ему крышу. Он обессилено падает на кровать, стараясь перевести дыхание, и чувствует, как что-то теплое и немного латексное коснулось его правой руки. Презерватив тут же отлетает на пол со словами «Боже мой, убери это отсюда», отчего Сонхва смеётся, негромко, но достаточно, чтобы Ёсан услышал. - Детка, я люблю тебя.

сегодня будет ночь, когда я снова влюблюсь в тебя.